Валентин Пикуль - Каждому свое
Когда Суворов въезжал в Милан, балконы домов были украшены коврами и шалями, женщины бросали цветы под копыта русской кавалерии. Фельдмаршал укрывался внутри возка (спасаясь от жары, он разделся до исподнего). Подле кареты ехал верхом в пышном мундире важный секретарь Фукс, которого миланцы ошибочно сочли за великого полководца:
– Виват Суворов – избавитель Италии!
Фукс охотно принимал поцелуи красавиц, часто кланялся из седла публике. Вечером ему было сказано:
– Ну, Егор Борисыч, спасибо – выручил.
– За что благодарность вашего сиятельства?
– Да уж больно хорошо за меня кланялся…
Вечером в миланском «Ла Скала» божественная Джузеппина Грассини пела для русских офицеров, но Суворов в театр не поехал. Фельдмаршал развернул карту перед Багратионом.
– А что, князь Петр? – сказал он любимцу. – Генерал-то Моро выявился неплохо… Немало у него в голове всякой мебели, да и чердак свой он, видать, исправно проветривает. Чую, разгадал он меня, старика, но я все-таки понял его лучше…
У безвестной деревни Маренго Багратион напал на войска Моро; французы, хотя их было меньше русских, сражались превосходно, на место битвы прискакал Суворов – с укором:
– Ах, князь Петр! Упустил ты Моро, упустил…
Моро отвернул в сторону Генуи, Суворов – к Турину. Но всюду русские ощущали тактическое мастерство противника, Моро удивлял Суворова гибкостью блистательных маневров.
– Генерал искусных ретирад! Пожалуй, никто еще столь ловко не увертывался из моих объятий, как этот жакобинец…
В сражении у Треббии русские одержали победу, а в июне адъютант Кушников доложил полководцу:
– Директория во главе с Баррасом отзывает Моро в Париж для оправдания в ретирадах перед нами. На его место директор Сийес шлет задиристого генерала Жубера…
– Жаль! – отвечал Суворов. – Мне жаль Моро, который, вопреки мнению парижских бездельников, сражался с нами хорошо… даже очень хорошо! Что подарить ему на прощание? Велю пленных офицеров-французов отпустить обратно к Моро… Да, хватит на них наши макароны переводить!
* * *Поспешая в Италию, генерал Бартелеми Жубер завернул в провинцию, где томилась его невеста. Гремя шпорами и растревожив сельскую идиллию звоном сабли, всегда неотразимый, излучая бешеную энергию, Жубер суматошно взывал к перепуганным родителям обрадованной невесты:
– Свадьбу! Без промедления… Что вы копаетесь с посудой и перинами? Вы имеете дело с самим Жубером, а ему дорога каждая секунда – его ждет сам Суворов…
Утром он оставил счастливую жену:
– Ах, чудо мое, почему я не могу взять тебя в Италию, чтобы ты насладилась видом моего торжества?
– Чего не увижу, о том услышу, мой дорогой.
– Да! Мир еще содрогнется при этом имени – Жубер…
Моро был его давним приятелем, он сразу усадил Жубера перед собой и как следует наточил ужасную бритву.
– На худой конец, в отставке я могу ведь открыть цирюльню. А на вывеске изображу комету, летящую над крышами Парижа, и пусть комета станет символом той небывалой скорости, с какой я из волосатых дикарей произвожу людей… Готово!
– Как? Уже? – поразился Жубер.
– Да, – сказал Моро, вытирая бритву.
– Не выдумывай, Моро, – ответил Жубер. – К чему тебе скоблить чужую щетину, если ты готовился в адвокаты?
– Но предпочел сражаться за революцию… Мы с тобою проделали скорый марш, не правда ли? Два-три года в седле – и солдаты стали дивизионными генералами. А теперь я только гражданин Моро, проигравший кампанию… Мы посадили в Италии «деревья свободы», но свободы не дали. Напротив, мы разорили итальянцев, и без того нищих. Меня в Ривьере народ провожал свистом, а Суворов въехал в Милан по цветам…
– Ты отчаялся, Моро? Ты устал?
– Возможно. Но когда в Париже кричат о том, что Франция несет миру освобождение, я думаю, прежде надобно спросить у народов – хотят ли они такого «освобождения», когда их грабят, дабы насытить алчную Директорию?
Личная дружба с Жубером не позволила Моро страдать самолюбием, и он предложил себя в роли советника.
– Иного от тебя не ожидал, – обрадовался Жубер; давний соратник Бонапарта на полях битв, он верил только в наступление. – Этого, кстати, ждут от меня и в Париже!
Моро наклонил кувшин, разливая вино:
– Этого, кстати, ждет и армия Суворова.
– Так в чем же дело? – хохотал Жубер. – Если желания Суворова сходны с желаниями нашей Директории, так мы завтра же устроим здесь отличную потасовку…
Моро оставался чересчур рассудителен:
– Открыть сражение способен любой деревенский башмачник, но иногда и гений не может его закончить. Финалы битв опаснее их начала. Я не имею точной диспозиции боя, о котором ты говоришь с таким упоением. Зато я, – заключил Море, – ясно вижу диспозицию к нашему отходу… в горы Овадо!
Это признание возмутило пылкого Жубера:
– О чем ты, Моро? Три года назад мы завоевали Италию, и французы не могут уйти домой, как провинившиеся дети, которых отсылают спать. Будь сейчас Бонапарт с нами, он бы уже утром свалился с гор на бивуаки русской армии…
Французы развели костры под городом Нови, что лежал к северу от Генуи. Жубер раскрыл походную кровать подле кровати друга. Главное еще не было сказано. Наконец он сознался, что перед отъездом из Парижа имел опасную беседу с директором Сийесом, который намекнул, что Франция настолько изнемогла от разврата Директории и голодания, что, появись в Париже человек со шпагой, дерзкий и популярный в народе, он способен увлечь Францию к новой славе.
– Сийес сказал, что Бонапарт вряд ли уже выберется живым из Египта, его армию можно списать в убыток военных расходов, а человеком со шпагой могу стать я! – Жубер дунул на свечи, гася их, в темноте добавил: – Завтра я разобью армию Суворова, чтобы триумфатором вернуться в Париж, где и стану властелином всей Франции… Моро, ты станешь моим военным министром – моим Карно!
– Спокойной ночи, Жубер, – отозвался Моро…
Сражение при Нови открылось в четыре часа – на рассвете. Суворов навалился на левое крыло французов, союзники удачно смяли его, и это привело Жубера в бешенство.
– Коня! – крикнул он. – Я приехал сюда не наниматься в ученики Суворова, а русские не похитят моих лавров.
Роковая пуля выбила его из седла на полном скаку. Падая наземь, Жубер прохрипел последние в жизни слова:
– Только вперед… честь, слава… Франция!
Моро снова принял командование армией:
– Не я бой открывал, но мне суждено заканчивать…
Он усилил левое крыло, ослабив правые фланги, и Суворов, заметив это, указал Милорадовичу с Багратионом:
– Обрушьте их правый фланг… с Богом!
Багратион пошел в обход Нови, где засел Сен-Сир со своим войском, и на этом пути князь Петр чуть не сложил голову. Громадные ядра с тупым звуком сотрясали землю, отчего лошади разом вставали на дыбы, сбрасывая седоков, звенящих тяжелою амуницией… Милорадович возник из клубов порохового угара, в ярости он глубоко всадил в землю мерцающий палаш.
– Не пройти! – сказал он Суворову. – Можете расстрелять меня тут же, но таких свалок я еще не видывал…
Русские батальоны в который раз откатывались назад, уже раздерганные в рукопашных безумиях.
– Крепок француз севодни… крепок! – горланили ветераны. – Ничем его не возьмешь, хоть зубами грызи…
Нерушимы были стены Нови, и, как стены, нерушимы казались французы, умевшие презирать смерть, как презирали ее и русские… Наконец настал тот исключительный момент боя, которого ждал Суворов: генерал Моро уже распылил свои резервы, а Суворов их приготовил; почти спокойно фельдмаршал сказал:
– Начинаем все сначала… надо победить.
Шестнадцать часов длилось кровопролитие, и наконец французская армия была опрокинута. Моро был потрясен:
– Нам осталась одна дорога – в теснины Овадо…
С большими потерями он все-таки вывел из боя и втянул в ущелья остатки армий. В охотничьей горной хижине, сидя на вытертой козлиной шкуре, Моро снова обрел хладнокровие, каким неизменно славился. В убогое жилье собрались начальники сокрушенной армии. Моро велел своему адъютанту, Рапателю, поискать в седельных кобурах хотя бы огарок свечи.
С трудом он вглядывался в потемки хижины:
– Я не вижу всех генералов… Где Грушиґ?
– В плену, – отвечали ему подавленно.
– Периньон?
– Тоже.
– Вотрен?
– Мертв.
– Сен-Сир?
– Не знаем.
– Лагори?
– Я здесь. Меня сам черт не берет.
– Итак, – продолжил Моро, – мы оставляем Италию… Рапатель, сумели вытащить Жубера из этой драки?
– Вытащили! Но он в лепешку растоптан копытами.
– Жубер только что женился, – сказал Виктор Лагори. – Надо отправить его в провинцию. Пусть юная вдова и хоронит.
Моро вдруг потерял спокойствие, крича:
– Нет, нет, нет! Что эта дурочка знает о нем? Одна-то ночь в жизни… Нет! Рапатель, отправь тело Жубера в Париж, и пусть директор Сийес устроит ему триумфальные похороны…
