Пол Догерти - Тёмный рыцарь
Над самой головой де Пейна пронеслась стая голубей, рыцарь невольно вздрогнул и тут же повернулся, заслышав громкую брань Майеля. Откуда ни возьмись, появились священники-марониты в своих темно-коричневых рясах, с заплетенными в косички черными волосами, скрывающими лица; они несли прошения графу Раймунду. Властитель Триполи жестом подозвал их. Марониты заторопились, словно свора гончих, идущих по горячему следу. С кровожадными воплями они обступили со всех сторон владыку франков и предводителя его рыцарей. Ассасины![18] Графа слегка оттеснили от его приближенного; охрана рванулась вперед, де Пейн и Майель в тревоге повернули коней — слишком поздно! Ассасины отбросили всякую маскировку, и обрывки пергамента с «прошениями», порхая, полетели вдоль улицы. А «просители» выхватили длинные кривые кинжалы, украшенные красными лентами; кинжалы засвистели в воздухе, рассекая тело беззащитного графа: на нем были лишь кафтан-котарди,[19] короткие штаны до колен, плащ и мягкие сапоги. Ни он, ни его сподвижник не успели даже прочитать «Мизерере»,[20] не говоря уж о том, чтобы выхватить меч или кинжал. Ассасины кружили вокруг них обоих, кинжалы вонзались в тела и резали плоть, кровь хлестала, как вино из меха. А кинжалы все взлетали и падали, будто хлысты. Де Пейн выхватил из ножен меч. Майель, выкрикивая боевой клич тамплиеров «Босеан! Босеан!»,[21] врезался в толпу, раздавая удары налево и направо. Кони рыцарей шарахались, чуя запах свежей крови и ощущая вокруг себя всплески злобы. А граф уже падал наземь, медленно сползая по шее своего скакуна, но все так же рассекали воздух кинжалы, описывая сверкающие дуги. Двое ассасинов откололись от остальных и поспешили навстречу де Пейну. Рыцарь послал коня вперед, на эту парочку, размахивая и рубя мечом, выкрикивая слова молитв вперемежку с ругательствами и воинственными кличами. Им овладела жажда крови, захватила песнь меча, он испытывал наслаждение от боевой схватки, а вокруг него уже кишели ассасины. Покончив с графом, они были полны решимости присоединиться к своим братьям и убить ненавистного рыцаря Храма. Глаза де Пейна застлала красная пелена, порожденная яростью боя. Он вскинул коня на дыбы, по воздуху ударили копыта с острыми подковами — и ассасины сразу разбежались, скрываясь в толпе.
Телохранители графа Раймунда, придя в себя, возжаждали мщения. Они не погнались за ассасинами, а, подобно Майелю, стали рубить всякого, кто оказывался в пределах досягаемости их мечей. Словно жнецы смерти, они врезались в испуганную толпу: секли мечами, рубили секирами, дробили кости булавами. Кое-кто из случайных прохожих вступил с рыцарями в схватку, и резня стала разрастаться, подобно грозовой туче. Караульным, охранявшим ворота, и кровожадным наемникам не требовалось специального приглашения.
— Зададим пир для воронов и стервятников! — завопил Майель, вклиниваясь в группу купцов и караванщиков.
Де Пейн, которого покинуло безумие боя, в ужасе озирался вокруг. Слуги подняли с земли плававшие в крови тела графа Раймунда и его сподвижника и, обернув их плащами, как раз уносили прочь. А вдоль всей главной улицы, будто смерч в песках пустыни, проносились крестоносцы, не оставляя никого в живых. Лучники и арбалетчики со стены поливали бегущую толпу ливнем стрел. Отсвечивали на солнце красным клинки мечей, обагренные кровью по самую рукоять. Отсеченные конечности падали на мостовую, пропитывая кровью ее вечно покрытые густой пылью камни. Как перекати-поле, катились по улице отрубленные головы. Выбеленные стены домов густо покрылись алыми пятнами, будто с небес падали крупные капли кровавого дождя. Отчаянно кричали перепуганные до смерти детишки. В небесную синь рванулись клубы черного дыма. Кровавая вакханалия разрасталась на весь город. Люди искали спасения в жилищах и церквях.
Эдмунд услышал пронзительный вопль со стороны двора перед самыми воротами города. Две девушки-сирийки тщетно пытались вырваться из цепких лап швабских наемников, отбросивших ради этого в сторону огромные двойные секиры. Швабы срывали с рыдающих девушек одежду, толкали их от одного к другому. Девушки громко кричали, одна из них показывала рукой на лежащий подле труп мужчины, залитый кровью. Эдмунд зарычал от гнева. Он попытался усмирить разыгравшегося коня, но опоздал. То ли наемникам наскучила игра, то ли они почуяли опасность, но все отошли в сторону, а один мигом подобрал секиру и умелыми ударами снес головы с плеч обеим девушкам. Остальные развернулись в сторону де Пейна. Он же резко натянул поводья и, замерев от ужаса, смотрел, как рухнули наземь два мертвых тела, как из перерезанных жил мощными струями лилась кровь, а головы в облаках густых волос свалились и покатились по камням мостовой.
Не вынеся отвратительного зрелища, де Пейн повернул назад. По-прежнему держа в руке обнаженный меч, он направил коня к паперти старой, покрытой трещинами церквушки — двери ее были распахнуты, чтобы принять спасающихся горожан, — и стал верхом подниматься по ступеням, расталкивая беглецов. Внутри, в сумраке, пылали редкие факелы, искрились лампады, зажженные перед иконами и статуями святых, сильно пахло миррой, алоэ и ладаном. В дальнем конце находился алтарь, скрытый тяжелым темным занавесом с вышитой серебром по центру дарохранительницей. Центральный неф церкви быстро заполняли беженцы — независимо от того, к какой вере кто принадлежал. Может, были и вовсе неверующие. Родственники в страхе прижимались друг к другу, хныкали малыши. Из ризницы вышел греческий поп в сопровождении пономарей и кадильщика; на шее священника висел золотой крест. Он громогласно возвестил, что все, кроме cruciferi, крестоносцев, должны тотчас убраться вон из церкви. За его спиной толпились наемники в стальных хауберках, шаркали по полу грязными сапогами, закинув за спину свои похожие на хищных птиц щиты, но сжимая мечи и кинжалы в свирепой надежде пустить их в ход.
— Прочь отсюда! — вскричал поп, а те, за его спиной, зазвенели оружием. — Безбожники, еретики, схизматы! Здесь вы не найдете для себя убежища!
В ответ понеслись новые стенания. Де Пейн направил коня вперед — туда, где тьму прорезал свет, падавший сверху, из окна под крышей. Солнечный луч ярко осветил его белый плащ с вышитым на правом плече красным крестом.
— Никому нет нужды уходить отсюда, преподобный отче, — твердо заявил он на лингва-франка.[22]
Священник что-то неразборчиво забормотал, сжимая пальцами висящий на шее крест. Те, что толпились за его спиной, обуреваемые жаждой крови, грабежа и насилия, угрожающе зароптали, однако рыцарь Храма, с обнаженным мечом, верхом на коне, чья грива еще не просохла от крови, был для них слишком серьезным препятствием. Поп поклонился и, рыкнув на своих воинов, снова скрылся в ризнице.
Де Пейн занял пост у отворенных дверей церкви. Он пропускал внутрь всех, и вскоре обезумевшие от страха и переживаний люди заполнили всю церковь. Любые преследователи поворачивали назад, натолкнувшись на угрюмого стража в плаще рыцарей Храма, держащего наготове, у плеча, окровавленный меч. Он сидел на коне, словно высеченный из камня, охватывая взором всю просторную площадь, сплошь устланную трупами; лучи солнца тускло отсвечивали в лужах крови. Налетели черные тучи мух. Грифы и сарычи, громко хлопая крыльями, слетались на пиршество. Рыжие бродячие псы с выпирающими ребрами переходили от трупа к трупу, тыкались мордами в одежды, торопились вонзить клыки в плоть. Разбегались они лишь при появлении мародеров, бродивших поблизости с горящими алчностью глазами и высматривавших вещи подороже. Один купец в благодарность за избавление от смерти подал рыцарю кунжутную лепешку и кувшин воды. Де Пейн съел лепешку, запил водой, не отрывая взгляд от площади; голова у него кружилась, словно он находился на утлом суденышке в бурном море. В сердце у него царил мертвенный холод. Неужели ради вот этого он вступил в прославленный орден, дал обет служить Богу, Христу и Святой Марии, повиноваться магистру Храма?
Чтобы привести мысли в порядок, де Пейн стал вспоминать церемонию своего посвящения в рыцари. Вспомнил, как ему вручили рыцарский плащ, грубый шерстяной пояс, символизирующий целомудрие, мягкую шапочку — знак повиновения приказам; всякий раз магистр, вручая ему очередной символ, закреплял это поцелуем мира. С той поры еще не минуло и двух лет, хотя теперь Эдмунду казалось, что прошла целая вечность! Нарядившись в свои лучшие одежды, он явился тогда на подворье ордена. Сержанты[23] встретили его и провели по Большой улице, на которой располагались жилища рыцарей Храма. Они проходили мимо портиков, колоннад, под сводчатыми арками, тускло освещенными фонарями, и каждый шаг по каменным плитам отдавался гулким эхом. В приемной он получил благословение, его окурили ладаном, а затем ввели в здание капитула, где уже собрались рыцари-тамплиеры: на белых плащах — ярко-красные кресты, на головах — мягкие шелковые шапочки, руки в кольчужных рукавицах покоятся на рукоятях обнаженных мечей. В этом зале, похожем на пещеру, холодном и мрачном, с метавшимися по стенам тенями от чадных масляных ламп, Эдмунд — предупрежденный о суровой каре за ложь — поклялся в том, что происходит из рыцарского рода, что рожден в законном браке и пребывает в отменном здравии. Еще в том, что чистосердечно предан католической вере по римско-латинскому обряду, не состоит в браке и свободен от каких бы то ни было обязательств такого рода. И там, в тягостном мраке, совсем недалеко от конюшен, где некогда стояли кони царя Соломона, в двух шагах от храма, в котором проповедовал Спаситель и откуда Он изгнал торговцев, громко зазвучали великие клятвы Белых Рыцарей. Бертран де Тремеле, Великий магистр,[24] громовым голосом объявил Эдмунду его обязанности:
