Эдвард Радзинский - Князь. Записки стукача
Маша была на высоте – преспокойно продолжала листать книгу.
Завершение нашей встречи обычно бывало одним и тем же. Наградив последним поцелуем, она всегда переходила к главному – горделиво и мрачно рассказывала про свои «затруднения». Она ненасытно корыстолюбива…
Так что роман окончился довольно быстро. Единственный способ без последствий оставить опасную женщину с таким опасным языком – дать ей возможность считать, что бросила тебя она сама… Как и положено, состоялся брак Сашеньки с моим генерал-адъютантом. Написал ей необходимое письмо о моей любви и о том, как опустел для меня дворец после ее ухода… Но совсем закончить она не позволила. Встречаемся изредка.
Я пришел в ту комнату… Все было как обычно.
Она:
– Прости, что пришла ни свет ни заря… Он безумно ревнует, и утро – единственное время… Не могу без тебя. Ну иди же!.. Иди же!..
Ее губы… (далее текст вычеркнут).
Спросила насмешливо:
– До сих пор не зарезал ягненочка?.. Могу помочь. Я ведь её дальняя родственница. Интересно, о чем можно говорить с дурой? Впрочем, зачем говорить в постели, если хороша… и молода… Только старайся не смотреть на нее в профиль, у нее в профиль нос крючком… Нет-нет, все равно хороша!
А то, что глупа, – это даже лучше…
Оделась, уже в дверях, между прочим:
– Пришлось купить новый выезд… Погляди, любимый, мои векселя… коли тебе не затруднительно… Я их оставлю на камине…
Зачем? Зачем я веду этот дневник… воистину опасный?
Зачем вела свой грешный дневник бедная Елизавета (Императрица, жена Александра Первого)? Ее называли «воплощенный ангел». Но любвеобильный дядя почему-то ее не любил.
И я… тоже почему-то рано охладел к моей красавице Маше… Смешная пошлая фраза, которую кто-то написал прямо на стене в казарме измайловцев: «Почему нам так нравится чужая жена, если у нас есть своя?»
Но повторю свой вопрос: зачем я все это записываю… если намереваюсь сжечь?
Чтобы, записывая, переживать вновь… те грешные и сладкие минуты!
Этот ужасный день продолжился необычно.
В девять часов приехал фельдъегерь из Мраморного дворца. Привез записку от жены Кости (Великого князя Константина Николаевича, младшего брата Александра Второго). Таинственную, в ее стиле.
Великая княгиня кланялась и просила «по возможности, но не откладывая (?!) принять ее». Она должна немедленно сообщить «важнейшую новость».
В последнее время моя Маша и вся родня помешались на спиритических сеансах. Но Костина жена, пожалуй, больше всех. Как только духи сообщают ей что-то, она шлет ко мне курьера… Костю это приводит в бешенство.
Обычно не обращаю внимания на ее безумства, чтобы не сердить Костю… Но в это утро почему-то решил откликнуться и по дороге в Летний сад заехать к ним.
Написал Косте, что сегодня его обычный доклад в моем кабинете отменяется и я сам приеду к нему в Мраморный дворец к двум часам (Костя руководит Морским ведомством и докладывает мне дважды в неделю).
Далее утро ужасного дня шло как всегда.
Отправился пить кофей с Машей.
Маша, как теперь всегда, нездорова…
Как она была прекрасна! Молодая Маша – все у нее было вперемежку: смех и слезы, благоразумие и сумасбродство, немецкая мелочность и расточительность, доброта и постоянное желание подтрунить над ближним… Но главное – она великолепно исполняла долг Императрицы… Как с солдатской прямотой говорил Бонапарт дяде Александру: «Ебать надо итальянок, но жениться только на немках и австриячках. Плодовиты, как крольчихи». Маша рожала исправно, слава Богу. И все больше мальчиков… восемь детей. Но двое умерли… Умерло и наше счастье – наследник Никс…
В последнее время проклятая легочная болезнь её съедает. Но чувство юмора… На днях сказал ей обычное: «Сегодня прекрасно выглядишь, милая».
Она ответила с улыбкой: «Я прекрасно выгляжу, мой друг, но все больше для анатомического театра… Скелет для занятий, густо покрытый толстым слоем румян и пудры».
А я… я… Полон жизни!
Вошел к Маше, когда вешали новую икону.
Окна зашторены, горят свечи… Весь ее кабинет завешан иконами. Помню, в Крымскую войну, когда ломал голову над тем, как спасти осажденный Севастополь, Маша тотчас нашла лучший выход: ехать в Троице-Сергиеву лавру и поклониться нетленным мощам святого преподобного Сергия Радонежского. Мощи умершего четыреста лет назад должны были отстоять Севастополь.
…И мы поехали в Сергиевский Посад. В соборе был отслужен длиннейший молебен… После чего прикладывались ко всем древним иконам и мощам святых, которых оказалось превеликое множество… Я еле держался на ногах, но Маша была неутомима… Просила везти нас в пещеры. В пещерах встретил юродивый – с опухшим от водянки лицом и мутным взглядом. Он выкрикивал что-то безумное.
Но Маша и после этого не сдалась. Оказалось, главное было впереди. После полуночи повлекла меня в древнюю церковь, тускло освещенную лампадами. Мы долго молились у раки с мощами преподобного Сергия.
Сам Митрополит уже спал, поверженный усталостью, и молитвы о даровании нам победы читал его наместник.
– Слава Богу, истинно православная Государыня, – шептал, провожая нас, митрополит.
Все думаю: с какой охотой и как быстро немецкие принцессы превращаются в России в теремных цариц.
К сожалению, Севастополь мы тогда потеряли.
Бедная, бедная Маша! На днях пришел ко мне доктор Боткин – «поговорить откровенно»… Долго мялся, потом объявил, что Маше из-за легочной болезни опасно рожать и… потому ей не следует более «выполнять супружеские обязанности»…
Я не стал объяснять, что мы их уже давно не выполняем. Возможно, потому с такой страстью она отдается благотворительности, церкви… и спиритизму! Мы говорим теперь только о духах и Боге… И каждое утро она читает мне вслух «любимые места из Евангелия», где, как правило, осуждается прелюбодеяние.
В утро ужасного дня за кофеем был все тот же разговор о прелюбодеянии.
– Ты должен навести порядок в семье. Костя (все тот же Великий князь Константин Николаевич) открыто живет с балериной. Весь Петербург знает об этом. Поговори с ним серьезно. И, конечно, с нашими молодыми… У балетного училища постоянно дежурят кареты молодых Великих князей. И под руководством Николы (сына великого князя Константина Николаевича) высматривают. Ты знаешь, я люблю Николу… но императорский балет все больше походит на гарем. И публика в курсе… Толпа видит в театре те же обнаженные тела, которые ночью ласкают твои родственники. Толпа допущена к ложу Династии!..
Прежде она не была так нетерпима. Но теперь… Я отлично понимаю, почему столь гневен ее монолог… И она не захотела скрывать. Вдруг сказала:
– И ты… слишком полюбил Летний сад.
Сдержал бешенство, молча допил кофей.
Да, и прежде она ревновала. Но никогда не позволяла…
Почувствовала мое бешенство. Злые губы тотчас исчезли, одно лазоревое сияние – дорогие «всепрощающие глаза».
Кутается в любимую черную шаль… Обожает ворон, называя их самыми умными птицами. Если верить в переселение душ, она была…
И вдруг – острая жалость к ней, к нашей прошедшей невозвратной жизни. Я поцеловал ее. Она поняла.
– Все хорошо, – сказала и погладила меня по голове.
Глаза у меня поневоле наполнились слезами.
Она:
– Не забудь, сегодня вечером у меня будет сеанс…
– Конечно, приду, хотя сама знаешь, я не одобряю этих занятий.
– Но ведь ты видел – это не шарлатанство!..
– Хуже. Уверен, милая, что все это проделки лукавого. И с нами беседуют отнюдь не души тех, кого мы вызываем, но те, кого святой Августин именовал «духами лжи». Иметь с ними дело – большой грех…
Она засмеялась:
– Но это так интересно.
При ее пылкой религиозности – подобные греховные увлечения? Вот уж действительно – тайники души. Но могу согласиться – это не шарлатанство. И я сам был тому свидетелем.
На днях в Золотой гостиной поставили небольшой круглый столик в центре… Мы все чинно расселись вокруг в полутьме, положив на стол руки. Горел только один канделябр…
Этот Юм (Юм – известный французский спирит) – малорослый французишка… Как только началось, он совершенно преобразился – глаза загорелись фосфоресцирующим блеском… Глядя на жалкого французика, становящегося на глазах вещей пифией, невозможно представить, что он шарлатан… Причем вскоре явственно раздались стуки! И стол, на котором держали руки, начал вдруг подниматься и шаловливо наклоняться то вправо, то влево. Но при этом предметы на столе не двигались и пламя свечей не колебалось. И я почувствовал в ногах… дуновение ледяного замогильного холода.
Что это? Игры духов? Но почему духи заняты такими жалкими фокусами?
И почему ни один из них не предупредил вчера о важнейшем – об ужасе, который ждал меня через несколько часов?
