Валерий Мухачев - Сын предателя
В годы войны весь город увлекался пешеходными прогулками, и талии были практически у всех и в любом возрасте. Правда, мешковатая одежда, в которой щеголяла Советская нация, скрывала не только излишнюю худобу, но и прекрасную фигуру молоденьких девушек. Трамваи ходили редко, на разъездах стояли по пять-десять минут. В центр, на улицу Советскую можно было придти, отстав от прибытия трамвая на немного. Выгодно было ехать разве что до Казанского вокзала.
Прасковья поднаторела на спекуляции. Продавала военным курево, полученное для цели выуживания информации из уст словоохотливых солдат и офицеров, разницу имела, как премию. Варила мыло, изготовляла конфеты, но быстро лишилась этого безопасного приработка, не сумев выполнить план по выявлению "врагов народа". Попыталась она и на свой страх и риск халявно заработать, наполнив спичками чемодан в Казани, чтобы продать на Ижевском рынке. Здесь она попала в облаву. Сделав вид, что проходила мимо, Прасковья бросила своё неокупившееся богатство, и смешалась с толпой зевак.
Сумма занятых денег была значительной. Пришлось расстаться с домом, который был куплен Федей перед войной, чтобы иметь огород. Комнату в Соцгороде им пришлось сдать. Там, среди многочисленных соседей Фёдор просто не просыхал. Прасковья как могла, воевала с привычкой Фёдора лопать водку, но из этого у неё ничего не вышло.
Дом был продан за достаточную сумму, чтобы погасить долг и купить это подобие дома на том самом холме Колтомы. Боже мой! Как могла жить многочисленная семья в этой "халупе"? Дверь была сожжена! Одеяло вместо двери пропускало и ветер и снег! Посреди комнатки стояла железная печка, которую топили круглосуточно, так как не было спичек. В крайнем случае, пользовались кремнием, подолгу высекая искру. Были сожжены сарай, туалет, изгороди и вся мебель, если она, кончно, была до этого. В комнате не было ни стула, ни стола. Шестеро детей от пяти до шестнадцати лет теснились вокруг этой печки и пекли кружочки картофеля на её раскалённой поверхности. Все по очереди отдыхали на куче тряпья, что лежала на полу у стены.
Сама хозяйка, потерявшая мужа где-то под Киевом, имела вид весьма плачевный, и была не способна противиться своим бедам. Вся эта несчастная семья, получив весьма скромную сумму денег у Прасковьи, отбыла на юг России, где, как многим тогда казалось, были если не райские кущи, то тепло и сытно.
глава 3
Прасковья отделалась материальнвми потерями и жутким испугом, что по тем временам было удачей неимоверной. За спекуляцию давали три года без суда и следствия. В двадцать первом веке это назвали бы бизнесом, но в двадцатом веке слово "спекуляция" соседствовало со словом "нары". Можно было добраться за счёт государства и до Колымы, Дальнего Востока, где не хватало и поселений, и жителей. В дремучих чащобах даже памятник на могиле заработать провинившимся "бизнесменам" советской эпохи не удавалось.
Тем не менее жизнь с потерей кормильца продолжалась.
Пенсионер печального возраста сколотил входную дверь, насадил её на петли. Снова Прасковья слепила русскую печь, купила отлёт - отбросы при распиле брёвен на доски, оборудовала туалетик и сараюшку. А как оттаяла земля, в мае и халупу озаборила. Огород вскапывали втроём. Прасковья и Петя работали напряжённо. Коля копал в пол-лопатки, хныкал и канючил, всем своим видом показывая, что у него все силы на исходе. Этим он зарабатывал лютую ненависть старшего брата.
Огород для Коли был чем-то вроде аэродрома, по которому не добраться с лопатой до конца и за неделю. Прасковья с Петей вскапывали огород за два дня. В их общий труд вливалась и маленькая грядка Коли, которую мать молча перекапывала.
Для Коли единственной посильной работой было рисование. Прасковья с каким-то непонятным для Коли упорством направляла его усердие в этом направлении. Она покупала на последние деньги альбомы и цветные карандаши.
* * *А в это время немцы успешно продвигались вперёд. На подступах к Великим Лукам, где в июльские дни Фёдор Лубин в чине младшего лейтенанта командовал ротой слабо обученных, почти поголовно, деревенских парней, немцы добрались до зубов вооружённые, с армадой танков и с воющей стаей самолётов. Спрятаться было негде, артиллерия почти безмолствовала, кухня третьи сутки не появлялась, связь была прервана.
Фёдор корчился от боли в желудке, и вид командира не вызывал бодрости у испуганных подчинённых. Все ощущали страх, который можно было подавить присутствием хотя бы приличного количества боеприпасов, а главное - спирта и горячей овсяной каши. Увы, не было связи, не было и врага перед их окопами, в которые рота закопалась по самые плечи. Был только грохот боя слева и справа, и где-то позади.
Эта ситуация неизвестности, отсутствие информации, и болезненное состояние младшего лейтенанта снижало боевой дух многих. Состояние Фёдора ухудшалось всё сильнее. Организм требовал помощи после принятия ещё вчера ста граммов спирта. Конечно, пить было нельзя, но ведь кроме спирта в роте не было ничего. Сержант, командир одного из взводов, решительно взял на себя руководство. Он же и предложил Фёдору написать домой письмо с просьбой выслать документы о болезни, если такой имелся.
Фёдор продиктовал текст. Сержант химическим карандашом, часто его слюнявя полуграмотно начиркал на листке, который достал из полевой сумки Фёдора, и отдал санитарке, приказав ей тотчас передать письмо почтовикам. Санитарку подобрала полуторка, удиравшая от наседавших сзади танков. Один из них, плюнув в полуторку раза два снарядом, резко повернул в сторону окопов роты. Простреливая окопы, танк беспрепятственно примял не одну каску. Мгновенно появились убитые и раненые. Живые спрятали головы от страха, имея только винтовки, бесполезные против танковой брони.
Вечером вчерашнего дня приезжал на "Эмке" майор из штаба, обещал подбросить бутылок с зажигательной смесью и ящик гранат. Но сегодня не было ни майора, ни спасительных гранат.
Младший лейтенант очнулся, когда за танком появилась пехота. Боль притупилась в желудке при виде немецких касок, и он рявкнул:
-Солдаты, к бою!
Он поднял пистолет и выстрелил в приближающегося немца, потом ещё в двух. Но в следующий момент что-то тяжёлое ударило по руке, груди и лицу. Пистолет выпал из руки, в глазах потемнело, и Фёдор потерял сознание. Очнулся он опять же от тупой боли во всём теле. Было темно. На зубах скрипел песок, рядом с ним кто-то стонал, звал сестру. Фёдор попытался приподняться и вскрикнул от боли. Сломанная рука отдалась электрическим током в мозгу. Боль в желудке исчезла из организма на долгий отрезок времени.
Хотелось лишь узнать, что случилось, почему он лежит в траншее, и кто стонет. Осторожно он опёрся здоровой рукой в дно траншеи и, превозмогая боль, поднялся во весь рост. Прямо перед ним, в слабых вспышках далёких взрывов, он различил немецкого солдата, который лежал в неестественной позе. Недалеко от него ещё и ещё тускло поблескивали глубокие каски фашистов. Стоны раненого как-то резко, не закончив слова, прекратились, завершившись звучным всхлипом.
Фёдор прислушался ещё к шороху и звяку. К нему кто-то приближался по траншее.
-Товарищ младший лейтенант! Вы живы? Я взял командование на себя. Извините, что так вышло. Нас тут осталось двое, вместе с вами, конечно.
-А что с остальными?
-Тут много наших полегло. Ещё человек двадцать, помнится, живых было. Может, в плен увели?
-А ты?
-Так за мёртвого, наверно, приняли. Ранен я сильно.
-Идти можешь?
-Из окопа бы выкарабкаться надо.
Фёдор только сейчас понял весь ужас своего положения. За потерю роты в полном составе никаким способом не отвертеться от военного трибунала. Никакая язва желудка не спасёт. Не было секрета для него в устройстве власти. Читая статьи в газете о шпионах, затесавшихся в руководящие органы от профессоров до генералов и маршалов, додумывал он междустрочные тексты и понимал, что просто шла напряжённая драка за власть. И такую пешку, как он, даже не полковники и генералы сдуют вместо пылинки, а какие-нибудь рядовые сотрудники НКВД под руководством лейтенанта или капитана, изобразив суд.
Где сейчас штаб Армии, где линия фронта? Бой уже гремел глухо где-то позади, за спиной.
Боль в груди снова стала нарастать, смешалась с болью в руке. Однако это не мешало Фёдору размышлять. Глаза уже привыкли к полумраку в траншее. Солдат был неказист телом, ранен в голову и, обильно смазанный кровью, выглядел, как нежилец на этом свете.
"Если умрёт, последний свидетель моей болезни исчезнет, и тогда достанется мне позорная смерть воина, оставшегося в живых при подозрительных обстоятельствах" - подумалось Фёдору. Ему как-то не приходило в голову, что он тоже сильно ранен.
