Зигфрид Обермайер - Калигула
— Возможно, он об этом и не знает, — предположил Калигула.
— Он ничего не хочет об этом знать, он предоставил Сеяну полную свободу действий. Но сейчас как раз представилась возможность открыть ему глаза. Он снова хочет видеть тебя, своего любимого племянника. Остерегайся его коварных замыслов! Капри — это змеиное гнездо. Там все пропитано кровью противников Тиберия. Старому чудовищу скоро семьдесят, и я молю всех богов, чтобы он наконец отправился к проклятому Орку[2].
Калигула сумел сохранить спокойствие.
— Он, кажется, еще довольно крепок и здоров. Стране нужен хоть какой-нибудь император. Его единственный сын мертв, внуки еще несовершеннолетние. Сеян хочет получить трон, но было бы неразумно дать ему почувствовать, что мы это знаем. Надо ждать, мама, надо просто ждать.
— Твое выжидание однажды будет стоить тебе головы, мой дорогой. Ты, как самый младший, пока не значишься в списке врагов Сеяна, но он наблюдает за тобой.
Калигула мрачно улыбнулся:
— И я за ним тоже, за ним и за многими другими…
— Если бы я знала, что ты думаешь на самом деле…
— Прежде всего я хочу остаться в живых, больше ничего.
— Трус! Если бы мне моя жизнь была дороже мести, этот трусливый убийца не отправился бы в царство мертвых. Ты поступаешь бесчестно по отношению к своему отцу, сын мой.
Калигула отвернулся. Он боялся, что по его лицу мать поймет, как горек для него этот упрек. Едва слышно он проговорил:
— Надо остаться живым, чтобы отомстить, а для этого нужно быть хитрым и терпеливым. С Тиберием шутки плохи. Ты должна была подумать об этом, мама, прежде чем называть меня трусом.
Уже больше года император жил исключительно на Капри, где в самой высокой северной части острова построил роскошную виллу. Здесь билось сердце Римской империи, здесь сходились нити власти, правда, с некоторых пор далеко не все.
Часть их держал в своих руках Луций Элий Сеян, любимец императора. В качестве почти всевластного преторианского префекта он следил за исполнением приказов императора в Риме, в то время как бесправный и постоянно оскорбляемый сенат дрожал перед ним и одновременно бесстыдно ему льстил. Открытых противников больше не было — уж очень много голов слетело с плеч.
Проверяли долго и основательно Агриппину и Калигулу: нет ли у них оружия и других подозрительных предметов?
— Убери от меня руки! — прикрикнула Агриппина на преторианца. — Не испугается же император женщины! Вы служите доблестному мужу или жалкому трусу?
Преторианец предпочел не обращать внимания на подобные замечания.
Император принял их в овальном перистиле[3], являвшем собой настоящее архитектурное чудо, с колоннами, изготовленными из различных видов дорогостоящего мрамора. Над половиной двора был натянут голубой шелковый балдахин, под ним стоял столик из слоновой кости с инкрустацией.
Калигула год не видел своего дядю и нашел его сильно постаревшим. Как и все мужчины из династии Юлиев — Клавдиев, он отличался высоким ростом, но теперь сгорбился, и его почти совсем лысая голова слегка подергивалась. Язвы, покрывавшие лицо Тиберия, уже несколько лет, были заклеены, что придавало ему гротескный вид, поскольку у него было красивое лицо человека благородного происхождения, с большими глазами, правильной формы носом и глубокими складками у рта.
Он коротко приветствовал Агриппину и затем обратился к Калигуле.
— Ты сильно вырос, Гай. Ты еще не раз это услышишь, но я давно тебя не видел. Что говорят про меня в Риме? Любит ли народ своего императора, как ему и подобает?
Калигула сделал вид, что не заметил насмешливого тона.
— Народу не хватает его императора. Ты бы доставил ему большую радость, если бы чаще навещал Рим. Люди только об этом и говорят…
Агриппина вмешалась в разговор.
— Кроме того, довольно неприятно, что нами помыкает Сеян, который, правда, ссылается на твои приказы. Он преследует моих сыновей, Нерона и Друза; я уже не знаю, как сопротивляться.
Император наморщил лоб, что было непросто из-за повязки.
— Нерон и Друз взрослые мужчины, они сами должны уметь защищаться, но я думаю, что ты, как всегда, преувеличиваешь. Я могу положиться на Сеяна, он не осмелится причинить вред членам нашей семьи без прямого приказания.
— Которого ты, конечно же, ему не отдавал…
— Нет! — резко ответил Тиберий. — Я не приказывал ему ничего подобного. Ты явилась, чтобы поссориться со мной, Агриппина?
Она не позволила вывести себя из равновесия.
— Сеян рыщет по Риму, как голодный волк, и совершает свои позорные дела твоим именем, Тиберий. Каждый день он порочит твою репутацию все больше, а сенат ползает перед ним на коленях, как будто это он сидит на троне Цезаря, а не ты. Было бы не лишним приставить к нему надежных людей, чтобы те не спускали с него глаз ни днем ни ночью.
— Я это давно сделал.
Агриппина зло рассмеялась.
— Конечно, ты это сделал, но он их купил — одного за другим.
Калигула слушал разговор с неподвижным лицом.
Тиберий обратился к нему:
— Ты тоже так думаешь, Гай?
— Я еще ношу юношескую тогу, и мне не пристало иметь собственное мнение. Мне Сеян до сих пор не сделал ничего плохого.
— Трус! — прошипела Агриппина.
— Ты называешь своего сына трусом, потому что он говорит правду?
— Правда, правда! Он говорит только то, что хочешь слышать ты. Отправляйся в Рим, и ты увидишь правду собственными глазами.
— Рим противен мне, и я останусь здесь. Но ты, невестка, последи за своим языком. В каждом твоем слове звучит оскорбление императорского величия. Довольно об этом! Я не хочу больше слышать ни о Риме, ни о Сеяне.
Он хлопнул в ладоши.
— Внесите блюда!
Стол Тиберия не был пышным: император не придавал еде большого значения. Гостям предложили жареных фазанов в горчичном соусе и рагу с перечной подливкой. Агриппина ела только те блюда, от которых брал Тиберий, отказалась от вина, предпочитая воду, которой император разбавлял свое соррентийское. Потом подали фрукты: яблоки, виноград, кусочки дыни, политые медом. Сам император к ним не притронулся, но предложил Агриппине.
— Я приказал принести фрукты только для тебя, потому что знаю, как ты их любишь. Почему ты ничего не берешь?
— В последнее время у меня от них болит живот, к тому же я сыта.
Калигула потянулся за яблоком.
— Не трогай! Ты тоже не переносишь фрукты. От этих неспелых яблок у тебя случатся желудочные колики.
Тиберий посмотрел на свою невестку странным взглядом.
— Ты же не думаешь…
— Я ничего не думаю, Тиберий, кроме того, что твои фрукты не пойдут нам на пользу.
Император непринужденно откинулся на спинку кресла и тихонько засмеялся. Таким довольным его давно не видели.
— Теперь я, по крайней мере, знаю, за кого ты меня принимаешь. Однажды в Риме ты уже выразила свое подозрение, но я посчитал это шуткой. Теперь же я стал умнее. Мне и в семьдесят приятно узнать что-то новенькое об этом.
Он поднялся и коснулся руки Калигулы.
— Пройдемся. Я хочу еще немного побеседовать с тобой.
Агриппину он оставил сидеть, как будто той больше не существовало. Когда они отошли так далеко, что их нельзя было услышать, Тиберий спросил:
— Правда ли то, что утверждает твоя мать? Я, конечно, знаю не обо всем, что происходит в Риме, но в то, что Сеян мне лжет, не могу поверить.
Прежде чем ответить, Калигула обдумал каждое слово.
— Конечно же, он не лжет тебе, господин, но, возможно, несколько превышает свои полномочия. Моя мать была права, когда говорила, что люди слишком льстят ему. Не каждый заслуживает доверия, которое ему дарят, — я говорю в общем смысле.
— Ты не должен думать, что я ему полностью доверяю. Я никому не доверяю! То, что человек говорит, и то, что он думает, часто не одно и то же. Но Агриппина во всем заходит слишком далеко. С тех пор как твой отец умер, она стала невозможной. Впрочем, хватит об этом! Я хотел показать тебе прекрасный вид, который открывается отсюда.
В то время как они поднимались по узкой витой лестнице из мрамора, Калигула думал: «Весь Рим будет радоваться, когда он наконец умрет, но пока Сеян у власти, он должен жить. Сначала Сеян — потом он!»
Луций Элий Сеян уже много лет стремился к одной-единственной цели: он хотел стать императором, но плодовитость семейства Юлиев — Клавдиев усложняла ему путь к власти. Надо было убрать с дороги стольких людей, чтобы достигнуть желаемого, и он часто бывал близок к тому, чтобы отступиться. Но жажда власти так прочно и глубоко укоренилась в нем, что Сеян снова и снова находил новые пути — часто обходные, чтобы медленно, но уверенно шагая по трупам, приблизиться к ней.
Самым серьезным препятствием на этом пути был Юлий Цезарь Друз, родной сын Тиберия и его бесспорный наследник. Когда Друз получил от императора консульскую власть, для Сеяна наступило время действовать.
