Елена Хаецкая - Симон-отступник

Сундуки с продовольствием и бочки занесли на нижнюю палубу. Погрузка тянулась бесконечно долго из-за бестолковой суеты и путаницы, неизбежно возникающей при такого рода делах. Одну бочку уронили и разбили. Человек, допустивший эту оплошность, нашел глазами Симона и помертвел: граф видел. Симон же нетерпеливо махнул ему рукой, чтобы продолжал работу.

Занесли также четыре большие клетки с насестами, где отчаянно кудахтали перепуганные курицы. Симон закупил их в Венеции на последние деньги, не желая, чтобы из-за отсутствия живого мяса среди его людей начались болезни, от которых выпадают зубы, так что молодой человек становится подобен дряхлому старцу. Этот совет дал ему еще во Франции один тамплиер, который не раз ходил в Святую Землю и многому научился у сарацин.

Корабль наполнился шумом; негде было свободно шагу ступить – везде носили грузы, устраивали себе временное жилье на все время плавания, спорили и бранились между собой и венецианскими галиотами и комитом.

Судно было огромным, широким, с множеством палуб и надстроек, что делало его похожим на плавучий муравейник. В носовой и кормовой части корабля громоздились две башни, на которых соорудили дополнительно навесы и установили два копья с флажками, чтобы бело-красный двухвостый леопард Монфора оповещал без слов о том, кто плывет на этом корабле. Башни были сделаны таким образом, что выступали вперед и назад, как бы высовываясь за пределы судна, удлинняя его.

Внизу имелась палуба, где разместились пехотинцы, прислуга и дешевые шлюхи (желтоволосую девицу Симон взял к себе, чтобы она не набралась вшей).

Выше этой палубы была еще одна, по которой ходили, а еще выше – помост, где по обеим сторонам имелись помещения для знатных и состоятельных господ. На крыше этих помещений были воздвигнуты ограждения с узкими бойницами (угадайте, для чего бойницы), так что вся верхняя палуба превращалась в подобие большого двора, со всех сторон окруженного постройками, вроде тех, которые можно увидеть в зажиточном крестьянском хозяйстве. Над этим двором можно было натягивать парусину, чтобы защитить людей от дождя и ветра, – эта мера была бы весьма кстати, ибо мы пустились в плавание в начале октября, да вот незадача: парусины на нашем корабле не хватило. Не то пропили, не то порвали еще в прошлых плаваниях. Впрочем, мы так спешили отплыть и так радовались тому, что выступаем, наконец, в поход, что не обратили на это внимания, и потом мокли под дождем или дрожали под порывами холодного ветра.

Таких кораблей, как наш, было в гавани великое множество, и если бы я не видел их собственными глазами, то никогда бы не поверил, что возможно такое скопление в одном месте столь большого количества прекрасных оснащенных для похода кораблей.

Рядом с нами грузили на транспорты лошадей, заводя их в трюмы по перекидному мостику через дверцы в кормовой части. Шум стоял нестерпимый. Младший пилот нашего корабля громко переругивался с таким же пилотом соседней галеры. Ему кричали какие-то дерзости и обидно смеялись.

Длинные венецианские галеры, казалось, трепетали от нетерпения выйти в море. Их было много, и дюк снарядил их за свой счет – из любви к Богу, как он сообщил. Галера самого дюка была выкрашена красной краской. На корме, где с превеликими удобствами помещался сам дюк, раскинули, наподобие шатра, красный балдахин, шитый золотом.

Корабли расцветились флагами, выставленными на башнях кормовых надстроек. Один за другим поднимались латинские паруса, белые с красными или черными крестами. На большинстве кораблей, в том числе и на нашем, были две мачты, стоявшие довольно близко одна к другой. На верхушке каждой мачты была приделана особая корзина, где, как птица в гнезде, сидел наблюдатель, а при случае мог поместиться и лучник.

Пилоты засели на корме. Их было двое, старший и младший. Они ловко управлялись с двумя длинными веслами, которые позволяли им направлять корабль по нужному пути.

На кормовой надстройке башни мы вывесили свои щиты, обратив их гербами наружу. И на всех других кораблях рыцари поступили точно так же.

Паруса наполнились ветром, потянув корабли за собой, подобно тому, как беспокойная душа увлекает тело в дальние странствия. Заиграли трубы, загрохотали барабаны. Поднявшись на башни, бывшие с нами клирики (а их насчитывалось немало) запели громкими голосами:

Veni Creator Spiritus,Mentes tuorum visita,Imple superna gratia,Quae tu creasti, pectora.

Хвала Духу Святому, Утешителю, разнеслась далеко над всем нашим флотом, и таким великолепным зрелищем предстал он нашим глазам сейчас, развернутый во всей своей красе и шири, что у многих выступили слезы. И повсюду вторили пению наших клириков и простые пехотинцы, и слуги, которые больше кричали или подвывали от восторга, и знатные сеньоры. Симон петь не умел и только проговаривал слова, шевеля губами почти беззвучно:

Deo Patri sit gloria,Et Filio, qui a mortuisSurrexit, ac Paraclito,In saeculorum saecula.Amen.

Падение Зары

…Словно не мы надвигались на город, а город медленно, неотвратимо надвигался на нас: башни его, казалось, вонзаются в пронзительное синее небо. Еще издалека мы увидели, как хорошо он укреплен – хорошо и превосходно, так что мало надежды было взять его долгой осадой или штурмом.

Воды залива покрылись кораблями. Вода – блекло-голубая, с черными провалами в бездну меж гребней волн – закипала под веслами длинных венецианских галер. Наш круглый неф шел будто человек в толпе себе подобных; флажок с бело-красным гербом Монфора пообтрепался за месяц каботажного плавания. Стояла уже поздняя осень, то и дело шли дожди, а ветер дул то с берега, то на берег и выстуживал наши бренные настрадавшиеся тела то с одного, то с другого бока. От его проницающих повсюду пальцев негде было укрыться. Симон помалкивал, только брови хмурил; многие же роптали.

И вот перед нами этот город – Зара – подступивший своими огромными стенами почти к самой воде. Залив перегорожен огромной цепью, волны захлестывают ее и стекают, переваливая, с ее звеньев, так что кажется, будто впереди сверкает драгоценный водопад – первая преграда на нашем пути к Заре.

Венецианские моряки, орущие на своем языке, снуют по всему кораблю, кое-кто босой, несмотря на холод. Парус вместе с рангоутом валится на палубу. Цепкие руки сворачивают парусину, готовят мостки для перехода на сушу. Наш неф теперь почти не двигается. Он пузато переваливается на волнах.

Мы кажемся лишними здесь, на корабле, среди всей этой моряцкой возни и суеты. Не храбрые латинские рыцари, не воины Христовы, не владетельные сеньоры, Господи, какое там! Мы – просто груз, доставленный сюда, под стены Зары. Мы ведем себя смирно, как и подобает грузу.

У Симона хмурый вид; он недоволен. Он недоволен все то время, что длится плавание, весь месяц; он разжимает губы только для того, чтобы молвить «аминь» вослед за аббатом, когда все собираются на корме для скудной и скучной трапезы.

Пять галер проносятся мимо. От их весел расходятся волны, так что нашего дрейфующего пузана весьма ощутимо качает. Дрожь пробегает по всей цепи кораблей. Вырвавшись далеко вперед, галеры бросаются на цепь, протянутую поперек залива. С громовым звуком цепь лопается под окованными острыми загнутыми вверх мордами галер. Один конец цепи, точно живой, бьет по воде, прежде чем сгинуть в волнах.

На всех наших кораблях поднимается ликующий вопль. Зрелище так необычно и великолепно, что крик восторга непроизвольно рвется из груди. Даже Симон – и тот ахнул, так что говорить об остальных.

Постепенно мы подходим ближе к городу. Мы проходим над тем местом, где только что сверкал над цепью водопад. Воды, поглотив преграду, послушно расступаются перед нами. Стены Зары надвигаются все ближе, все выше запрокидывает голову Симон.

Город ждет нас. Молчаливый, неприступный, огромный. Он смотрит на нас сотнями глаз.

Только слепой не сосчитал бы наши паруса, не разглядел бы крестов на нашей одежде. Благочестивые паломники, вооруженные пилигримы, мы идем в Святую Землю, ибо сердца наши полны жалости и содрогаются при мысли о том, что Гроб Господень находится в руках у сарацин.

Что же мы делаем здесь, у стен Зары? Господи, что мы здесь делаем?

На стенах, на башнях, устремленных в осеннее небо, ослепительное, как покрывало Богородицы, над воротами Зары – везде вывешены образа, кресты, распятия; куда ни глянь – повсюду встретишься взором с ясным ликом Пречистой Девы, с изможденным страдающим лицом Ее Сына, везде навстречу нам раскрыты в благословении ладони, раскинутые крестообразно руки.

Ожидая нас, Зара вывесила святые образа, как бы призывая нас опамятоваться, очнуться от дурмана: зачем мы, с нашитыми на одежду крестами, пришли к стенам христианского города?

Сотнями строгих глаз глядит на нас Зара. Глазами Иисуса Христа глядит на нас Зара. И спрашивает Иисус у сеньора де Монфора: