Виктор Вальд - Месть палача
Они не обнялись. Коротко кивнув головами, тут же заняли места за столом на возвышенности просто посреди площади. Уселись друг против друга. Даже не верилось, что эти два такие разные и телом и умом и положением мужчины некоторое время в юности были добрыми друзьями. Слабый телом, но крепкий умом и памятью Никифор выбился из младшего писаря во вторые лица градоначальства столицы. Медлительный на слово и мысли резчик скота Андроник, благодаря бычьей силе и упрямству возглавил одну из самых зловещих и часто бушующих корпораций Константинополя.
Дружбы давно нет. Давно сгорел тот многоэтажный дом, в котором их родители снимали убогие комнатушки. Давно они не ели разорванный пополам хлеб. Давно не прогуливались по злачным местам города. Разошлись дорожки из-за юной красавицы соседки. Теперь они другие.
Да и как дружить, когда один способен схватить и сгноить в Нумерах, в темнице страшнее Аида[11], ибо заключенные во мраке не видели даже лиц друг друга, любого константинопольца. А второй также обладал известной частью власти, выражавшейся в том, что по углам площади Стратигии часто находили человеческие кости вокруг которых сонно и сытно возлегали огромные псы мастиффы, собственность корпорации макелариев.
– Давненько не видались, – с усмешкой начал Никифор.
– Слава Господу нашему не было причины, – скривив губы то ли в радость, то ли в презрение, ответил друг юности.
Помолчали, приглядываясь друг к другу.
– Как идут дела? Сыты ли мясники и их семьи?
– Большой пост закончился. Работа началась. Да и народа прибавилось…
Никифор вскинул брови и огляделся.
Старый массивный дубовый стол, за которым восседали главы корпораций макелариев площади Стратигии множество веков, стоял на возвышенности, облицованной беломраморными плитами.
«Как колода для рубки голов на эшафоте», – так всегда думалось Никифору. И всегда добавлялось: «Как можно здесь решать дела?»
И действительно, каждый на площади – от пастуха, пригнавшего скот на убой, до последнего нищего – мог подойти к этой возвышенности и, навострив уши, узнать о том, как идут дела в этой странной во многом корпорации. И все же…
Если что и знал сейчас Никифор о событиях в этом многолюдном месте столице от своих информаторов, то в такой незначительности, что не шло ни в какое сравнение с тайнами подвалов скрытных во всем корпораций ювелиров и даже менял, которые в подражании генуэзским коллегам все чаще называли себя банкирами[12]. И это не смотря на то, что убойный скот продавали под строгим контролем городских властей. А это означало постоянное присутствие на бойнях возле площади и на самой площади должностных лиц и массы различных информаторов.
Но… Но… Но… Все, как и в былые времена.
Дела и замыслы мясников остаются тайной для эпарха столицы и его главного помощника, а мастиффы все так же сонно и сыто разевают пасти в дальних углах площади.
– Да. Народа прибавилось, – удивленно согласился главный помощник эпарха столицы.
С одной стороны понятно – пастухи из Пафлагонии[13] традиционно после Пасхи пригнали огромные стада на продажу. Этих грубых, суеверных и глупых, но превосходных наездников не отпугнули вести о том, что Константинополь на половину опустел из-за страха перед нападением турок-османов. Множество лет, даже в страшные годы войн и моровых болезней их отцы и деды гнали в Константинополь рогатый скот и овец. И никто не мог им помешать или переубедить в этой вековой традиции. Так почему сегодня они должны отказываться от возможности продать за раз огромные стада, которые мигом поглотит желудок огромного города?
Даже уменьшившись наполовину.
Понятно присутствие сербов с их визжащими свиньями. Охотников македонцев с живой и мертвой дичью. И даже выживших после опустошительных набегов осман и болгар фракийцев с козами и овцами.
Но огромное множество самих константинопольцев, многие из которых явно явились не за покупками, ошеломило Никифора.
Здесь же во все нарастающей толпе кроме ремесленников, моряков и рыбалок было немало женщин, детей и даже монахов.
Что за диво? Что за чудо такое? Спросить бы друга юности. Но нельзя. Это сразу же понизить цену всезнающего и всемогущего главного помощника градоначальника. К тому же не ответит помнящий обиду юности Андроник.
– Хорошо, когда все хорошо, – неуверенно произнес Никифор, все еще оглядываясь по сторонам.
Он бы и дальше оглядывался, но глава корпорации мясников поднялся из-за стола:
– Дело есть у меня. Так что… Если что… Заходи, поговорим.
– Ах, да! Дело! – громко воскликнул помощник эпарха, и, сузив не по-доброму глаза, ухмыльнулся. – У меня к тебе дело. Жалоба на корпорацию макелариев на площади Стратигии.
– Жалоба? – скривился глава корпорации, и нехотя сел на широкую дубовую скамью.
– Может, угостишь друга юности? А то как-то в горле пересохло.
Андроник вяло махнул рукой и очень скоро перед ними возникли кувшин с вином и два серебряных кубка.
– Фракийское. Неважного урожая вино, – кисло улыбнулся Никифор, едва пригубив кубок.
– Ты же знаешь – в постные дни всякая торговля мясом прекращается. А великий пост только недавно закончился. Откуда взяться вину получше.
– Да, да… – согласно кивнул головой Никифор и снял с головы свою порядком надоевшую шапку. Тепло в майскую послеобеденную пору. И даже очень. Но шапка на русичьем меху придает цену владельцу.
– Так что там? – явно торопясь, наклонился вперед Андроник.
– Бывает даже такое, что нельзя оставить без должного действия законную жалобу очень уважаемого человека. Более того – имеющего государственную должность и звание архиатра[14]. Даже для друга, которого знаешь с давних времен…
– А-а-а-а… – нахмурился Андроник и крепко сжал оба своих огромных кулака. – Я же отправил ему два кувшина вина и мешок муки.
– Что для ученого человека, обучившегося лекарскому искусству в Аудиториуме[15] и в школе Кесарии[16] такая незначительность. А если учесть, что архиатр Валентин Анибес ревностно исполняет свой долг не только в больничных палатах при монастыре Пантократора, но и ведет прием страдающих недугами пяти близлежащих кварталов, в том числе и приписанных к площади Стратигии, то как не признать за ним исключительное право пользовать больных и раненых. За его тяжкие труды государство платит ему жалование, выдает продукты, а монастырь предоставляет бесплатное жилье и монастырских лошадей. А что получилось?
Так и не набравший ни роста, ни дородности Никифор поднялся из-за стола и грозно навис над главой корпорации мясников. Грозно – это так ему хотелось. Но друг юности даже глазом не моргнул. Как и прежде – лишь криво усмехнулся.
– Ладно, – присаживаясь на место, погладил по полированным годами доскам стола Никифор. – Согласно «Книги эпарха», этого великого и справедливого закона городской жизни нашего любимого Константинополя, ответственность за нарушения порядка на территории предоставленной корпорации несет ее глава. То есть ты – мой дорогой друг Андроник.
– В той же «Книги эпарха» сказано, что глава корпорации на своей территории должен принять все меры… Как там?
Андроник нетерпеливо закрутил головой и тут же рядом с ним из-за широченной спины главы корпорации возник молодой человек в новой шерстяной тунике и добротных сандалиях. На его широком поясе имелись кармашки для чернильницы, перьев и другого важного, что необходимо опытному писцу.
– …Для сохранности имущества государства и церкви, недопущению и немедленному тушение пожаров, а так же сохранению и защите жизни и здоровья членов корпорации и по возможности тех гостей, что пребывают на приписанной территории.
Тут же скороговоркой выпалил молодой человек и исчез там же откуда и возник.
«Что-то поумнел мой друг юности», – неприятно подумалось правой руке эпарха. Все-таки давно не виделись. Может, что и случилось. Истинно случилось, ибо даже речь Андроника стала живее и правильнее.
– И вот представь себе, мой дорогой друг Никифор пренеприятную ситуацию: охмелевший сборщик подати (а многие утверждают, что этот государственный служащий едва стоял на ногах) во исполнение своей обязанности клеймить животное после уплаты за него подати для дальнейшего забоя и продажи, решил развлечься. И как ты думаешь? Он тыкнул раскаленное клеймо в пятак огромного борова. Кто и как в наше тяжелое время умудрился выкормить, а главное укрыть от разбойников и стражников такое страшилище – не знаю. Но я знаю невероятную силу, которая утраивается при ранении и с которой не управились дубовые ограды. Боров вмиг раскидал их и ослепленный болью ринулся на площадь.
Знаешь, мой друг Никифор, сколько людских рук и ног этот зверь сломал? А сколько ребер и хребтов? А скольких торговцев и покупателей потоптал в кровь? А было бы еще больше. Но случилось чудо!
