На скалах и долинах Дагестана. Среди врагов - Фёдор Фёдорович Тютчев
— Презренный пес, — обратился он к стоявшему перед ним в покорной позе узденю, — или ты не читал в коране, чтобы верующие не брали в друзья или покровители неверных? Те, которые это сделают, не должны ни на что надеяться от Бога. Ты осмелился преступить заповедь Божью, ты задумал уйти к врагам, и когда же? Как раз в то время, когда Аллах посылает свое благословение своим верным сынам и призывает их на газават. Ты задумал идти к русским, предпочел покориться неверным и у них искать свое благо; пусть же будет по-твоему. Иди к гяурам, паршивая овца, и не заражай прочее стадо; иди, мы не хотим удерживать тебя, но и не желаем, чтобы ты наравне с нами любовался нашими родными горами, за свободу которых мы идем на смерть, небом — престолом Божим, куда, ликуя, направляются души праведников, погибших в бою за правое дело… Ты недостоин этого. Эй, — обратился Шамиль к стоявшим за его спиной мюридам, — схватите этого старого волка с его волчатами и вырвите их бесстыжие глаза!
По этому слову несколько мюридов бросились на осужденных, и пока одни крепко держали их за руки, другие пальцами выдавили у всех четырех глаза. Несмотря на то что младшему сыну узденя было не больше восьми лет и, таким образом, он не мог быть и чем-либо виноватым, его постигла такая же казнь, наравне с прочими. Когда, наконец, после долгого мучительства уздень и его три сына были ослеплены, Шамиль приказал прогнать их.
— Пусть теперь идут к русским, если хотят, — с злорадным торжеством провозгласил он и, глянув на толпу, добавил: — Вы видели? Знайте же, что подобная расправа ждет каждого, кто осмелится дружиться с гяурами.
— Вот каков Шамиль. С ним шутки плохи, — заключил Николай-бек свой рассказ.
— Что ж, известное дело, изверг, кровопийца, — недовольным тоном произнес Арбузов, внимательно слушавший Николай-бека, — разве неправда?
Вместо ответа Николай бек загадочно ухмыльнулся. По выражению его лица Спиридов понял, что поступок Шамиля с узденем Николай-беком ставится ему в заслугу. С последним Петр Андреевич, впрочем, и сам был согласен, на месте Шамиля трудно было поступать иначе, и этот случай только еще раз доказывал, насколько имам был тверд в достижении намеченной цели.
Николай-бек пробыл у пленников довольно долго. Ему, очевидно, доставляло удовольствие беседовать с Петром Андреевичем, хотя тот не выказывал большой словоохотливости.
— Ну, однако, мне пора, а то моя Дуняша заждалась меня… Вам Иван, наверно, рассказывал? — понижая голос, спросил он неожиданно Спиридова. Тот в ответ мотнул головой. — Да, вот какая беда, — подавляя вздох, продолжал Николай бек, причем лицо его нахмурилось и на нем легла тень душевного страдания, — умирает… И ничем то я не могу помочь ей… докторов здесь нет, а у знахарей-мусульман лечиться она и слышать не хочет. Да и то сказать, какие здесь знахари, разве они хоть что-нибудь понимают?.. Жалко мне ее, страшно жалко! Как подумаю, что ее скоро не будет со мной и что я останусь один, совсем один на всем белом свете, так сердце и засосет… Умереть, пожалуй, и то бы лучше, право.
Он замолк и угрюмо задумался.
— Что у нее? — спросил Спиридов, которого невольно тронуло горе Николай-бека.
— Чахотка, — коротко и резко отвечал тот и через минуту добавил: — Кровью кашляет, никакой надежды. Хоть бы дитя от нее было, все бы утешенье, а то умрет, зарою — и ничего-то не останется от нее… Ничего!
— А разве у вас нет другой жены? — спросил Спиридов.
Николай-бек как-то по-особенному ухмыльнулся:
— Как не быть, ведь я же мусульманин. Забыли разве? Кроме Дуни, две жены есть. Одна красавица, показать вам, глаз бы не свели, право, не лгу. Зовут Алимат, а когда девушкой была, розой Дагестана величали. Очень красива, а только для меня она Дуниного башмака не стоит со всей ее и красотой.
— А дети тоже есть? — полюбопытствовал Петр Андреевич.
— Есть и дети. От обеих жен, — два мальчика и одна девочка.
— Мусульмане?
— Неужто ж крещеные? Если уж я мусульманином стал, так они и подавно. Подрастут, я нарочно не буду им ничего говорить про Россию. К чему смущать, пусть думают, будто они природные чеченцы… Однако прощайте, пора, заболтался вконец.
Он наскоро простился с Спиридовым, дружески кивнул головой Арбузову и пошел было к выходу, но, не дойдя до дверей, остановился и, обернувшись к старику, заговорил:
— Вот что, купец, не хотелось мне тревожить тебя, но все равно тебе знать про это необходимо.
— А что, али вести неладные? — встревожился Арбузов, устремляя на Николай-бека тревожный, вопросительный взгляд.
— Да, не особенно хорошие. Вчера получен ответ с линии от вашего начальства, уведомляют, что зять той отказывается платить за тебя.
— Как так, почему?
— Да говорит, будто бы дела сильно расстроились, и не только десяти тысяч, а и тысячи рублей он в настоящую минуту уделить не может. Через год, впрочем, сулится собрать, да и то не десять, а дай Бог шесть, много-много семь тысяч.
— Через год? — упавшим голосом переспросил Арбузов, причем лицо его потемнело, и он весь сразу осунулся. — Через год? — повторил он и вдруг, придя в неистовую ярость, закончил хриплым, срывающимся голосом: — Ах, он иуда христопродавец… злодей… треанафема!.. Покарай его Бог и в сей, и в будущей жизни! Понимаю я его каинский умысел, отлично понимаю. Нарочито он такой срок назначил, рассчитывает, авось мы подохнем оба… Хоть бы ребенка пожалел… Что ж нам теперь делать, неужели же пропадать, как этот офицер там пропал?.. Николай-бек, будь благодетелем, научи. Век буду Бога за тебя молить.
— Да что же тут делать? в раздумье покачал головой Николай-бек. — Ничего другого, как попросить вот его благородие. — Он кивнул головой на Спиридова. — Пусть он с ваших слов подробно и обстоятельно напишет генералу и попросит от вашего имени похлопотать, чтобы зятя вашего принудили заплатить за вас. Я думаю, генерал согласится исполнить эту просьбу, тем более что он вас лично знает.
Арбузов с радостью ухватился за эту мысль.
— Спасибо тебе, благодетель, надоумил! — чуть не в ноги поклонился Арбузов Николай-беку. — Так и сделаю. Напишу генералу все подробно, он, наверно, смилуется и заставит нашего злодея тотчас же выслать деньги… Ну, тогда берегись, Парамон Парамонович, сокрушу!
Старик грозно поднял высохшую руку и, сжав мохнатый кулак, потряс им в воздухе.
В тот же день Николай-бек, исполняя свое обещание, принес несколько листов бумаги, карандаш и два грубых серых конверта.
Спиридов тотчас
