Томас Костейн - Гунны
— А, это ты, отец Симон, — Мацио взялся за поперечный брус, поджимающий ворота. — Что привело тебя к нашей двери в такой поздний час? Что-нибудь случилось?
— Всегда что-то да случается, сын мой. Но в данном случае меня привели сюда чисто эгоистические мотивы.
Ворота распахнулись и полуночный гость быстренько прошмыгнул во двор, свидетельствуя тем самым, что мечтает, поужинав, провести остаток ночи в более комфортабельных условиях. Факел, который Мацио взял, проходя через обеденный зал, не мог разогнать кромешную тьму (небо заволокли тяжелые облака). Лицо гостя пряталось в темноте, из которой свет выхватывал лишь очертания его широкой сутаны. Росточка он был небольшого, опирался на посох, на плече висела бутылка с водой.
— Я добирался до вас пешком, — пояснил священник. — Подумал, что так будет безопаснее.
Мацио провел его в дом. Слуги уже рассыпались по своим клетушкам, дабы не урывать от сна лишнюю минуту. Бастато споро закрыл ворота и заложил их брусом. Его торопил страх перед дьяволом, владыкой ночи.
— Ты здесь из-за Стеклия, — предположил Мацио, когда он и его гость уселись в уголке обеденного зала, где их не могли подслушать.
Священник кивнул.
— Да, из-за него. Он полагает, что сможет вновь завоевать расположение Аттилы, искоренив христианство в здешних краях.
— До нас доходили такие слухи. Он хоть представляет себе, сколь христиан живет на плоскогорье? Ты славно потрудился, отец Симон, неся людям слово Христово.
— Едва ли у него есть полный список. Но полной уверенности у нас нет. Вот я и пришел, чтобы предупредить вас. Возможно, первый удар обрушится на тебя и твоих домочадцев, — священник тяжело вздохнул. — Стеклий просил передать, что я должен убраться отсюда или пенять мне придется только на себя. Так вот, дорогой мой друг, я не собираюсь покидать плоскогорье, народ которого полюбил всей душей. Я получал такие приказы и раньше, но не подчинялся им. На этот раз я должен на какое-то время уйти от мира.
— Я рад, что ты счел возможным придти в мой дом, отец Симон, — заверил его Мацио. — Оставайся здесь и мы вместе посмеемся над Стеклием, этим уродливейшим из карликов, тупоголовым гунном.
— В своем послании достопочтенный Стеклий намекал на то, что мне следовало бы отправиться в родные края и перестать будоражить подданных великого Аттилы. Но я покинул остров Британия двадцать лет тому назад, так что все мои друзья и родственники умерли или разбрелись по свету. Пусть это и покажется странным, но на благословенном острове, откуда я родом, мы не может спать по ночам, не думая о тех несправедливостях, что вершатся здесь, на земле Аламанни, и на севере, где живут норвежцы. Как легко видеть зло в других людях, и как сложно обнаружить его в себе. Вернись я домой, я бы не смог лишь помогать спасать души своим единоплеменникам, хотя заблудших, уверяю вас, предостаточно и в моем отечестве, и скоро меня обуяло бы желание нести слово Божье в далекие страны. Я бы все равно вернулся, а потому нет мне никакого резона уезжать. Нет, я прожил здесь очень долго и должен остаться, даже если Стеклий терпеть меня не может.
Появилась Ильдико, со спутанными волосами, с лампой в руке.
— Мне сказали, что пришел отец Симон. Я хочу поздороваться с ним, не дожидаясь утра.
Священник поднялся.
— Рад видеть тебя, дочь моя. Давненько я не заглядывал сюда и в мое отсутствие маленькая желтая птичка успела вырасти.
Мацио повернулся к дочери.
— Наш добрый друг приехал, чтобы пожить у нас. Мы рады предложить ему крышу и стол, но должны предупредить, что о благополучии наших лошадей мы заботимся больше, чем об удобствах для гостей.
— Я проведу у вас лишь несколько дней, — твердо заявил священник. — А потом удалюсь в убежище, где в давние годы провел много времени.
— В ту пещеру на холме Бельдена?
В свете лампы они видели, сколь усталым выглядит священник. Он кивнул. Голова его, так того требовали церковные каноны, была выбрита спереди.
— Да. Она сокрыта от посторонних глаз, и там я буду в безопасности. Неужели вы думаете, что я могу навлечь гнев аттил и стеклиев на моих верных друзей? Нет, благодарю за предложение, но остаться у вас надолго я не смогу. А пока буду счастлив провести какое-то время в той маленькой комнатке за очагом, о которой не знает никто, кроме вас.
— И домашних слуг, — уточнила Ильдико.
— Уж их-то бояться нечего, отец Симон, — заверил священника Мацио. — В нашем тайнике ты будешь в полной безопасности. Совсем как в пещере Бельдена.
— И здесь всегда будет еда, — добавила Ильдико. — Я распоряжусь, чтобы тебя накормили прямо сейчас.
Мацио провел отца Симона в свою комнату. Нащупал на панели нужное место, нажал. Со скрипом и скрежетом часть стены отошла в сторону, открыв крохотный чулан, в котором едва хватало места для соломенного матраца и узкого стола, на котором стоял кувшин и нехитрая столовая утварь. Располагался чулан между комнатой Мацио и очагом обеденного зала, так что в нем всегда было тепло.
Священник поставил свечу, которую дал ему Мацио, на стол и умиротворенно огляделся.
— В четвертый раз я гощу в этом тайнике. Я думаю, что кроме меня, здесь никто никогда не прятался.
— Дети, когда были маленькими, забирались сюда, заметил Мацио.
Ильдико принесла тарелку с едой. Священник благодарно улыбнулся.
— Когда я начинаю думать, что могу перебороть слабость плоти, мой желудок берет меня в оборот и быстро доказывает, какой я глупец. Признаюсь, дочь моя, я очень голоден. За весь день я съел только кусочек сыра да выпил глоток козьего молока, — он оглядел Ильдико с ног до головы, вздохнул. — Ох уж это время. Превращает девочек в ослепительных женщин и уносит от тех, кто их любит. Мой верный друг, недолго пробудет с тобой эта дочь солнца.
— Очень недолго, святой отец, — ответил Мацио. — Сегодня утром мне напомнили об этом, и я еще не отошел от такого удара, — он повернулся к дочери. — Отец Симон пришел издалека и очень устал. Мы пойдем, а он пусть ужинает и отдыхает.
Следующим вечером, когда солнце скатилось за горизонт, Бастато с двумя помощниками начал запирать все окна и двери. Покончив с этим, зажег факелы в железных кронштейнах на стенах и поставил на стол в обеденном зале горящие свечи. Отодвинул скамью и сел. Помощники заняли места по обе стороны от него.
И тут же в обеденный зал потянулись слуги. Человека, незнакомому с обычаями плоскогорья, удивило бы их число. Тут были повара и поварята, горничные, виночерпаи и разносчики вина, дровосеки и трубочисты, объезщики, конюхи, полевые рабочие и даже золотари, которые, правда, сидели в некотором отдалении от остальных. Их принадлежность к дому Роймарков определялась синим кантом шейного выреза туники и вышитой на правом рукаве лошадью Роймарков. Их было так много, что никто на работе не перетруждался: трое выполняли посильное одному. Чувствовалось, что пышущие здоровьем мужчины и грудастые женщины едят от пуза и всем довольны.
К приходу Мацио и его детей все слуги уже сидели за столом. Они не поднялись, никоим образом не поприветствовали своего господина. Пустовала лишь скамья посередине стола, на которую и сел Мацио, с Рориком по одну руку и Лаудио по другую. Ильдико сменила розовый костюм для верховой езды на белое платье до пола, из под которого виднелись лишь ее белые сандалии. Она примостилось рядом с седоволосым Бринно и они тут же начали о чем-то шептаться. Продолжалось это до тех пор, пока глава семьи не наградил ее суровым взглядом.
В наступившей тишине Мацио оглядел стол.
— Все здесь?
Скоро выяснилось, что отсутствует лишь старик Бларки. Калека с детства, очень вспыльчивый, грубый, не лезущий за словом в карман, он исполнял роль шута да выполнял различные поручения по хозяйству. Готовил приманку для рыбаков, поддерживал огонь в очаге, а если за ужином ему ни разу не удавалось рассмешить народ, оставался мыть и вытирать все миски и кружки. Если такое случалось, он костерил на весь свет безмозглых дундуков, не понимающих хорошей шутки.
— Я оставил его снаружи. Часовым, — пояснил Бастато. И, обосновывая свой выбор, добавил. — Его голос всегда выпадает из общего хора.
— Тогда подайте сигнал, — распорядился Мацио.
Мужчина, сидевший ближе всех к очагу, постучал по стене. Заскрежетал механизм, открывающий потайную дверцу и мгновением позже в обеденном зале появился отец Симон в развевающейся сутане. Сидящие за столом встали и запели один из первых христианских гимнов, со временем забытый и замененный другими, пришедшими ему на смену.
Низенький священник, певший громче остальных, оглядел обеденный зал и сердце его наполнилось счастьем.
«Как тверды они в вере! — подумал он. Я поступил правильно, приехав сюда, хотя поначалу меня мучили сомнения. Мои усилия не пропали даром. Более они не поклоняются Вотану, отцу всего живого, и Тору, громовержцу. Они потеряли веру в Асгард, крепость, где живут боги Аламанни, и не боятся прихода Рагнарека, дня последней битвы богов и чудовищ. Они христиане и осчастливлены учением Господина нашего Иисуса Христа. Стеклий может изгнать меня с плоскогорья, но ему ничего не поделать с той верой и умиротворением души, что я вижу в каждой паре глаз».
