Пятая труба; Тень власти - Бертрам Поль

В его тоне послышались какие-то необычные нотки. Фастрада испугалась.

— Уж не случилось ли чего? — спросила она.

— Ты не выйдешь со мной? — спросил он.

— Разве нельзя сказать здесь? Тут никого нет.

Секретарь знал, что и стены имеют уши не только во дворцах папы и короля, но и в доме простых бюргеров. Так как он не хотел говорить здесь, то она набросила плащ и пошла с ним. Он привёл её на паперть собора св. Павла. Маленький двор перед церковью, отгороженный от улицы стеной и засаженный старинными липами, был совершенно безлюден. Он сначала обошёл его один, чтобы убедиться, что тут никого более нет, а затем, остановившись в калитке, на которую падал слабый свет от звёзд, принялся рассказывать ей. Он считал себя обязанным сделать это. Ему казалось, что это будет оскорблением их любви, если он скроет от неё всё только ради того, чтобы не беспокоить и не расстраивать её.

Узнав, что случилось, Фастрада онемела, как человек, поражённый внезапным ударом. Её жених не просил у неё ничего, он просто рассказал ей всё тихо и спокойно, и она даже не могла рассмотреть его лица в темноте. Тем не менее она чувствовала, что он спрашивает её, останется ли она или поедет за ним. И решать этот вопрос надо теперь же, нельзя откладывать решения, пока епископский суд не вынесет своего решения. Если она останется в Констанце, то, очевидно, всякая связь между ними будет разорвана. С другой стороны, ей и её семье грозит страшная опасность. Конечно, есть вероятность, что он выйдет целым и невредимым из этого дела, если, как говорят, король... Но ведь это только вероятность. Нельзя, не роняя своего достоинства, отречься от Магнуса, пока будет длиться процесс, и опять считаться его невестой, когда он окончится. Нет, этого она не может допустить. Да и её отец не успокоится, пока между ними не произойдёт окончательного разрыва. Жена и дочь во многих случаях управляли Мангольтом. Но когда дело касалось его безопасности, с ним нельзя было шутить: он становился груб и, где нужно, беспощаден.

Положение было совершенно ясно, и полумеры не могли помочь делу: она должна или соединить сегодня свою судьбу с ним или же расстаться с ним. Фастрада чувствовала, что человеку, который подвергается смертельной опасности, нужно оказать какое-нибудь утешение.

Видя, что она не отвечает ему, секретарь сказал:

— Не знаю, следует ли мне настаивать, чтобы ты связала свою судьбу с моей. Мы, правда, обручены, но я могу вернуть тебе твоё слово.

Несколько минут длилось глубокое молчание. Фастрада стояла, опустив глаза и как бы боясь встретиться с ним взглядом, хотя в темноте этого и нечего было страшиться. Он не жаловался, но его молчание говорило красноречиво за него.

— Конечно, я не возьму своё слово назад, ибо ты в опасности, — сказала она, наконец. — Но всё это так ужасно и так внезапно случилось, что я поражена, как громом. Когда мы должны решить этот вопрос? — спросила она тихо, задерживая дыхание.

Она знала, что решаться на что-нибудь надо сейчас, но спросила об этом, как делают все слабохарактерные люди, переспрашивающие по нескольку раз, хотя ответ им известен заранее.

— Увы! Сейчас же.

— Сейчас! Как же мы можем венчаться, когда над твоей головой висит суд? Смерть будет застилать всякое будущее...

Её голос замер в рыданиях.

— Увы, дорогая моя, смерть всегда застилает нам будущее. Но в данном случае можно надеяться, что она наступит не так-то скоро. Моё дело правое, и хотя правосудие сделалось редким делом в этом мире, но Господь всемогущ, и раньше времени отчаиваться не следует. Если б у меня не было этой надежды, я не предлагал бы тебе следовать за мной. Но есть ещё одно обстоятельство, которое я должен сообщить тебе прежде, чем ты будешь решать. Мне тяжело упоминать об этом, но я считаю это необходимым. Ты выйдешь замуж за человека, — если только это будет, — не равного тебе по рождению: я чадо незаконной любви, хотя и рождён замужней женщиной. Я сын короля. Я узнал это от матери только сегодня.

Он ожидал, что это должно возмутить её, но действие его слов оказалось совершенно другим.

— О, что касается этого, то в этом случае виновата твоя мать, а не ты, — промолвила она, причём в её голосе не было ни негодования, ни удивления. — И притом король есть король, и это не то, что сын какого-нибудь сапожника.

Ему показалось, что она хочет утешить его, и он почувствовал к ней благодарность. Но медлить было нельзя: в этот час надо было всё выяснить и обо всём переговорить.

— Не забывай, что, если ты пойдёшь со мной, тебе придётся испытать многое, может быть, гораздо больше, чем ты воображаешь в этот момент. Если ты поедешь со мной сегодня из Констанца, то неизвестно, что ждёт нас впереди. Какие опасности, какие трудности и лишения! Неизвестно даже, останусь ли я в живых или нет. Твоя судьба будет велика — это я могу обещать тебе, но велика не в том смысле, как люди обыкновенно это понимают. Мой меч не приобретёт тебе корону, и я не собираюсь выкраивать для тебя какое-нибудь герцогство, как это делают ландскнехты по ту сторону Альп. Если я когда-нибудь буду в силе, то она будет употреблена на то, чтобы исправить несправедливости, а не для того, чтобы чинить новые, чтобы помогать нищему, а не королю, еретику, а не папе. Тебе, быть может, придётся жить в изгнании и под проклятием церкви, если не за теперешние мои дела, то за будущие. Подумай хорошенько, достаточно ли крепко ты любишь меня: раз решившись, ты уже не вернёшься назад.

Девушка задрожала. Только теперь она поняла, что от неё требуется.

— Но для чего же всё это? — спросила она, рыдая. — Для чего эти страдания, лишения, смерть?

— Жизнь есть борьба, дорогая моя. Блаженны те, кто борется сознательно и за своё дело.

Опять настало молчание. Он не мог видеть её. Он только слышал, как она прерывисто и часто дышала.

— Итак, обдумай всё это хорошенько.

Наконец заговорила и она:

— Конечно, я люблю тебя. Но... если б ты пошёл к королю и рассказал ему всё... он, конечно, вступится за тебя... Если б ты открыл ему...

— Что! — вскричал Магнус, не веря своим ушам. — Сказать королю! Королю Сигизмунду! Идти и просить у него плату за позор моей матери! Неужели ты этого не понимаешь, Фастрада?

— Но если ты сам не хочешь идти, то найдутся другие. Многие заинтересованы в том, чтобы тебе и Эльзе была оказана справедливость.

— Я не могу пойти на это и не могу оставить свою сестру на произвол епископского суда, — отвечал секретарь сквозь зубы. — На это я рискну потом, но один, а не с нею. Нет, я всё обдумал, и другого выхода для меня нет.

фастрада знала, но продолжала отчаянно цепляться за соломинку.

— Пусть так. Я не хочу спорить с тобой в такую минуту. Но Господь не допустит, чтобы за преступление одного человека пострадало столько невинных. Но бежать так, среди ночи, не приготовившись...

Слёзы брызнули у неё из глаз, когда она припомнила свои мечты о свадьбе: её свадьба должна была быть пиром для всего города; в день её к ней должны были явиться её подруги собирать её к венцу. Представилась ей и процессия по городским улицам, и торжественная служба в великом соборе, где она привыкла с детства молиться. Она уже видела себя замужем, видела, как постепенно поднимаются они по общественной лестнице, пока её муж не становится первым лицом в городе. Её дети растут около неё в довольстве и спокойствии. Всё это давно рисовалось ей в воображении... и вдруг...

Она зарыдала.

— Каждый день невинные страдают за виновных. Если ты хочешь соединить свою судьбу с моей, то надо бежать сейчас среди ночи, без всяких приготовлений. Я могу обещать тебе только любовь свою — в награду за потерю целого мира. Подумай, достаточно ли тебе этого?

Опять у неё не хватило духу сказать, что нет.

— Я не говорю о себе. Но... наши дети....

Он не мог видеть в темноте, как она вспыхнула.

— Ты не подумал об этом?

— Они также должны учиться бороться с жизнью. Богу известно, — горячо прибавил он, — что темна будет моя жизнь без тебя, но не следуй за мной, если не любишь меня так крепко.