Александр Чаковский - Блокада. Книга вторая
— Полагаю необходимым доложить, — сказал Гальдер, не отрывая взгляда от карты, — что на этом участке фронта русские сражаются упорно…
— Глупости, — неожиданным фальцетом крикнул Гитлер, — вы говорите глупости, Гальдер! Всем известно, что русские отступают по всему фронту, по всему! Они не способны даже на планомерное отступление, а вы говорите о каких-то контратаках! И вообще, какое значение могут иметь эти контратаки, если нам хорошо известно, что полное отсутствие крупных оперативных резервов начисто лишает русское командование возможности эффективно влиять на ход боевых действий!
Гитлер умолк, тяжело дыша. Его совершенно не беспокоили все эти контратаки, он не придавал им никакого значения. Он просто был зол на Гальдера за то, что тот своим неуместным замечанием об упорстве русских помешал ему использовать эффектный момент для объявления своих новых решений.
— Если мне будет разрешено заметить, — сказал молчавший до сих пор Кейтель, вынимая из глазной впадины монокль и держа его большим и указательным пальцами правой руки, — то из всех сосредоточений русских войск на севере, которые, разумеется, нет никаких оснований считать сколько-нибудь серьезными резервами, нам в настоящее время неясно местонахождение лишь псковской танковой группы русских. По данным разведки, ее на прежнем месте нет. Возможно, она переброшена в район…
Он выпустил монокль, который повис на черном шелковом шнурке, взял карандаш, склонился над картой и, проведя по ней жирную линию, сказал:
— Вот сюда. В район между Шауляем и рекой Западной Двиной. Полагаю, — снова выпрямляясь и вскидывая монокль, продолжал он, — если бы действия нашей авиации…
Но Кейтелю не удалось закончить свою мысль, потому что в этот момент раздался громкий, раскатистый возглас:
— Кто это позволяет себе говорить о Люфтваффе в сослагательном наклонении?!
Все взоры обратились в сторону двери. На пороге стоял Геринг, огромный, толстый, пухлощекий. В руках он держал папку из красной сафьяновой кожи.
Геринг с самодовольно-наглой улыбкой оглядел присутствующих, вскинул правую руку и прогрохотал:
— Хайль, мой фюрер! Прошу простить за опоздание. Я немедленно оправдаюсь.
Затем он кивнул остальным и широким шагом, позвякивая шпорами, подошел к своему незанятому креслу, одиноко стоящему метрах в двух от того места, где находился Гитлер. Легкий запах духов пронесся по комнате.
Присутствующие едва заметно переглянулись. Нельзя сказать, что костюм Геринга — авиационный китель в сочетании с сапогами из красной кожи и золотыми шпорами — поразил их. Геринг вообще одевался экстравагантно, все уже привыкли видеть рейхсмаршала, министра и главнокомандующего военно-воздушными силами Германии, премьер-министра Пруссии, начальника прусской полиции, президента рейхстага, главного лесничего рейха и, что самое важное, официального преемника Гитлера то в черном шелковом двубортном фраке в сочетании с голубыми брюками, то в белом габардиновом кителе с множеством орденов и золотых нашивок и в кавалерийских брюках, заправленных в сапоги с лакированными голенищами. Иногда он носил им самим придуманную форму главного лесничего, сшитую по средневековой моде, — кожаная жилетка, перепоясанная широким ремнем, на котором болтался большой охотничий нож.
— Мой фюрер, я принес фотографии, которые вас, несомненно, заинтересуют. Перед вами — различные районы Петербурга, которые моим летчикам удалось сфотографировать. Если вы внимательно присмотритесь и сравните вот с этими снимками мирного времени, то увидите, что целые участки города меняют свое лицо из-за камуфляжа. В Петербурге идет лихорадочное строительство, там роют щели и траншеи. Теперь обратите внимание вот на эти фотографии. Здесь засняты подступы к Петербургу с юга. За исключением передвижения войсковых колонн, вы не отметите здесь ничего необычного. Таким образом, в Петербурге, судя по всему, готовятся к нашим воздушным рейдам, но опасности с юга не ожидают. Если бы наша войсковая и агентурная разведка работала лучше, мы, несомненно, имели бы подтверждение тому, что я сказал. Это все, что я хотел доложить, мой фюрер. Простите за опоздание, — я ждал снимки.
Кейтель, Йодль, Гальдер и Гиммлер переглянулись. Никто из них не верил в то, что Геринг опоздал именно из-за этих фотографий. Просто рейхсмаршал, очевидно, слишком долго выбирал себе форму или задержался во время помпезной церемонии, каждый раз сопровождавшей отправление четырехвагонного, выкрашенного в белый цвет дизельного поезда, в котором дважды в день он прибывал из своей ставки в «Вольфшанце».
Но как бы то ни было, рейхсмаршал знал, что делает. На его выпад по адресу сухопутной разведки можно было не обращать внимания, — в конце концов, каждый из руководителей родов войск редко упускал возможность подчеркнуть свою наилучшую осведомленность в намерениях противника. Но в данном случае Геринг, безусловно, преследовал более серьезные цели. Он хорошо знал, что в штабе сухопутных войск зреет намерение предложить фюреру, в связи с ежедневным отставанием фронта южнее Припятских болот, рассмотреть возможность поворота основных сил от центра на юг…
Формально для такого предложения у генерального штаба были все основания, поскольку в свое время вопрос о направлении главного удара после завершения первого периода войны оставался нерешенным. Но каждый, кто общался с фюрером в эти дни, знал, что он, опьяненный первыми успехами, снова вернулся к идее, которую высказывал, еще когда составлялся план «Барбаросса», — о броске на север.
И вот теперь Геринг явно решил «подыграть» Гитлеру, лишний раз доказать, что мыслит так же, как фюрер.
Но, разумеется, никто не высказал вслух своих сомнений, ибо все знали влияние Геринга, а также и то, что его широкая, такая добродушная улыбка может мгновенно уступить место беспощадному волчьему оскалу. Тем более что сам Гитлер с явной заинтересованностью рассматривал фотографии.
Наконец он оторвал свой взгляд от снимков и медленно произнес:
— Несомненно, с Петербургом надо кончать. И как можно скорее…
— Прикажите, мой фюрер, — воскликнул Геринг, — и завтра армады Люфтваффе…
— Несколько позже, Геринг, — прервал его Гитлер. Он уже решил приурочить массированную бомбежку Ленинграда к моменту, когда войска будут готовы взять город штурмом.
Геринг слегка развел руками (блеснули многочисленные кольца и перстни на толстых пальцах), давая понять, что, хотя для его авиации нет ничего недоступного, приказ фюрера является для него законом. Звеня шпорами, он сел в кресло и с самодовольной улыбкой обвел взглядом присутствующих.
Однако улыбка мгновенно исчезла с лица Геринга, как только он встретился взглядом с Гиммлером. Губы рейхсфюрера СС были тесно сжаты, бесцветные глаза иронически щурились за круглыми стеклами пенсне. Вот так же щурились они несколько месяцев тому назад, когда Гиммлер после одного из налетов англичан на Берлин сказал в присутствии Гитлера со сладкой улыбкой на лице:
— Если память мне не изменяет, Геринг, вы обещали фюреру, что ни одна ласточка не перелетит Ла-Манш без разрешения Люфтваффе.
Тогда Геринг здорово отбрил его. Ответил:
— Если память мне не изменяет, мой Гиммлер, в свое время вы обещали фюреру, что некий Димитров будет говорить на суде то, что нужно, чего бы это вам ни стоило…
«Проклятый иезуит, грязный птичник!» — мысленно произнес сейчас Геринг.
Бывший летчик, один из немецких асов в первой мировой войне, он не мог примириться с тем, что человек, некогда разводивший птиц на своей ничтожной ферме, ныне занимал почти равное с ним положение в государстве.
Геринг много лет тесно сотрудничал с Гиммлером, они вместе и в полном согласии разрабатывали план поджога рейхстага и все последовавшие за этим операции: уничтожение коммунистов, арест Тельмана, еврейские погромы…
Но, будучи с давних пор связанным с Гиммлером кровавой порукой, Геринг не любил его, слегка боялся и в конечном итоге презирал.
Не любил и боялся потому, что хорошо знал дьявольское честолюбие шефа гестапо, его нежелание примириться с тем, что не его, а другого фюрер назначил «вторым человеком в государстве», знал его изощренную страсть к интригам и заговорам. Презирал потому, что, в отличие от него, Геринга, человека земного, любящего женщин, драгоценности, деньги, хорошую еду, псовую охоту, Гиммлер всегда подчеркивал свой аскетизм.
Это было непонятно, чуждо Герингу: зачем же тогда жить, если не для того, чтобы заполучить в свои руки все богатства мира, самые крупные бриллианты, самые дорогие картины, самых красивых женщин?
Геринг мысленно усмехнулся, вспоминая, как однажды осадил этого пуританина в своем охотничьем замке под Берлином. Ведь Гиммлер явно хотел ему польстить, когда, остановившись у одной из картин, воскликнул:
