Юзеф Крашевский - Комедианты
— Вот, сударь, приятно!
— Что ж это так тебе приятно?
— Только бы к шляхте ездить, сударь, так и лошадям, и людям хорошо; принимают, словно родного брата, кормят, поят, ухаживают. Ведь мне сама барышня и эта толстая барыня выносили на тарелке пирожки и два раза сладкой водкой потчевали.
— Водка, кажется, тебе очень понравилась?
— Не столько, сударь, водка, — этого добра можно за свой грош и в корчме достать, а по вашей милости я не голяк, — но люди…
— И что же такого особенного нашел ты у них? — спросил нарочно Сильван.
— Добрые, ей-Богу, людишки. А барышня, а! Просто малина!
— Красива, думаешь?
— Да уж не скажете же, сударь, что дурна. Я бы, сударь, посоветовал вам бывать здесь почаще.
— О, а зачем?
— Словно вы меня, сударь, сегодня понять не можете.
Сильван рассмеялся.
— Какой ты сегодня бойкий.
— Если вы, сударь, позволяете!
— Ври себе, ври, мне все равно!
— Вот было бы нам где весело проводить вечеринки: были бы нам рады. Барышня — загляденье, игрушечка, люди какие добрые; и я бы себе, может, нашел, — уж лучше, чем летать по этим лавочникам да по голой шляхте чиншовой за их дрянными девчонками.
— Молчи, болван!
— Ну, коли молчи, так молчи! — сказал Янек, несколько недовольный приказанием молчать, когда он чувствовал особенную потребность говорить. Он, впрочем, недолго вытерпел и снова крякнул, и снова начал вполголоса:
— О, уж барышня, так барышня! Сильван рассмеялся во все горло.
— Слава Богу, вы, сударь, смеетесь: значит, я правду сказал.
— Ну, так что же далее?
— Да что далее? Ездили бы себе потихоньку, ездили, покуда не наскучило бы нам.
Сильван ничего не ответил, а что думал — поймем лучше, когда узнаем его ближе.
Совершенно другой, хотя не менее живой, разговор занимал в Вульках Бжозовскую и Франку. Курдеш, сказав несколько слов по отъезде молодого Дендеры, отправился в свою комнатку читать молитвы. В комнате Франки Бжозовская уселась на сундук и, всматриваясь материнским оком в свою питомицу, чувствовала непреодолимую охоту пуститься в догадки и планы. Лицо ее обнаруживало необыкновенное волнение, губы подергивало, глаза впились в Фра-ню, руки были заняты какими-то таинственными жестами; не решаясь заговорить с Франей, она уже говорила сама с собой. Это, однако ж, не могло длиться, ей тяжело было выдержать молчание.
— Вот, слава Богу, и жених! — отозвалась она наконец, приступая прямо к делу.
— Где и какой жених? — спросила Франя.
— Вот тебе на! Не притворяйся, сделай милость. А сегодняшний?
— Сегодняшний! Что ему до нас? Он приехал, как тебе известно, к отцу и больше ничего; только мы его, вероятно, и видели.
— Не в том дело, с чем и зачем приехал; а с чем уехал — это я знаю! — добавила Бжозовская, значительно кивнув головой.
Франя улыбнулась и шепнула только:
— Чего тебе не приснится только! Забываешь ты, что мы и что он?
— Вот тебе на! А хоть бы это был не только граф, а даже и князь светлейший какой-нибудь, — разразилась горячо почтенная Бжозовская, срываясь с сундука, на котором сидела, — ну, так что ж, так что ж? Разве графы и князья не женятся на шляхтянках; разве это первинка?
— Ха! Ха! Уж и женила!
— Ну! Отчего же не женить?
— Но, помилуй, он и подумать-то об этом не захочет… и…
— А-а! Извини! Это мы еще увидим! Разве слеп он будет или, с позволения сказать, не в обиду ему, глуп. Без лести: такие, как моя Франя, не растут как грибы на дороге.
— Ты забыла, что господа — другие люди, сама же ты нам говорила, что у них другие обычаи, другой вкус и все не так, как у нас. Другой свет.
— Другой свет! Вздор ты говоришь! Разве есть два или три света? Бестолковщина, Франя! А что же привело его сюда, если не предназначение? А? Уж как увидел тебя, я об остальном и не беспокоюсь. Вот, слава Богу, и жених, и что называется, — жених.
Благоразумнейшая Франя улыбалась, решительно не допуская этой мысли, хоть она и льстила ей; но уж у Бжозовской выбить этого из головы не было возможности.
— Я воспользовалась случаем, — прибавила она, — и выведала, так, издалека обо всем, обо всем у Янки, подпоивши его остатками. Тебе, может быть, любопытно будет узнать кое-что о графах?
— Да для чего мне?
— Ну, да положим, для того, чтобы только поболтать; что ж тут дурного?
— Так, это другое дело. Что же ты узнала?
— Только слушай со вниманием. Во-первых, что у нашего жениха…
— Нашего! Опять наш! Послушай!..
— А уж что наш, так наш, — живо подтвердила старушка, — но не в том дело. У нашего жениха есть отец граф! О нем мы уже и прежде слышали; очень богатый человек; несколько деревень, дворцы, сады, денег бездна и с виду настоящий барин.
— Видишь сама; как же бы такой барин мог позволить своему сыну…
— Но не прерывай же меня, я ничего не думаю. Видела я его в церкви: кажется, человек почтенный и добрый, кроткий, милейший, улыбается и кланяется каждому. Потом есть еще мать, ангел доброты, добрая и предобрая женщина, непомерно привязана к мужу и детям. И у нее есть еще мать, большая барыня, очень почтенная и уважаемая, что называется — знатная барыня; заметно еще, что была когда-то красавица. Я знавала ее в молодости, она была за Марицким каштеляном и имела когда-то огромное богатство. Надо видеть, как все ей кланяются. Кроме нашего жениха, есть еще дочь, хорошенькая барышня; мы видим ее в церкви, ты должна была ее заметить: высокая, видная блондинка, как будто задумчивая и грустная, но это ей к лицу; не раз, может быть, едучи из Вулек в Лисицы, ты видела большой Дендеровский дворец, окруженный деревьями и клумбами цветов, над прудом. Это их резиденция.
Франя пожала плечами.
— Но, помилуй, так ведь твой жених, как сама видишь, миллионер, граф; ему обо мне и не снится, а я…
— А мне снится, а что снится, кому какое дело, а я что знаю, то знаю, вот и конец.
Заметив, что Франя уже не вооружается против новой мысли, Бжозовская вышла из комнатки поговорить с Агатой и Горпыней, а девушка села мечтать у окошка. Опершись на руку, Франя невольно летела мысленно за красивым молодым человеком, который был с ней так любезен, может быть, больше, чем любезен; ей пришло на память все, что он говорил: она припомнила, как он смотрел на нее, разбирала его приветствие и прощание, и каждое его слово, и каждое его движение. Наконец спрашивала себя, грустно поглядывая в окно: воротится или нет? Приедет ли опять в Вульки? Увижу ли я его или уже не увижу?
И что-то говорило ей в глубине души, что он воротится, приедет, что она увидит его, и, наконец, она едва уже не поверила Бжозовской, основывая на мимолетном посещении вертопраха целую очаровательную будущность. Так птицы ловят пух и вьют из него гнезда; так дети бегают за мыльным пузырем; так нередко мы, старшие и разумнейшие, на мечтах, догадках и надеждах основываем целую нашу будущность. Взрослые дети!
Оставим мечтающую Франю и живо разговаривающую Бжозовскую, серьезно задумывающуюся уже о том, где бы ей розмарину достать для невесты, и обратимся к Курдешу, с которым должны познакомиться поближе.
Лета и седина его уже отчасти известны нам. То был памятник иной жизни, иного общественного порядка, представитель иных убеждений и понятий, исключение посреди нового века, на который старик смотрел с насмешкой, состраданием и изумлением. Как одежда Курдеша, так сердце и мысли его не принадлежали нашему времени. Среди младших товарищей он был человеком, который как бы проспал полвека и проснулся между посторонними и незнакомыми. Никто его и он уже никого не понимал; так быстро, чудесно все кругом перевернулось, изменилось. Курдеш жил еще старым запасом, воспоминаниями, молитвой, любовью к дочери и остатком надежды, что былое время возвратится. Но что же возвращается на свет? Весна только да лето, а не люди и не время! Старый порядок вещей и обычаи казались ему таким совершенством, что он постоянно надеялся, что люди, после горьких опытов, должны к ним возвратиться.
Жизнь его не заключала в себе ничего необыкновенного; напротив, она прошла, как тысяча других той эпохи. У родителей его, бедной, но трудолюбивой шляхты, было два сына и дочь. Семейная кучка эта, беспокоившая Курдеша-отца, мундшенка мендзирзецкого, жила в маленькой деревеньке; молодым людям нужна была карьера, и как только два младших Курдеша выросли, из школ иезуитских отправились прямо на службу в дома, издавна приязненных Курдешам фамилий. Надо сказать, что Курдеши были старые дворяне, — когда-то люди богатые и даже в родстве со знатными. Одна Курдешанка была за Косткой, одна Лещинская за Курдешом, а прадед пана Яцека женился на княжне Мирской. В память этих связей, фамилии, находящиеся в родстве с Костками, Лещинскими, Мирскими, охотно занялись участью наших молодых людей, которые рано простились с родительским домом и пошли на службу устраивать себе будущность. Сестра очень молодою вышла замуж за некоего Щерзецкого и бездетною умерла; старший брат пана Яцека, упав на охоте с лошади, страшно изуродовался, хворал потом и, настрадавшись порядочно, наконец умер. Мундшенк мендзирзецкий, у которого остался теперь единственный сын, пан Яцек, состарившись, звал его домой, нуждаясь в помощнике, но пану Яцеку понравилась жизнь придворная и военная.
