Елена Раскина - Жена Петра Великого. Наша первая Императрица
— Слышал, отец, твоей Марте офицера подавай! — хмыкнул Эрнст, от внимательных ушей которого не ускользнуло содержание тихой беседы сестричек. — Губа не дура!
— Не обижай Марту, братец! — хором сказали Анна и Лизхен.
— Он дразнит ее, потому что влюбился! — хихикнула Катарина.
— Девочки, извольте сидеть смирно! — снова вмешалась пасторша.
А Марта сидела, сложив руки на коленях, и представляла себя женой могущественного царя, одетой в пышное шелковое или бархатное платье, еще красивее, чем у жены бургомистра, с бантиками, рюшечками, а еще с золотым шитьем и настоящими жемчугами. А потом воображала, что служанки натирают ее обнаженное тело благовониями, терпкими и пьянящими, такими, от которых сладко кружится голова, но вместо старого безобразного царя к ней вбегает молодой влюбленный офицер со шпагой на боку и лихо закрученными усами! Но внезапно в эти приятные видения и образы ворвалось другое, тяжелое и грустное: Марта отчетливо увидела перед собой скорбный женский лик — огромные, похожие на озера боли, глаза, строго сжатые губы, темный, трагический силуэт… Кто это? Монахиня? Вдова? Женщина смотрела на нее с гневом и ненавистью, и Марта ойкнула от страха, вцепившись в мягкое плечо Катарины. Потом уткнулась лицом в это теплое, спасительное плечо и зашептала: «Это была она, она!» «Кто она?» — испуганно переспросила Катарина. «Царица Астинь!» — охнула Марта, чем, наконец, рассердила самого пастора.
Господин Глюк прервал чтение, с треском захлопнул огромную Библию и устремил на Марту укоризненный взгляд. Пасторша также попыталась принять суровый вид, но губы ее дрогнули в улыбке. Барышни Глюк захихикали. Молодой господин Эрнст показательно нахмурился.
Впрочем, хохотушка Марта опустила глаза долу. «Так недостойно слушать Книгу книг, дитя мое! — наставительно заметил пастор. — Ты не в меру бойка, в то время как благочестивую девицу красят кротость и смирение. Жизнь еще преподаст тебе суровый урок. Ступай в свою комнату и подумай о моих словах в тишине и раскаянии. Эй, забрать у нее столовый прибор!»
— Разрешите мне дослушать историю, господин пастор! — смиренно попросила Марта, но глаза ее блестели по-прежнему — дерзко и весело.
— Позволь ей дослушать, дорогой батюшка! — поддержала подругу Катарина и даже пустила в ход запретное оружие: — Марта ведь так любит твои чудесные истории, она столько раз говорила, что никто не умеет рассказывать обо всем на свете интереснее, чем ты!
— А ну перестаньте трещать, глупые сороки, а то вам всем несдобровать! — вмешался молодой Эрнст, всегда старавшийся копировать любое действие отца. Его сестры и вправду притихли. Старшего брата они недолюбливали и боялись. Он всегда первым узнавал о любом проступке девочек и немедля докладывал родителям, не скупясь на отягчающие подробности. А еще этот остроносый тощий мальчишка умел так противно щипаться и так больно дергал их за косички, когда отца и матери не было рядом. Только Марта не боялась Эрнста и умела при случае отвесить ему затрещину. Вот и сейчас она показала «названому братцу» язык, а он только закусил губу и покраснел, как рак! Марта внушала семнадцатилетнему Эрнсту странные и противоречивые чувства.
Пастор вздохнул и снова взялся за Библию. Он давно уже не мог ни в чем отказать Марте — своенравная девочка, непокорная, но умеет завоевывать сердца! Что-то есть в ней такое, притягательное и очаровывающее, словно пламя! Немало мотыльков, должно быть, прилетит на этот огонь и в нем сгорит… Жаль мотыльков, но разве запретишь огню гореть, если таким сотворил его сам Господь?! Марта совсем не зла, сердце у нее мягкое, как и положено девушке, но нрав — огненного свойства.
И пастор стал читать о том, как царица Эсфирь спасла свой народ, который хотел истребить злой и неправедный царский советник Аман. Иудеянин Мардохей, приемный отец Эсфири, сказал ей: «Не думай, что ты одна спасешься в доме царском из всех Иудеев. Если ты промолчишь в это время, то свобода и избавление придут для Иудеев из другого места, а ты и дом отца твоего погибнете. И кто знает, не для такого ли времени ты и достигла достоинства царского?» Тогда Эсфирь пошла к царю и сказала: «Если я нашла благоволение в очах твоих, царь, и если царю будет благоугодно, то да будут дарованы мне жизнь моя, по желанию моему, и народ мой, по просьбе моей! Ибо проданы мы, я и народ мой, на истребление, убиение и погибель. Если бы мы проданы были в рабы и рабыни, я молчала бы, хотя враг не вознаградил бы ущерба царя».
— И что же, царица Эсфирь спасла свой народ? — перебила пастора нетерпеливая Марта. Она сказала это так горячо и взволнованно, что пастор не стал бранить девочку. Главное, что Слово Божие проникло в ее душу, а если торопится и волнуется — ничего страшного в этом нет.
— Спасла, — ответил господин Глюк. — Иудеянин Мардохей стал первым советником царя, а злого Амана повесили на том самом дереве, которое он приготовил для Мардохея. И это значит…
— Не рой другому яму — свалишься в нее сам! — задорно воскликнула Марта. Преподобный Глюк строго взглянул на нее. Но гнев его длился недолго: теплая улыбка тронула губы пастора, и он подошел к своей любимице, чтобы погладить ее по голове.
— Если я стану женой какого-нибудь царя, — заверила Глюка Марта, — то вы, почтенный пастор, непременно будете осыпаны дождем его милостей. Вы так добры и мудры!
— Благодарение Богу, Его Величество король Швеции едва ли снизойдет до тебя, — рассмеялся пастор. — А других Величеств вроде бы поблизости нет.
— Поговаривают, что король Карл XII презирает женщин и обходится без них, как и без вина! Говорят, он просто не может… — вмешался в разговор сын пастора.
— Эрнст, ты ведешь непозволительные речи! — строго одернул его пастор. Мальчишка замолчал и надулся, как мышь на крупу.
— Разве что ты, Марта, выйдешь за повелителя московитов, — колко заметила пасторша. — Но он, как я слышала, женат! И даже имеет сына.
— Матушка права, Марта, — мягко продолжил пастор. — Так что придется тебе, милая, выбрать в мужья какого-нибудь честного военного! Правда, говорят, что царь московитов Петр постриг свою жену в монахини и скоро женится на другой — немке Анне Монс. Но не нам обсуждать семейные тайны русских владык. Мы найдем Марте славного жениха — можно и офицера!
— Так даже лучше, — согласилась Марта. — Только чтобы он был храбрый, красивый — и с саблей!
— Постараюсь, доченька, подобрать тебе именно такого мужа!
— А мне? — вмешалась недовольная Катарина.
— И тебе, и тебе… Только ты станешь женой уважаемого горожанина.
— А почему мне нельзя тоже за офицера?!
— Нрав у тебя не тот, дочка… Марта — огонь! А ты…
— А я, батюшка? — продолжала выпытывать Катарина.
— Ты — вода. Течешь легко и смиренно. Как и подобает девушке. И да благословит тебя Господь. Марта же — горит, пылает, но и с ней пребудет светлый ангел-хранитель. И огонь, и вода равно любы Господу, ибо они — стихии, сотворенные по его произволению.
— Что же вы мне, батюшка, ничего не предскажете? — обиделся Эрнст.
— Ты будешь служить делу веры и просвещения, как подобает сыну священника! — жестко заметил Глюк. — Но лишь при условии, если раз и навсегда усвоишь, что наушничанье и подличанье не к лицу христианину.
Больше Эрнст вопросов не задавал, только то и дело посматривал на Марту. Эта девчонка и нравилась ему, и раздражала. Нравилась — красотой, а раздражала неуемным нравом! Ущипнуть бы ее за розовые щечки или — того лучше — поцеловать!.. Да нет, вырвется, отплатит затрещиной или, того хуже, побежит жаловаться отцу. Этого никак нельзя допустить. А все-таки хороша названая сестричка! Так и дышит огнем! «Непременно зажму ее в каком-нибудь укромном уголке, подальше от старших!» — пообещал себе Эрнст.
В тот вечер, когда дети и домочадцы пастора разошлись по своим комнатам, смиренный служитель Божий всерьез задумался о судьбе Марты. За окном неспешно вступала в свои права поздняя прибалтийская весна и, по своему северному обыкновению, топила наметенные за зиму сугробы не тускловатым солнцем, а нудно капавшим второй день дождем. Смущенные слякотью горожане надежно засели в домах. На улицах было тихо и пустынно, только мягко струился янтарный свет фонарей да из некоторых, неплотно прикрытых окон раздавались звуки вечерних псалмов. Узенькие улочки Мариенбурга замерли в ожидании неведомого будущего. Что-то неотвратимо надвигалось на город — грозное, как судьба… Или как московиты, подумалось пастору.
Московитов в городе боялись. Даже говорили о них шепотом, боязливо оглядываясь на восток. Мол, если не защитит христианнейший король Карл, придут страшные бородатые люди в медвежьих шапках, о которых поговаривают, что они не только варвары, а и вовсе — язычники, сожгут дома и храмы, пограбят добро, надругаются над горожанками! Разве может небольшой гарнизон Мариенбурга противостоять огромной армии царя Петра?! Его величество Карл XII все скитается с войском где-то в Польше, все ловит ускользающую, словно польская конница, военную удачу, все не спешит на подмогу своим верноподданным! Страшные слухи наполняют Лифляндию: говорили, что русский медведь уже оправляется от ран, нанесенных ему шведским львом под Нарвой. Глядишь, осмелеет упрямый царь московитов Петр, и мертвой хваткой вцепится он не в горло, а прямо в уязвимое подбрюшье последнему викингу Карлу XII! И ставкой в их смертельной схватке станут тогда земли древней Латгалии. Не отдаст ли шведский Карл, этот беспечный и легкомысленный юнец, даром что славный воин, такой лакомый кусок, как Ливония, московитам? Что будет тогда с Мариенбургом и его богобоязненными жителями?
