Нина Молева - Ошибка канцлера

Лондон

Министерство иностранных дел

– Итак, несмотря на все похвалы, расточаемые Гюйзену, на этот раз «серый кардинал» проиграл Петру Бестужеву: его матримониальные планы в отношении наследника русского престола оказались отвергнутыми.

– Он просчитался в одном, милорд. Гюйзен не представлял, что царь Петр так ревностно отнесется к вопросам вероисповедания. Действительно, принятие царевичем католичества сулило блистательный брак с эрцгерцогиней австрийской. Но даже Петр оказался очень щепетилен в вопросах религии.

– Вы поражаете меня, Гарвей! Неужели вы верите в то, что говорите? Царь Петр религиозен ровно настолько, насколько подобает каждому монарху. Но восточная церковь для русских – символ их влияния и силы. Совершенно естественно, что они не собираются покидать ее лона даже ради, как вы выразились, блистательной перспективы брака с эрцгерцогиней, который к тому же еще предстояло осуществить. Отсюда вариант Бестужева – София Шарлотта Брауншвейг-Вольфенбюттельская.

– Молодые, по-видимому, понравились друг другу во время свидания в Шлакенберге. Не совсем понятно, почему царь Петр тем не менее отложил свадьбу на следующий год.

– Не потому ли, что у русского царя есть более срочная и не менее перспективная свадьба, которую он справедливо хочет организовать в первую очередь.

– Курляндский вопрос?

– Вот именно: брак одной из племянниц с герцогом Курляндским. Это реальное усиление позиций России на Балтике и следующий шаг к утверждению ее могущества после победы под Полтавой. Брак же с принцессой Брауншвейг-Вольфенбюттельской и так настолько выгоден австрийскому двору, что он будет ждать со своей невестой до любого назначенного срока и будет прилагать все усилия к тому, чтобы царь не изменил своего решения. Кстати, вы обратили внимание – русские стали ловко пользоваться браками как дипломатическим оружием.

– Вы правы, милорд, а если представить себе, каким запасом невест обладает русский двор, приходится признать за ним богатейшие перспективы.

– Герцог Курляндский остановил свой выбор на средней племяннице царя?

– Да, на царевне Анне. Поскольку сестер три и все три не замужем, царь предоставил герцогу право выбора, и тот остановил его на самой красивой.

– Так отзывается о ней наш резидент?

– Не только. Еще в 1703 году в Вену были доставлены портреты всех трех племянниц царя, в ту пору совсем девочек, нo Анна обратила на себя внимание именно красотой. Это ее единственное достоинство.

– Что вы имеете в виду?

– Надо признать, что царь не обращал никакого внимания на образование своих племянниц. У них были очень плохие учителя. Отсюда все три несколько понимают немецкий язык, но не могут на нем говорить, неважно танцуют и еще хуже знают правила придворного этикета. Впрочем, это отчасти искупается их природной живостью, веселостью и приветливостью обращения.

– Согласитесь, достоинства немалые.

– Если к ним прибавить ровные, спокойные характеры, то это неплохие претендентки на роли жен, хозяек дома, что же касается судьбы коронованных особ…

– То не торопитесь с суждениями, дорогой Гарвей, они со временем могут поставить вас в достаточно неловкое положение. Итак, в конце декабря в Петербурге свадьба царевны Анны с герцогом Курляндским.

– И в октябре 1711 года свадьба наследника российского престола в Торгау.

– С родной сестрой наследницы Священной Римской империи.

Митава

Дворец герцогини Курляндской

Герцогиня Курляндская Анна Иоанновна и П. М. Бестужев-Рюмин

– Тоска-то, тоска какая, Петр Михайлыч! Старый герцог, дядюшка покойного супруга моего, в наши края глаз не кажет, с дворянами своими, вишь, не ладит. За него советники теперь всем заправляют, на меня косятся, стороной обходят. Ни к чему я им – как бельмо в глазу. Да и то сказать, чем мне людей приманить. Двор у тестя покойного, сказывают, пребогатый был – курфюрсту Саксонскому потягаться. Балы какие задавал, машкерады, люминации, огни потешные без счету жег, быков жареных народу по праздникам выставлял. А теперь…

– От той роскоши, государыня герцогиня, сынку-то и пришлось поясок потуже затянуть. Размахнулся больно старик – не по своей мошне. Шестнадцать лет правил, а сколько имений герцогских заложил, сколько земель продал. Да и братец его, покуда племянничка малолетнего, покойного супруга твоего, опекал, казной попользовался, неча греха таить. А там война подоспела: из страны беги, а в стране разор. Шведы не милуют, да и с нашими нелегко. Вам бы с молодым герцогом дела поправлять, порядок наводить, ан вишь, как все обернулось. Доехать до своих земель едва успели, а уж супруг богу душу отдал, царствие ему небесное.

– Я поначалу убиваться стала, а потом даже, грешный человек, порадовалась. Все кругом чужое, не такое, думаю, скоро Москву опять увижу, маменьку, сестриц. Маменька хоть иной раз на меня боле других серчает, да все одно свои, родные. Куда там! Дяденька Петр Алексеич ни в какую. Не затем, говорит, свадьбу играли, чтоб обратно ехала. Сидеть ей, мол, теперь в Курляндии. Как ослушаешься! Хоть бы робеночек остался – все не так скучно.

Императрица Анна Иоанновна.

– «Робеночек»! Что ж ты, государыня, смотрела? Что ж сразу не понесла? Герцог мужик здоровый был, да и ты, слава тебе господи, в поле не обсевок. «Робеночек»! Тогда бы все по-другому пошло. Тогда была бы ты во всей Курляндии одна хозяйка, покуда сынок не подрос, и носу бы от тебя никто из курляндцев не воротил – по тому законная правительница. А так что – бобылка.

– Вот и говорю, сил моих сидеть тут нету. Теперь дяденька тебя прислал двором моим ведать. Гофмейстер! Выходит, не видать мне больше Москвы.

– Чтой-то ты, государыня! Это девка с посиделок в дом родительский ворочается, а замужней бабе туда дороги нету, разве что погостевать. Будто сама не знаешь. Да и на что она тебе, Москва? У тебя теперь свой дом, свой двор, свое царство.

– Ну уж и царство – слова одни!

– А ты не спеши, герцогинюшка, торопиться-то только блох ловить хорошо. Глядишь, обживешься да так заживешь – любо-дорого. Ни тебе забот, ни тебе хлопот, ни над тобой хозяев. Для того я и прислан. А ты живи себе припеваючи.

– Петр Михайлыч, батюшка, объясни ты мне хитрость эту, никак в толк не возьму. Ведь курляндцы мне по сорок тысяч рублев в год содержания платить обещались как герцогине ихней, сами копейки не платят, а говорят – в расчете.

– Да видишь, Анна Иоанновна, дяденька твой Петр Алексеевич как придумал. Курляндцы, известно, платить не станут. Так вот вместо денег государь двенадцать имений у них вроде как в залог взял, чтоб доходами пользоваться. Вот и велено мне, чтоб не обхитрили тебя, поместьями-то и заняться. Не женское это дело.

– А жалованье-то какое тебе положить? Деньги у меня, Петр Михайлыч, должно сам знаешь, считаные, пересчитаные.

– И опять не твоя забота, матушка, – государь из своей казны все уладил.

– Значит, и слуга ты не мой, а государев, ко мне для догляду приставленный.

– Эк слово какое сказала! А как же Василий Юшков при твоей матушке всеми делами заправляет? Тоже, чай, на государевом жалованье, а нешто царица Прасковья Федоровна когда в нем сумлевалась?

– Боле чем самой себе верит.

– Видишь! А на меня, матушка герцогиня, ты и вовсе зря подумала. Мы, Бестужевы, почитай, четверть века твоему семейству служим.

– Верно, долгонько.

– Да разве слуга службу выбирает. Куда пошлют, там и служит.

– Теперь, значит, у меня будешь.

– Выходит. А уж какой слуга я тебе буду, ты по делам моим, государыня, суди.

– А почему государь ко мне тебя-то выбрал?

– Мне государевы мысли неведомы. Однако полагаю, по причине, что Европу повидал, чужие страны. Знаю, как двор герцогский поставить.

– А страны-то какие?

– Берлин. Вену.

– По делам был аль обычаев посмотреть?

– По делам, само собой, по делам.

– А теперь ко мне. Выходит, не без дела – не из-за одних же поместий: где посеять, где убрать.

– Государыня, мне у тебя служить, так что и скрываться от тебя нечего. Ездил я по Европе царевича сватать.

– Алешку-то? И что ж, это ты ему принцессу Шарлотту-то сыскал?

– Я, государыня.

– Какая ж она, расскажи, Петр Михайлыч, Алешке-то пара аль нет?

– Да что говорить, государыня. На четыре годка царевича помладше. Шестнадцать ей только-только стукнуло. Тоненькая такая, – того гляди, переломится. Личико-то бледненькое, узенькое, нос длинноват, а губы большие, алые и глаза темные. Про волосы не скажу – в куафюру уложены были пудреную. Субтильная, видно, от голосу громкого, кто что обронит, вздрагивает и все плечиком поводит: мол, недовольна, – а вслух не говорит. На всю их фамилию Брауншвейгскую очень похожая: чистый отец, герцог Людвик, только что понежнее будет.