Эйдзи Ёсикава - Честь самурая
Хиёси взобрался на высокий берег реки.
Тикуами, поднявшись на берег, обнаружил там Офуку, стоящего в полном одиночестве. Офуку, единственный из мальчишек, носил одежду и летом. Он никогда не купался и не ел красных лягушек.
— Ты из посудной лавки? Не видел, куда спряталась наша обезьяна? — спросил Тикуами.
— Не знаю, — ответил Офуку.
— Если ты соврал, я пойду к твоему отцу и пожалуюсь, — припугнул его Тикуами.
Трусливый Офуку побледнел.
— Он вон там прячется. — Он указал на маленькое суденышко у берега.
Увидев приближающегося отчима, Хиёси выскочил из лодки, как крошечный водяной.
Тикуами рывком сшиб мальчика с ног. Хиёси разбил губы о камень, изо рта хлынула кровь.
— Ай, больно!
— Поделом тебе!
— Извините меня!
Залепив Хиёси оплеух, Тикуами схватил его за руку и поволок домой. Тикуами называл пасынка не иначе как обезьяной, но относился к нему неплохо. Желая поскорее выбраться из нищеты, он держался с домашними строго и надеялся вдобавок исправить характер Хиёси даже силой, если понадобится.
— Тебе уже девять лет, а ты бездельник непутевый! — прикрикнул Тикуами.
Дома он еще несколько раз ударил мальчика кулаком. Мать Хиёси попыталась было защитить сына.
— Нечего с ним нежничать! — огрызнулся Тикуами.
Он ударил Хиёси еще раз, когда Онака заплакала.
— Чего слезы льешь? Я бью эту дрянную обезьяну, желая ей добра. Одни неприятности от него!
Поначалу Хиёси, когда отчим занимался рукоприкладством, закрывал лицо руками и просил прощения. Теперь он плакал в три ручья, как полоумный в истерике, и выкрикивал бранные слова:
— За что? Скажи! Неизвестно откуда взялся и прикидываешься тут отцом! Задираешь нас, а вот мой настоящий отец…
— Как ты смеешь? — Мать бледнела, вздыхала и подносила руку к губам.
— Сопляк! Нашелся умник! — гремел Тикуами, впадая в неистовый гнев.
Он запирал Хиёси в амбаре и запрещал жене кормить его. До самой темноты вопли Хиёси оглашали дом.
— Выпусти меня! Дурак! Болван! Ты что, оглох? Дождешься, что я сожгу здесь все дотла!
Он выл по-собачьи, но к полуночи засыпал. Однажды Хиёси услышал чей-то голос у самого уха:
— Хиёси! Хиёси!
Ему снился покойный отец. Спросонья он воскликнул: «Отец!» Потом различил во мраке фигуру матери. Онака тайком принесла немного еды:
— Поешь и успокойся. А утром я попрошу у отца прощения за тебя.
Он покачал головой и ухватился за материнский рукав:
— Ложь! Он мне не отец. Мой отец умер!
— Почему ты постоянно твердишь такие глупости? Почему не хочешь вести себя хорошо? Сколько я умоляла тебя слушаться отца! — Каждый разговор с сыном был для Онаки как острый нож, но Хиёси не понимал, почему мать вдруг начинала судорожно рыдать.
На следующее утро, едва встало солнце, Тикуами обрушился на жену с попреками:
— Ты обманула меня и отнесла ему ночью еду, верно? Его никак не исправить из-за твоих потачек. И пусть Оцуми тоже не подходит к амбару!
Ссора длилась полдня, пока Онака опять в слезах не ушла куда-то одна. Под вечер она вернулась с монахом из храма Комёдзи. Тикуами не спросил, где она пропадала. Он сидел перед домом вместе с Оцуми и плел циновку. Увидев жену, он лишь нахмурился.
— Тикуами, — сказал монах, — твоя жена просит нас взять в послушники твоего сына. Ты согласен?
Тикуами молча посмотрел на Онаку, которая стояла у задних ворот и тихо всхлипывала.
— Ну что ж… По-моему, это совсем неплохо. Но ведь нужен поручитель.
— К счастью, жена Като Дандзё согласилась. Они живут у подножия горы Ябуяма. И она, насколько мне известно, сестра твоей жены.
— Вот как! Она и у Като побывала?
Тикуами помрачнел, хотя и не возражал против отправки Хиёси в храм, но разговаривал с монахом односложно.
Дав какое-то распоряжение Оцуми, он пошел приводить в порядок инструменты и проработал до конца дня с угрюмым видом.
Хиёси, выпущенный из амбара, выслушал еще одно материнское наставление. Ночью его искусали комары, и лицо у него распухло. Узнав, что его решили отправить в храм, он разрыдался, но быстро утешился:
— Там мне будет лучше.
Монах засветло собрал все, что могло понадобиться Хиёси, и, когда наступила пора прощаться, даже Тикуами выглядел опечаленным.
— Послушай, Обезьяна, в храме тебе придется вести себя иначе. Таких озорников там держат в строгости. Научись читать и писать, и мы скоро увидим тебя настоящим послушником.
Хиёси, пробормотав что-то в ответ, поклонился. Из-за ограды он несколько раз обернулся на мать, провожавшую его взглядом.
Маленький храм стоял на вершине горы Ябуяма, неподалеку от деревни. Это был буддийский храм секты Нитирэн. Настоятель преклонных лет не вставал с постели. Два молодых монаха следили за храмом и хозяйством.
Деревня пришла в упадок из-за многолетних междуусобиц, и прихожан в храме осталось немного. Хиёси, быстро приспособившись к новым условиям, работал прилежно, словно переродившись. Он был сообразительным и трудолюбивым. Монахи относились к нему с добротой и обещали научить всему, что знали сами. Каждый вечер они занимались с Хиёси каллиграфией и другими науками. У послушника оказалась блестящая память.
— Вчера я встретил твою мать, рассказал ей о твоих успехах, — однажды сообщил ему один из монахов.
Хиёси толком не понимал, чем именно он расстраивал мать, но радости у них всегда были общими.
Осенью, когда Хиёси исполнилось десять, пребывание в храме начало тяготить его. Молодые монахи разошлись по окрестным деревням за подаянием. Предоставленный самому себе, Хиёси достал припрятанные деревянный меч и дротик и отправился на вершину холма.
— Эй вы, презренные враги! А ну, нападайте на меня откуда хотите! — обратился он к деревенским мальчишкам, всегда готовым поиграть в войну.
В неурочный час внезапно ударил большой колокол храма. Люди внизу растерянно озирались. Сверху полетели камни, обломки черепицы. Один из них поранил девочку, работавшую в огороде.
— Это тот мальчишка из храма. Собрал наших ребят, и опять играют в войну.
Четверо взрослых поднялись на гору и подошли к главному храму. Ворота широко распахнуты, а все внутри покрыто пеплом. И молельня, и святилище разгромлены, курильницы сломаны, знамена выглядели как тряпки, золотой парчовый занавес разорван, а клочья разбросаны вокруг, барабан продырявлен.
— Сёбо! Ёсаку! — Родители скликали своих детей. Хиёси нигде не было видно, все остальные тоже куда-то внезапно исчезли.
Стоило взрослым спуститься с горы, в храме вновь начался переполох. Слышался треск раздираемой материи, летели камни, опять ударил колокол. Солнце село, и мальчишки в синяках и кровоподтеках едва приковыляли домой.
Молодые монахи, возвращавшиеся из странствий, ежевечерне выслушивали жалобы крестьян на безобразия в храме, но они застыли в ужасе, увидев учиненный погром. Курильница перед алтарем была разбита пополам. Эту драгоценную вещь пожертвовал храму Сутэдзиро, богатый торговец посудой из Синкавы, остававшийся одним из немногих верных прихожан.
— Огонь в этом драгоценном сосуде возжег мой господин, покойный Городаю. Я хранил его как драгоценную реликвию. Он изукрасил курильницу на свой вкус, отдав предпочтение синему цвету. Жертвуя ее храму, я надеюсь, что с нею будут здесь обращаться как с истинным сокровищем, — сказал Сутэдзиро четыре года назад.
Эту курильницу, как правило, держали в особом ящике, но неделю назад в храм наведалась жена Сутэдзиро. Курильницу извлекли из ящика и воскурили в ней благовония, а потом забыли положить на место.
Оба монаха смертельно побледнели. Настоятель мог окончательно слечь после доклада о случившемся.
— Наверняка Обезьяна, — сказал один из монахов.
— Не иначе, — согласился второй. — Никто больше не способен на подобное злодейство.
— Как нам быть?
Они привели Хиёси и ткнули его носом в осколки курильницы. Хиёси не помнил, что сломал ее, однако сказал:
— Извините!
Это слово привело монахов в неистовство, потому что мальчик держался спокойно и не проявлял признаков раскаяния.
— Варвар! — сказали они и, скрутив руки ему за спиной, привязали к большой колонне внутри храма. — Оставим тебя здесь на день-другой. Может, крысы сожрут тебя.
Хиёси наказывали так уже не раз. «Завтра придут друзья, — с горечью думал он, — а я не смогу с ними играть». И они действительно пришли, но, увидев, что Хиёси наказан, убежали.
— Развяжите меня! — заорал он им вслед. — Или я изобью вас!
Пожилые паломники и крестьянки, заходившие в храм, потешались над ним:
— Настоящая обезьяна!
Хиёси сумел совладать с собой и поклялся: «Я вам еще покажу!» Его хилое тело, привязанное к колонне, вдруг налилось силой, но он никому не сказал о пережитом чуде и, осознав знак свыше, лишь насупился, проклиная свои невзгоды.
