Мирон Долот - Голодомор
Похожая история случилась и с оплатой деньгами. В конце декабря члены колхоза получили 25 копеек за каждый трудодень. Семьи, имевшие
200 трудодней, заработали 50 рублей за весь 1932 год. За эти деньги можно было купить на чёрном рынке три буханки хлеба.
В нормальные времена мы жили с нашего огорода, имея картофель, капусту, свёклу, морковь и другие овощи; делая заготовки и правильно храня урожай этих овощей, крестьяне всегда имели достаточный запас еды, чтобы без трудностей пережить зиму. Кроме того, у всех имелось вдоволь хлеба. Даже зимой 1931-1932 года при большой нехватке муки мы всё-таки смогли выжить, потому что имели небольшие запасы овощей.
Но 1932 год не был "нормальным" годом. Весной начался сильный голод, и люди даже ели семена, предназначенные для посадки, поэтому сажать огород было нечем. Большинство садов и огородов зарастало сорной травой. Мизерная доля продуктов, полученная за работу в колхозе, вскоре оказалась съеденной. Подкрадывался голод.
Голод или не голод, но хлебозаготовительная комиссия продолжала работать. Где-то в ноябре 1932 года нам сказали, что доставка зерна государству начала отставать от графика. Государство распорядилось приостановить все выплаты зарплат и вернуть зерно, выданное колхозникам ранее, а семена и кормы полностью изъять.
Этот приказ дал новый толчок для работы хлебозаготовительным комиссиям. Нормы сдачи зерна были очень высокими, и уже в прошлые годы были исчерпаны все зерновые запасы. Тем не менее, государство продолжало наращивать требования. Местное начальство с готовностью откликнулось на правительственное требование и внедрило новый способ сбора зерна с жителей села. Этот способ назывался и колхозниками, и начальством "выкачивание хлеба". План всего колхоза распределили по
Сотням, которые в сою очередь разделили причитающуюся им долю по
Пятёркам, а те – по числу членов каждой семьи. Таким образом, если доля Пятёрки составляла, например, тысячу килограммов зерна, то каждая составляющая эту Пятёрку семья должна внести двести килограммов.
Правление колхоза работало быстро и эффективно. На следующем собрании нам объявили, что всё село, все подразделения, руководители всех рангов, учителя и школьники и, конечно, колхозники, должны включиться в соревнование по сбору продовольствия. Собрание затягивалось, руководство теряло терпение и переходило на грубость, а крестьяне чувствовали, как у них из-под ног уходит земля.
И всё же сбор продовольствия не продвигался так быстро, как этого требовало руководство. Что-то надо было предпринять, поэтому со временем руководящие органы стали менять тон: теперь крестьян обвиняли в невежестве и неспособности оценит значение высоко патриотичного мероприятия по сбору и доставке продовольствия государству. Партия и правительство заботятся о крестьянстве, и если крестьяне не ценят этой заботы, то это их вина. Крестьяне – словно дети, поэтому партия и правительство должны были проявлять отеческую заботу. Крестьянство обязано следовать указаниям партии и правительства, не задавая вопросов. По-другому быть не должно. А поскольку непослушных детей родители наказывают, то партия и правительство будет наказывать провинившееся крестьянство.
В соответствии с такими рассуждениями, уполномоченные перестали давать разъяснения по вопросам сбора продовольствия. Нашёлся другой выход. Официально он звучал так: "прямой контакт полномочных представителей с массой людей". На простом языке это означало, что хлебозаготовительным комиссиям предписывалось наведываться в каждую крестьянскую семью.
Члены комиссии, заявляясь в каждый дом, будут сообщать, сколько и чего конкретно эта семья обязана сдать государству. Если хлеба нет, то комиссия должна будет произвести обыск "утаенного хлеба".
Конечно, всё найденное при обыске будет конфисковано.
Тысячники и их подручные теперь могли делать всё, что хотят, без соблюдения законных формальностей. Они могли прибегать к хитрости или угрозам, чтобы заманить крестьян в расставленные сети. Ходя по крестьянским хатам, обыскивая и забирая с собой всё, что им приглянётся, они одновременно успешно служили интересам партии и правительства.
Всё время эти уполномоченные изумляли нас своими несерьёзными выходками. Они часто любили развлекаться со своим оружием. Иногда, ради смеха, они даже устраивали дуэли. Таким образом, мы узнали, что каждый из них имел оружие. Время от временя, совершая ежедневные обходы, они развлекались тем, стреляли во всё, что двигалось.
Случалось, что их жертвами становились живые люди.
Я стал свидетелем такой сцены. Наш сосед не смог сдать причитающуюся ему долю зерна. Товарищ Тысячник Лившиц решил
"научить" его, как надо выполнять приказы. Он объявил, что наш сосед будет расстрелян за "неподчинение политике партии". Расстрел должен произвестись прямо сейчас, в саду за хатой. Товарищ Тысячник рассчитывал, что наш сосед упадёт перед ним на колени, будет умолять о пощаде и пообещает собрать требуемое количество зерна.
Хлебозаготовительная комиссия подозревала, что он всего лишь "прячет хлеб". Но нашего соседа так просто нельзя было запугать.
– Как хотите, – произнёс он спокойно, к полному удивлению членов комиссии. – Я готов. Давайте приступайте.
И он направился в сторону сада. Затем ему завязали глаза и в последний раз потребовали сдать хлеб. Он ответил, что ему нечего сдавать. Товарищ Тысячник Лившиц взвёл наган и выстрелил над головой нашего соседа. Потом повязку с глаз сняли и снова спросили о хлебе.
Ответ оказался прежним. Снова завязали глаза, и снова пуля прозвенела над головой, но человек оставался непреклонным. Теперь смех уполномоченных сменился на ярость. Не добившись ничего на этот раз, они ушли, пообещав вернуться и проучить его "по-настоящему".
То, что когда-то считалось "налогом", затем "хлебом, собранным в пользу государства", а позже "изъятием хлеба для построения социалистического общества", теперь стало просто ограблением. Не связанные никакими ограничениями, уполномоченные день и ночь обходили крестьянские хаты в поисках "утаенного хлеба". Каждый член комиссии являлся специалистом своего рода. Например, члены комиссии, ответственные за поиски зерна на земле носили с собой специальные заострённые палки. Этим заострённым концом пронизывались стога или сено, возимое на телегах, а также соломенная крыша крестьянских хат.
Комиссия обыскивала всё: они пробивали дыры в подсобных постройках, копали в садах и на задних дворах, просверливали глиняный пол в хатах. Они искали под кроватями, осматривали погреба и кладовые. Они никогда не забывали заглянуть в печь, проверить все полки, бочки и дымоход. Они замеряли толщину стен и искали полости, в которых могло быть спрятано зерно. Иногда они полностью сносили подозрительную стену или частично разбирали печи. Они переворачивали всё: даже детские колыбели и самих маленьких детей, не говоря о том, что каждый взрослый подвергался обыску с ног до головы. Они искали
"утаенное зерно" под одеждой мужчин и женщин. Конфисковали всё, что они находили, в любом количестве. Даже маленькая баночка с семенами, предназначенными для посадки на следующий год, отбиралась, а хозяев обвиняли в утаивании от государства продуктов питания.
Однажды комиссия пришла к нам и привела с собой лошадь. Мы недоумевали, зачем. "Специалист по поиску" обвёл лошадь вокруг нашего двора. Сначала мы не поняли причины этой церемонии. Позже мы узнали, что лошадь, считалось, не наступит на прикрытую яму, лошадь непременно остановится перед ямой или перепрыгнет через неё. Это станет сигналом для членов комиссии, чтобы схватить лопаты и откапывать спрятанное в яме зерно. К счастью, у нас не оказалось прикрытой ямы.
К концу 1932 года мы часто задумывались, почему нас продолжают по-прежнему обыскивать. Всё оказалось очень просто: поскольку мы ещё оставались живыми, значит, мы чем-то питались. Мы не выполнили план по сдаче зерна государству, мы утверждали, что у нас ничего не осталось. Но ещё жили! Отсюда вывод: крестьяне имеют пищевые продукты, но где? Где-то они их прячут. Уполномоченные считали, что не справились со своей задачей в поисках спрятанного ценного продовольствия. Они недоумевали, злились и становились всё более раздражительными и грубыми по отношению к нам.
За нами, крестьянами, следили день и ночь. Нас предупредили, например, что установлено наблюдение за каждой мельницей. Те, кто намеревался перемолоть в муку немного зерна, могли быть уверены, что комиссия появится у них на дому ещё до того, как они сами вернуться с мельницы. Но такие случаи были редкими, потому что в то время зерна ни у кого не осталось. Сельские мельницы пустовали.
Кроме пшеницы и ржи на Украине ещё применяли в пищу пшено и гречиху. Каждая семья имела ступку, хитроумное приспособление, выдолбленное из дерева, в которой зёрна отделяли от шелухи. Однажды, где-то в конце ноября 1932 года, объявили, что все ступки по распоряжению товарища Тысячника должны быть уничтожены. Последующие дни стали свидетелями бессмысленного разрушения. Члены комиссии, вооружившись топорами, переходили от одной хаты к другой и разрубали ступки в щепки, даже не объясняя причины. Те, у кого ещё оставались пшено или гречка, должны были найти новый способ, как отделить зерна от шелухи.
