Юзеф Крашевский - Калиш (Погробовец)
Двери были сорваны с петель, ставни поломаны, стены испачканы, столбы изрублены и обгорели, черепки и нечистоты по углам комнат свидетельствовали о характере недолго здесь гостивших людей.
Не пощадили даже и замковой часовни, где остался пустой алтарь, так как с него сняли и увезли даже крест, покрытый серебряными пластинками, ни церковной ризницы, откуда взяли облачение, а сундуки порубили на куски.
Во дворе лежало несколько дохлых лошадей с распухшими животами, наполовину истерзанных собаками.
Когда Томислав въехал в замок, знакомый ему раньше, то поскорее велел его привести в порядок, чтобы по крайней мере в таком виде его не увидел Пшемыслав.
Сопровождавшие его молчали, у некоторых вырывались проклятия.
— Отомстим! — говорили.
Только на следующий день сообщили князю, что может переехать в замок.
Он въехал с опущенными глазами, направляясь прямо в часовню, которую кое-как прибрали, позаимствовав у соседнего монастыря.
Здесь он стал на колени и, немного успокоившись, долго молился…
VI
Год спустя, в сентябре, Познань опять готовилась встретить молодую княгиню, шведскую принцессу, Рыксу, дочь Вальдемара.
Пришло известие из Гданьска, что невеста уже высадилась. Воевода, каштелян и польские рыцари сопровождали ее в будущую столицу. Ее ждали сегодня.
Здесь ждал ее и архиепископ Свинка, благодаря которому был ускорен этот брак.
Не так уже радостно, как в первый раз, ожидала толпа новую княгиню; она была любопытна, но настроение не было веселым. Эта свадьба напоминала первую, многие напевали песню о Люкерде. Словно боязнь Божьей мести заставляла дрожать толпу, наполнившую двор и площадь.
Ничто не нарушало угрюмой тишины… Была поздняя осень, желтели листья на ветках, бледное небо было как бы затянуто мглою… Невидимое солнце, словно более светлая тучка, растаявшая в воздухе, медленно плыло. Какой-то печалью веяло и от этого полного осенних ароматов воздуха, и от опустевших полей, и от влажной земли, которую взбороздили сохи…
На колокольне стоял по-прежнему сигнальщик, но заспанный и апатичный.
В роскошно убранном замке ждал Пшемыслав с молодым, красивым, но уже увядшим от невзгод лицом; ждал своей нареченной. Говорили, что она красавица, златокудрая, голубоглазая, как первая жена.
Князь, очень долго противившийся этому браку, наконец подчинился желаниям архиепископа и духовенства, принимая его, как печальную неизбежность, равнодушно.
Свинка с печалью наблюдал, что напоминания об этой будущей жене вызывали в князе дрожь и какой-то страх. Он смотрел вокруг растерянным взором, словно опасаясь воскресения мертвой. Не помогали ни молитвы, ни рыцарские забавы; один лишь архиепископ умел его привести в себя словами, полными духовного значения.
Сегодня беспокойство князя усиливалось и становилось все заметнее.
Епископ Ян, которого Свинка отправил на разведку, по возвращении сообщил лишь, что невеста молода, красива и удивительно веселая, свободная в обращении, несмотря на расставание с родиной и семьей.
Это сообщение понравилось архиепископу, он рассчитывал, что она развеселит угрюмого князя. Рассказывали, как ее занимало все, что она видела и встречала, как она радовалась поклонам, как благодарила за подношения и как щебетала с лицами, посланными ей навстречу.
Князь Пшемыслав должен был выехать встречать, когда ему сообщат, что свадебный поезд приближается. Конь уже дожидался, покрытый попоной, шитой золотом и блестками; были наготове и рыцари, назначенные сопровождать его.
После встречи в палатке в поле князь и княгиня должны были ехать прямо в замковый костел, где архиепископ должен был их повенчать и благословить.
На эту торжественную свадьбу землевладельцы привезли своих жен и старших дочерей; комнаты были полны женщинами, странно, хотя и богато, разодетыми, не привыкшими к таким костюмам и радующимися, что на них надеты драгоценности, шубы, платья, мониста, кольца, что на них останавливаются взоры.
Согласно обычаю, вся эта женская толпа держалась отдельно, не подходя к мужчинам. На дам поглядывали с любопытством, показывали друг другу представительниц известных и громких фамилий, обменивались усмешками и взглядами, сдерживали смех.
Костюмы были богаты, но по-иному, чем теперь: больше кичились роскошью, чем вкусом, числом, чем подбором. Собольи шапочки, тонкие, прозрачные косынки, тяжелый шелк, платья, затканные золотом, драгоценностями, окованные и полные каменьев — вот что составляло эту пеструю мозаику.
Женщины постарше стояли впереди, как вожди и стражи, за ними молодые замужние женщины, а в глубине девушки, которым не разрешалось ни смотреть, ни быть замеченными. Громко не разговаривали, но шепот и смешки не прерывались ни на минуту.
Рыцари, стоя поодаль, с любопытством заглядывали туда, разговаривая свободно и развязно о женщинах, которые догадывались, что означают эти горячие взгляды, и постоянно краснели.
На женской половине разговаривали о судьбе Люкерды. Те из присутствующих, которым никогда еще не довелось видеть страшного князя, жаждали взглянуть на него хотя бы издали.
Уже был близок закат, когда в комнатах началось движение. Дали сигнал. Князь шел нетвердой поступью, опустив глаза; казалось, его давил остроконечный позлащенный шлем, сжимали красивые латы, мешало платье. Шел, как на смерть, бледный…
При виде его женщины перешептывались:
— Идет он, не как убийца, но, как жертва.
За князем следовали придворные чины, мечник, гофмейстеры, подкоморий, коморники, подчаший, ловчий; затем шло духовенство, канцлер, чиновники канцелярии, дворяне…
Двор блестел пурпурными и лиловыми оттенками, наподобие королевского; вся эта роскошь была привезена с Востока через Италию, во время Крестовых походов.
Блестящее шествие тянулось молча, задумчиво; все шли с серьезным и гордым видом, подражая князю.
Свинка направился в костел, где ждал нареченных во главе духовенства. Пшемыслав ехал один со своей дружиной.
В поле виднелись красные палатки, окруженные пестрым отрядом королевны: повозки, лошади, мужчины, женщины — все в нездешних костюмах.
Князь раз и другой бросил тревожный взгляд. Конь рвался вперед, всадник сдерживал. Около палатки стали суетиться.
Ехавшие впереди трубачи сыграли встречу; Пшемыслав подъехал к палатке и едва успел сойти, когда к нему подошла Рыкса в сопровождении пожилой женщины. Он побледнел и остолбенел.
Рыкса ли это была или из гроба вставший призрак Люкерды?
Тот же возраст, те же золотистые волосы, те же глаза, то же лицо, даже по странному совпадению как бы то же платье, драгоценности, все то, что надевала Люкерда…
Это была она, воскресшая, но с другим выражением лица. Несмотря на минутное замешательство в ней не было той девичьей нерешительности, какая замечалась у покойной, но скорее гордость и королевская уверенность в себе, что-то насмешливое и игривое.
Это была Люкерда, но не плачущая и слабая, а сильная и решительная.
Чрезвычайное сходство, поразившее князя настолько, что он не мог промолвить слова и поздороваться с ней до тех пор, пока не пришел в себя, удивило и других.
Был в этом перст Божий: прощение или угроза?
Королевна знала несколько немецких слов, которые храбро произнесла, смеясь, и в то же время стараясь заглушить смех. Пшемыслав не слышал, не понимал ничего, не знал, что он ей ответил. Сейчас же дали сигнал садиться на коней.
Подвели назначенного для молодой; его вел под уздцы паж в придворном княжеском костюме. Рыкса села легко, уверенно, подняла голову и окинула всех взглядом: знайте свою царицу!
Она была красива, но в то же время и привлекала и как бы отталкивала, пугала. Юная девушка была изумительно храбра: ничему не удивлялась, ничем не пугалась.
Пшемыслав ехал рядом, но почти не решился посмотреть на нее; бледный, терялся в думах о том, как две женщины могли быть настолько похожи, почему Бог послал ему из-за моря такую жену, что она постоянно будет напоминать ему об умершей мученице?
Не зная этого, Рыкса была воплощенным угрызением совести.
Весь двор шептался:
— Смотрите! Да ведь это Люкерда, какой она была до болезни! Помните, когда приезжали… та самая, она!
Даже посторонние почувствовали какой-то страх. В то время как князь ехал, свесив голову, она разглядывала его с ребяческим любопытством, словно обещанную игрушку. Она мерила его взглядом с ног до головы, а затем посматривала на остальных; скорее другие опускали глаза, чем она пугалась их взгляда. В ее глазах отсвечивал холод, видно, еще никакой огонь не разогрел их. Красивые губки улыбались не нежно, а как-то гордо, иронически. Ведь это была дочь короля, хотя отец ее и не царствовал, а пока еще только боролся за свой престол.
