Морис Дрюон - Александр Великий или Книга о Боге
Как это часто случается с незаконными детьми, которые заставляют признать себя, убив своих родственников, Архелай тоже был убит. За избытком насилия часто следует анархия: в течение десяти лет, последовавших за смертью Архелая, в Македонии был хаос.
В конце этого десятилетия Аминт II, двоюродный брат Архелая по законной линии, снова взял в руки царскую власть, но царствование его было несчастливым, поскольку он не только вовевал с соседями, которым удалось на время лишить его трона, но, кроме того, дома со своей супругой Эвридикой вел еще более жестокую войну, в которой и потерпел поражение.
В молодые годы, только приехав в Македонию, я видел эту Эвридику, царевну Линкестиды, ставшую матерью знаменитого царя Филиппа, – следует рассказать о ее жестокости, кровожадности, властолюбии и чудовищных преступлениях. Редко воплощается в женщине столь ярко тяга к убийству. Для нее оно являлось и естественным средством, и наслаждением. От мужа у нее было четверо детей: дочь и три сына. Дочь в очень раннем возрасте выдали замуж за Птолемея Алороса. Эвридика вскоре воспылала к этому Птолемею неистовой страстью и стала любовницей своего зятя. С тех пор члены семьи стали гибнуть от ее руки.
Первой жертвой стал сам царь Аминт, обманутый супруг. Поскольку никто еще не знал, на какие злодеяния способна Эвридика, то поначалу ее не решились обвинить в преступлении. Однако вскоре Эвридика отравила свою дочь, чтобы избавиться от соперницы на ложе зятя.
Если страсть была удовлетворена, то властолюбие не ослабло ни в Эвридике, ни в ее любовнике. Старший из трех сыновей Эвридики был провозглашен царем под именем Александр II; чтобы отнять у него власть, Эвридика и Птолемей расправились с ним таким образом, что на преступление наложилось еще и святотатство. Во время ритуального танца, при котором присутствовал молодой царь со всеми атрибутами верховного жреца, Птолемей, затеявший с воинами из своей стражи подобие схватки, приблизился к безоружному царю и пронзил его мечом. Затем он настоял на том, чтобы это убийство признали несчастным случаем. Царем провозгласили второго сына Эвридики, Пердикку, а регентом – Птолемея Алороса, тогда как последнего сына, Филиппа, вначале отправили на родину матери, в Линкестиду, чтобы держать его подальше от трона, а затем в Фивы в качестве заложника. Проведя несколько лет в безвластии, под угрозой смерти, Пердикка III смог наконец покончить с ужасным Птолемеем. Филипп вернулся из Фив, чтобы помочь своему брату. Эвридика сбежала и укрылась в своем родном племени, но не сложила оружия. У нее была душа полководца, она умела вести воинов в бой. Она собрала войска, спустилась к Пелле и отомстила за смерть любовника, убив второго своего сына.
Племя македонцев ни в чем не уступало ни Атридам, ни потомкам Лайя; Эвридика из Линкестиды превзошла Клитемнестру; а одному из ее сыновей, оставшемуся в живых, пришлось превзойти Эдипа.
Филипп, последний сын Эвридики, прекрасно знал, какая ему уготована судьба; он предупредил события, убив свою мать. Петля затянулась, круг замкнулся; убийство матери под стать детоубийству.
Однако все это время могущество Македонии крепло, несмотря на трагедии, происходящие с ее правителями. Всегда удивительно видеть, как народ выходит на первый план, в то время как смуты раздирают тех, кто над ним властвует и кровь заливает дворцовые плиты. Однако не стоит заблуждаться: дело в том, что именно в жилах этого народа закипает горячая кровь. Кто силен, тот воинственен, и та же сила, которая возносит царство к высшему предназначению, толкает его правителей к противоборству. Поэтому никогда не придавайте значения тому, что соперничество, взаимные обвинения, тяжбы, изгнания потрясают молодую нацию, не думайте, что она преждевременно задохнется, истощится: просто она переживает болезнь роста.
В тот же год, когда Филипп встал у власти в Македонии (2), новый фараон, в результате восстания, свергнувшего его отца Теоса, взошел на египетский трон, а в Персеполе незаконнорожденный Артаксеркс III, убив своих братьев, сменил на престоле Артаксеркса II.
Сильные раздоры сотрясали небеса. Именно в это время я был призван истолковывать знаки свыше и предсказать, что предназначили боги Македонии.
III. Храм и книга
Я никогда не читал вслух надписи, начертанные на стенах храмов.
Я произносил лишь то, что имел право произнести, потому что не все может быть услышано.
Наши храмы – это книги из камня; большую часть их страниц не должно читать низшему жречеству, и тем более непосвященным. Я отношусь к тем, кому дозволено читать все, что написано на каменных страницах храмов.
В фиванских храмах, в Египте, где я учился, в некоторых залах стоят камни: на одних начертаны знаки, на других ничего нет, опять знаки – и снова голый камень; переходя от испещренного знаками камня к другому, чистому, видишь только подобие текста, наделенного смыслом; те, кто прочитал его, думают, что поняли содержание, на самом же деле они не понимают ничего, потому что нужно еще зайти с другой стороны стены, где в такой же последовательности расположены камни, не тронутые резцом, и другие, покрытые знаками, при том, что каждому камню с надписью в одном зале соответствует чистый камень в другом.
И если ты не способен прочитать то, что начертано по обе стороны стены, ты не сможешь познать истину.
Моя книга написана так же, как и каменные скрижали храмов Фив и Мемфиса. Страницы, исполненные ясного смысла, чередуются в ней со страницами темного содержания, которые нужно читать в ином свете. Книги должны создаваться, как храмы, потому что книги, как и храмы, – всего лишь образы мира, в которых за видимостью скрыта тайна, в которых сам человек – всего лишь проявление божественного. Но сам он не понимает своего сокровенного смысла и может постичь лишь малую его толику, необходимую для того, чтобы осуществить свое предназначение в мире.
IV. Регент Филипп
Со смертью Эвридики круг замкнулся: плод снова превратился в зерно, змея свернулась в клубок, чтобы затем развернуться вновь.
Единственный малолетний сын Пердикки III был провозглашен царем под именем Аминта III, и вскоре македоняне назначили Филиппа, покаравшего нечестивую царицу, опекуном его племянника, регентом царства. На самом деле его вскоре стали считать настоящим властелином, ему оказывали высшие почести, называли надлежащими титулами и вел он себя как настоящий царь, по праву и по закону, каковым и стал восемь лет спустя по всеобщему согласию.
Филиппу исполнилось в то время двадцать три года. Это был высокий, красивый юноша атлетического сложения, с мощными мышцами, крепкий, как и всякий потомок горцев. Тело его закалили упражнения, в которых он всегда побеждал своих сверстников. У него были очень темные блестящие глаза, тело его покрывали темные жесткие волосы. Носил он бороду клином и короткую стрижку. Филипп производил чарующее впечатление на женщин и на мужчин до тех пор, пока вино, сластолюбие и боевые ранения не придали ему в последние годы жизни отталкивающий вид. Его звонкий смех, общительность, жизнерадостность, простота, с которой он спускался на арену, чтобы повалить на землю самого сильного борца или обогнать самого быстрого бегуна, непринужденность в обращении со слугами и воинами помогали ему быстро завоевывать дружбу, зачастую недолгую, которую он вскоре предавал, потому что был, без сомнения, самым коварным из когда-либо живших на земле людей. Двуличность была столь же естественна для него, как дыхание; ему нравилось обманывать так же, как выполнять физическое упражнение; иногда он даже не отдавал себе отчета в том, что обманывает – настолько ложь стала частью его самого.
Он был не воздержан в удовольствиях, разговорчив, а после третьего бокала превращался в горлопана, играл так, словно родился с игральными костями в руках, и позволял себе такие излишества в отношении женщин, что все это вскоре превратилось в притчу во языцех. Ни одна из тех, что, попавшись ему на глаза, приоткрывала стройную ножку, гибкую талию, крепкую грудь, не избегала преследований этого охотника, однако стоило ей лишь немного пококетничать, как он сам становился ее добычей. Те, кого он когда-либо заманивал в укромные места, те, что говорили ему: «Да оставь меня в покое, все женщины одинаковы, когда гаснет светильник», – хорошо это знали, потому что, на самом деле, все женщины для него были одинаковы, но он никогда не хотел признать за собой это очевидное свойство своей натуры и всегда ожидал от удовлетворения своего желания какого-то иного удовольствия, нежели то, которое получал.
Он любил все, что было связано с Афинами, мечтал, чтобы его принимали за афинянина. Он пытался подражать аттическим нравам, говорить на тамошнем наречии, отличном от македонского, следовать тамошней моде, но, поскольку он не был способен к систематическому самообразованию и не мог себя к этому принудить, то не питал по отношению к себе иллюзий и злился, заметив у афинянина взгляд, оценивающий его по достоинству: «Пройдоха, но мужлан».
