Октавиан Стампас - Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров
— Имя!
Внезапно он изо всех оставшихся у него сил развернулся и ударил меня кулаком в челюсть…
В чувство меня привели нестерпимо яркий свет и живительное тепло. Сильная резь в глазах долго не позволяла мне оглядеться по сторонам. Наконец я определил, что повис над темной дырой колодца, из которого доносился гул и рычание водяных змей, и при том — всего в одном локте от перекладины в виде гладкого бревна, об которое вполне мог расшибить себе голову.
— Мессир! — донеслось теперь уже снизу. — Выбирайтесь! Буду отпускать веревку!
Я схватился руками за перекладину и, уцепившись ногами за одну из стоек, подтянулся к краю. Обезьянья увертка получилась у меня на удивление ловко, что давало надежду на новые полезные проявления скрытых сил и повадок.
— Отпускай веревку, воин! Теперь очередь за мной! Продержись немного!
Веревка сразу ослабла, а снизу донесся еще более ослабевший голос:
— Оставьте, мессир! Торопитесь, умоляю вас! Во имя Храма!
Теперь горизонт расширился вместе с дарованной мне свободой.
На выбор были могильный камень из серого гранита, положенный боком и, как видно, заранее предназначенный для моего спасения, а кроме камня, четыре трупа, разбросанные вокруг колодца. Мой спаситель действительно оказался доблестным и славным воином. Это открытие сильно ободрило меня, и я смело бросился к могильному камню, размер которого внушал мне трепет. Однако, не успел я обхватить его, как услышал поблизости какой-то шорох.
Зловещие мертвецы ожили: ко мне стремительно приближались все четверо, в широких серых одеждах, в тюрбанах, концы которых скрывали их лица. Злодеи угрожали мне широкими кривыми саблями, сверкавшими на солнце, и по своему виду ничем не отличались от своих поверженных наземь соратников, которые остались-таки смиренно лежать на своих местах, истекая тонкими ручейками крови.
Я кинулся к оружию одного из мертвецов, но застрял на половине пути, оказавшись сидящей на коротком поводке обезьяной. Успев прошептать первые слова молитвы, увернулся от первого удара сверкнувшей надо мной сабли и вдруг отлетел далеко в сторону. Удар случайно пришелся по натянутой веревке, поначалу спасительной, а теперь смертельно опасной, и перерубил ее. Валявшийся на земле меч очутился прямо под рукой. Мгновенная, сладостная судорога пробежала по моему телу: мне показалось, что мои руки знают тяжесть меча со дня моего дня рождения. Несколько молний сверкнуло разом. Ласкающий ухо звон пронесся коротким и приятным ветерком. К четырем уже остывшим телам добавилось еще четыре, уложенные почти ровным строем.
Совсем еще юная и непослушная память вернулась ко мне и повлекла к колодцу.
— Славный воин! — крикнул я вниз и ужаснулся.
Вода бурлила в темном жерле, поднявшись уже до половины. На ее поверхности, в яростном кипении подземной силы, не было никого, и никакая жертва не могла изменить воли Всевышнего. Ведающий верные пути лишь напомнил мне краткую заупокойную молитву.
Я был избавлен от весьма непривлекательной смерти, и в моей руке нашелся меч, вещь, как видно, самая необходимая в этих краях. Всего этого было уже вполне достаточно, чтобы радоваться жизни и благодарить Бога за не заслуженные мною благодеяния.
На западной стороне мира темным зубчатым хребтом возвышались мощные крепостные стены. По лестницам и заборолам я догадался, что нахожусь внутри цитадели, под, увы, ее весьма ненадежной защитой. Двор, посреди которого располагался колодец, был пуст, если не считать черепков расколотого кувшина, широкое горло которого глядело на меня, как пустая глазница. Чутко прислушиваясь к тревожному безмолвию, я повернулся лицом на восток и был вынужден задрать голову, потому что в тридцати шагах от меня поднималась ввысь неприступная башня. За ней до самых ангельских небес возвышались горные вершины, покрытые снегом, и окоемы хребтов сверкали под солнцем подобно стали йеменских мечей.
«Если мои необъяснимые злоключения и начались с выпивки, то пустые кувшины несомненно остались по другую сторону гор, посреди зеленой и благодатной долины, и уж никак не в этом месте, столь пустынном и непригодном для человеческих радостей, — так предполагал я, пристально разглядывая черные бойницы на башне: не следит ли за мной оттуда чей-нибудь недобрый глаз. — Значит, без темных духов, которые перенесли меня через заснеженные хребты и бросили в проклятую дыру, опять не обойтись».
Предоставленная мне свобода казалась слишком мала, а мир слишком тесен для глаз, и я, подумав, что волен в своем положении искушать судьбу, решил прежде, чем искать выхода из крепости, подняться на башню и обозреть простор взором самого предводителя ее защитников.
Крепко сжимая в руке меч, я стал обходить башню стараясь держаться вплотную к ее стене. Вскоре башня повернулась ко мне невысокой железной дверцей, опасно приоткрытой наружу. Нижний угол дверцы был окружен высохшими травинками, некогда пробившимися сквозь каменные плиты. Итак, дверцу открыли давно: может статься, не один десяток лет назад, если не этой весной. Я прижался плечом к еще не согретому утренним солнцем железу и немного надавил. Дверца не поддалась.
«По меньшей мере — десяток лет», — определил я и, заглянув в темную щель, увидел уходящие вверх ступеньки.
Я проскользнул в щель и очутился в зябком, пахнущем плесенью и мхом сумраке. Поначалу я, страшась ловушек, проверял на устойчивость каждую ступеньку, тыкая в нее концом меча, но уже на втором витке лестницы расхрабрился и резво поскакал по камням, как архар.
За несколько ступеней до второй бойницы я замер, зато поскакало назад мое сердце: там, у бойницы, сидел воин, целившийся из арбалета наружу. Я окликнул его и, не дождавшись ответа, приблизился. Он был слишком увлечен своим наблюдением и не повернул головы, даже когда я протянул вперед меч и тихо коснулся им ложа арбалета в расчете на мирное знакомство и на то, что он не успеет переменить цель своей охоты.
Раздался звонкий и печальный звук, словно лопнула струна лютни или зурны. Арбалет вывалился из рук облаченного в кольчугу и шлем воина, и он стал съезжать на пол. Шлем отделился от его плеч вместе с головой и покатился вниз по ступеням с пустым и громким стуком.
«Похоже, что нижнюю крепость захватили враги, — возникла мысль, — а башню все еще охраняют скелеты последних защитников».
Витком выше я намеренно громко кашлянул, и от того грозного сотрясения стен мне навстречу вновь покатилась сверху оружейная лавка вперемешку с содержимым могильного склепа.
На последнем витке лестницы у меня возник выбор: обратить свое внимание на дверцу, которая приглашала в некое внутреннее помещение башни или выйти на верхнюю площадку…
Площадка была пуста, если не считать старого щита с бронзовой чеканкой в виде лапчатого восьмиугольного креста и сломанного копья с бурым, изъеденным ржой наконечником.
Солнце сияло в прекрасном голубом небе, и горы блистали первозданной чистотой, но, увы, восемь тел, окружавших колодец и с высоты башни напоминавших ящериц, пригревшихся на теплых камнях, упрямо напоминали о том, что под этим прекрасным небом, развернутым над всеми рукою Всемогущего, меня могут подстерегать самые неожиданные опасности.
Я осмотрел земную твердь с той орлиной высоты и узнал не больше того, что открылось мне у верхнего края колодца. Теперь я мог насчитать еще больше вершин и хребтов и увидел за стенами на южной стороне крепости глубокое ущелье, но не заметил ни одного знака, что мог дать ответ хоть на один из тысячи мучивших меня вопросов. Может быть ответ был за предыдущей дверью, у последнего витка лестницы.
Можно было ожидать любого подвоха. За дверью открылась поразительная картина: свет ясного дня падал широким потоком сквозь зарешеченное окно на разноцветные хорасанские ковры, на стоявший посреди небольшого помещения продолговатый стол, на блюда с яствами и на кувшины самого соблазнительного вида. Там, за дверью оказалось все, что должно было оказаться в хорошей и правильно поставленной мышеловке. Мышь, надо признать, была не глупа, но желудок правил ее умом. И тогда ум, как мудрый визирь, предложил султану-желудку вполне достойное толкование событий. «Раз уж Всевышний был настолько милостив, что вызволил тебя из самого безвыходного положения, то несомненно убережет тебя, о, славнейший султан-желудок, и от столь никчемной и унизительной гибели, как смерть от яда, подсыпанного в еду. Посмотри, о великий султан, яства тронуты и испробованы. — Действительно, стол носил следы начавшегося пиршества. — Здесь были за трапезой твои враги, которые теперь лежат поверженными внизу, у колодца».
Опровергнуть столь блистательное объяснение было нечем, и, захлебываясь слюной, я бросился к столу и чего только не понапихал себе в рот одним махом, как обезьяна! Горсть еще теплых бобов, пожаренных на кунжутном масле с шафраном. Горсть замечательно крупного изюма-зебиба, кусок бараньей ляжки. Целая головка белого зиадильского лука, показавшегося мне сладким, как дыня! Все проскакивало в меня, как в бездонный колодец! Хорошо, что одна рука все еще была занята мечом, иначе мне грозила неминуемая смерть от самого постыдного обжорства. Тем временем дошла очередь и до кувшинов. Я сунул нос в одно горлышко, потом в другое. Третье показалось мне самым подходящим, и глиняное пузо кувшина перевернулось к потолку. Виноградная кровь проникла в меня, как солнечный луч в бездонный колодец. На одно мгновение стены и все предметы вокруг меня замерцали разноцветными искорками и стали видны столь отчетливо, будто испустили некое собственное свечение.
