Сергей Кравченко - ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК
Так что, никто нашей науки не применял, мосты перебрасывали примерно там, где они сейчас, только делать это приходилось почти каждый год. Самым распространенным типом переправы был так называемый «живой мост». Крупные лодки ставились носом против течения через две-три сажени, на них стелили толстую доску, все это скреплялось канатами, цеплялось за береговые сваи или деревья, и порядок! — просим ехать, соблюдая дистанцию. Если поджилки позволяют.
Живые мосты были полезны для транспортировки крупных грузов. Мелочь в летнее время перевозили также лодками и паромами – плотами на канатах. Но вот, наступала долгожданная матушка-зима, украшала слюдяные стекла нерукотворными узорами, укрывала грязь и дрянь белым снегом, повышала настроение бодрым морозцем. Живые мосты вмерзали в лед. Зимняя дорога устанавливалась не в один день, иногда зима отступала на пару шагов и десяток градусов, лед становился ненадежен, и живые мосты страховали ледовую переправу.
Хуже получалось весной. Обратный переход из твердого состояния в жидкое давался переправе труднее. Лед лопался крупными кусками, полями шел по реке, вставал на дыбы, рвал канаты, крушил прошлогодние лодки и уносил всю эту хилую древесину прочь от кремлевского берега. И пока лодочное сообщение отдыхало, заречные москвичи безвылазно сидели на своем берегу. В это время их можно было брать руками — за крепостными стенами не спрячутся. Но и татары по весенней грязи не рисковали беспокоить столицу.
Единственное, что весной оставалось от мостового инвентаря — это предмостные сооружения. Там на столбах висели вороты паромов и канаты лодочных связок, стояли караулки стражи, громоздились бревенчатые быки и подъезды к живым мостам. Зимой, когда стражи не было, эти постройки густо заселялись лицами без определенного места жительства. Воры, пьяницы, беглые крестьяне и монахи, беспризорники, шлюхи, погорельцы, больные, инвалиды появлялись и исчезали, ночевали месяц или ночь, жгли костры, умирали от болезней, ран и холода, находили последний приют на льду реки или в проруби. Летом большая часть этих людей расходилась в более сытные, доходные или спокойные места. Оставались только старожилы из инвалидов — держатели «подмостков». Они как-то договаривались с мостовой стражей, приторговывали краденым.
И если нужно было что-то узнать о странных людях и таинственных событиях на московских берегах, — дорога тебе была под мост.
Как раз о странных, чужих людях донесли ребята Ивана Глухова, побывавшие под Пятницким – или как его еще называли — Воровским мостом. Несколько молодых, непокалеченных парней явились там в конце июня, держались кучкой, вели себя настороженно, скрытно. Это очень не нравилось обитателям, но делать было нечего — против силы и молодости не попрешь. Стали за группой следить. Обнаружилось, что один добрый молодец ходит в слободу к красной девице, кода на час, когда на ночь. Видно, у нее спалось мягче, чем под мостом.
Глухову не было дела до обычных воров, его занимало только сретенское покушение. И он решил на всякий случай проверить гуляку.
Однако, Глухов был привязан к подопытному Шубину указом царя. Должен был «находиться при нем неотлучно до казни». Но никто не запрещал Глухову водить ловчего за собой, — просто никому из такая вольность в голову не приходила. Однажды в субботу вечером Иван поднял «карантинную команду» — полумертвого Шубина, разомлевшего от безделия Егора, Волчка с Никитой, и они впятером потащились в известное место, где общественная красавица снимала напряжение за мелкую монету.
Шубину баб уже не хотелось, так ему и не предложили. Егор прислонил его под деревом, принуждал стоять вертикально, велел из тени не высовываться и ждать. И когда на огонек залетел знакомый паренек, Шубину подняли веки.
— Он, — сказал ловчий.
— Кто? — спросил Глухов.
— Сретенский.
— Главный?
— Младший.
Больше вопросов не было. Шубин отправился вдыхать фимиам, Глуховские хлопцы остались поджидать ночного ходока. Брать его было рано. Следовало доложить начальству.
Начальство — Василий Ермилыч Филимонов — крепко задумалось.
— Ну, возьмем мы их; выпытаем по костям и мясу, что Тучков их нанял царя укокошить. Ну и что? Это и так понятно. А зачем? – почему? — за чьи деньги? — они все равно не знают. Царь расстроится, начнет казнить подручную мелочь. Глядишь, и нам достанется...
Федя Смирной, слушая этот стон, думал аналогично, поэтому предложил свежее решение.
— Давай, Ермилыч, сдадим государевых воров на корню.
— Это как?
— Прямо с мостом!
— То есть? — не понимал Филимонов.
— Доложим государю, что шайка найдена, окружена, — считай, поймана. Но сидит под мостом, выходить отказывается. Что, государь, прикажешь с нею делать? Вот он что-нибудь и прикажет.
— Зачем это нужно?
— Чтобы занять его разум воспаленный. Придумает он ворам военную казнь, разгромит гнездо из пушек. И ни свидетелей тебе, ни возни, ни Егорке расстройства.
— Ох, и хорь же ты, Федька! — похвалил Смирного стряпчий.
Дело определилось. Можно было докладывать наверх.
В понедельник 26 августа у Грозного впервые за два месяца было хорошее настроение. С утра прискакал гонец из Ливонии и громко доложил, что войско продвинулось по вражеской территории на целых сорок верст, потерь почти не имеет, кроме двух погибших при ночной переправе. «Что за переправы ночью? – подумал Иван, — небось, купались с перепою». Гонец подошел ближе и доложил тише, что утопленники – ближние люди третьего воеводы Адашева.
— Что с ними случилось?
– Они утонули, — гонец с улыбкой развел руками.
Уже 12 дней, как истек Успенский пост, и сегодня обед прошел по «большому чину». В животе была приятная тяжесть, погода тоже установилась замечательная. После летней жары прошли ливни, гроза случилась умеренная, стало прохладно.
Иван смотрел в высокое небо над Москвой и думал, что не все еще потеряно. Души умерших уходят своей дорогой, а нам нужно пока оставаться здесь. Нам здесь хорошо.
Одинокий голубь растворился в золоте солнца, Иван опустил взор. Ослепленные глаза не замечали окружающего мира. «Сколь велико наше солнце! – удивился Иван, — все может осветить и все скрыть, все согреть и все сжечь! Кстати! – не сжечь ли Воровской мост?». Утренний доклад Филимонова о шайке ряженых стрельцов, оцепленной в предмостных срубах, тоже относился к категории добрых вестей.
На этой приятной мысли вошел Федька Смирной. Грозный коротко приказал ему идти в библиотеку, отыскать случай из греческой или римской жизни, чтобы разыграть сожжение воров вместе с мостом. Грозный улыбался, и Федор понял, что жанр постановки определен – трагическая комедия или сатирическая трагедия.
В библиотеке ничего подходящего не находилось. Библейские сцены у всех навязли в зубах, античная драматургия среди рукописей была представлена слабо. Искать можно было несколько суток, да так ничего и не найти. Проще самому написать, на школьном, так сказать, материале.
«А что? И напишу! Все равно же писать? Царю пыльные свитки не подашь, ему выписки нужны. Вот и получит выписки «по совокупности сведений».
Федя устроился в библиотеке по-домашнему. Еды прихватил, кваску, фруктов в сахаре, запасся свечами и засел на ночь. В библиотеке его стараниями теперь соблюдался порядок – паутина сметена, пыль стерта, книги разложены рядами, свитки поставлены торчком, чтоб не мялись, гроб заполнен мистической дребеденью и прикрыт попоной. На нем теперь дремал Истома. Федор брал его в библиотеку для обнаружения мышиного запаха. Но ничего, пока Бог миловал! Воняло только свечной гарью, да через узкое окошко под потолком затягивало запахи рынка и реки.
Нужно было начать с чего-то реального. Византийская библиотека включала несколько трудов по истории города Константинополя и Восточной «Римской» Империи. Летописи обрывались 1400 годом, видимо последние 25 византийских лет составляли государственную тайну и описывались отдельно. 1425 год поглотил эту часть истории огнем турецкого вторжения.
Сама собой родилась идея поставить что-нибудь Константинопольское. Федор провозился до рассвета, заснул, перебрался досыпать к себе в келью, потом дописывал сценарий по памяти и собственной фантазии. Вечером во вторник понес листы Грозному.
Царь встретил его рассуждениями, что неплохо бы приурочить действо к 29 августа. В этот четверг отмечался день Усекновения честной главы Иоанна Крестителя, царь Иван всегда был неравнодушен к этой жуткой истории. Был бы Шубин женщиной его можно было представить Саломеей, заставить плясать на мосту в голом виде, а потом отрубить ему, то есть, — ей голову. Отомстить, так сказать. Шубин хорош был на роль царя Ирода, тут и месть двойная получалась – за Иоанна и за Христа. Но что делать Ироду среди бревен Воровского моста, Грозный еще не придумал.
