Артур Дойль - Родни Стоун
От Кроли дорога плавно поднимается на поросшее вереском плоскогорье, раскинувшееся на много миль. По обочинам, а то и напрямик, по рябым от вереска отлогим склонам, тянулись вереницы пешеходов. Усталые, все в пыли, люди едва передвигали ноги, многие брели из самого Лондона и проделали за эту ночь тридцать миль. На перекрестке застыл всадник в причудливом зеленом одеянии, картинно сидевший в седле; пришпорив коня, он поспешил нам навстречу, и я узнал смуглое красивое лицо и дерзкие черные глаза Мендосы.
— А я вас поджидал, чтобы вам зря не плутать, сэр Чарльз, — сказал он. — Отсюда — по Гринстедской дороге, а там взять полмили влево.
— Прекрасно, — сказал дядя и повернул гнедых.
— Ваш боец еще не явился, — заметил Мендоса; в его тоне и в выражении лица сквозило подозрение.
— А тебе какое дело, черт подери? — со злостью крикнул Белчер.
— Нам всем есть дело, потому что ходят разные слухи!
— Так держи их про себя, не то пожалеешь, что слушал!
— Ладно, ладно, Джем. Ты, видно, нынче плохо позавтракал.
— А остальные уже на месте? — небрежно спросил дядя.
— Нет еще, сэр Чарльз. Но Том Оуэн с канатами и кольями уже там. Только что проехал Джексон и почти все, кто будет охранять порядок.
— У нас в запасе еще час, — заметил дядя, когда мы покатили дальше. — А те, возможно, опоздают, ведь им ехать от Рейгета.
— Вы держитесь молодцом, Треджеллис, — сказал Крейвен.
— Нам надо храбриться и не подавать виду до последней минуты.
— Ну, конечно, сэр! — воскликнул Белчер. — Уж будьте уверены, раз ставки на Джима так подскочили, это неспроста — кто-то что-то проведал. Надо держаться изо всех сил, сэр, а там видно будет.
Задолго до того, как мы увидели собравшуюся толпу, до нас уже доносился гул, похожий на рокот прибоя, — и вот наконец мы въехали на вершину холма, и взорам открылся гигантский людской водоворот, где все устремлялось к небольшой воронке посередине. А вересковые просторы вокруг были усеяны тысячами экипажей и лошадей, и всюду на косогорах пестрели раскинутые на скорую руку навесы и палатки. Для ринга была выбрана широкая котловина: расположившись по склонам этого прекрасного амфитеатра, добрых тридцать тысяч зрителей могли хорошо видеть то, что происходило внутри. Когда мы подъехали, среди тех, кто сидел с краю, раздалось «ура», перекинулось дальше, дальше, и наконец все это множество народу разразилось приветственными криками. А через минуту возгласы раздались снова — с другого края амфитеатра, по ту сторону арены, — все лица, обращенные к нам, отвернулись, и в мгновение ока раскинувшееся перед нами людское море из светлого стало темным.
— Это они. Не опоздали, — в один голос сказали дядя и Крейвен.
Стоя в коляске, мы увидели приближавшуюся по холмам кавалькаду. Впереди, в огромном желтом ландо, ехали сэр Лотиан Хьюм, Краб Уилсон и его тренер капитан Барклей. На шляпах форейторов развевались желтые ленты — цвет Уилсона, в желтом ему предстояло выйти на ринг. За ними гарцевала добрая сотня разных знатных господ из западных графств, а дальше, насколько хватал глаз, тянулся по Гринстедской дороге поток всевозможных карет, колясок и легких двуколок. Огромное ландо, раскачиваясь и подпрыгивая на кочках, направлялось в нашу сторону, и наконец сэр Лотиан заметил нас и крикнул форейторам, чтобы придержали лошадей.
— Доброе утро, сэр Чарльз, — сказал он и легко соскочил наземь. — Я так и думал, что это ваша красная коляска. Отличное утро для боя.
Дядя молча и сухо поклонился.
— Раз мы уже здесь, я думаю, можно и начинать, — продолжал сэр Лотиан, словно не замечая его холодности.
— Мы начнем в десять и ни минутой раньше.
— Прекрасно, как вам угодно. А кстати, сэр Чарльз, где ваш боец?
— Я хотел бы спросить об этом вас, сэр Лотиан, — отвечал дядя. — Где мой боец?
На лице сэра Лотиана выразилось изумление, если и не искреннее, то мастерски разыгранное.
— Почему вы задаете мне столь странный вопрос?
— Потому что я хотел бы получить на него ответ.
— Что я могу ответить? Меня это не касается.
— А у меня есть основания полагать, что вы тем не менее имеете к этому касательство.
— Если вы соблаговолите выразиться хоть немного яснее, я, быть может, и пойму, что вы желаете этим сказать.
Оба были очень бледны, держались холодно и учтиво и не возвышали голоса, но взгляды их скрестились, точно разящие клинки. Я вспомнил, что сэр Лотиан славится как непобедимый беспощадный дуэлянт, и мне стало страшно за дядю.
— Так вот, сэр, если вы полагаете, будто я дал вам повод для недовольства, вы меня крайне обяжете, высказавшись яснее.
— Извольте, — сказал дядя. — Некие злоумышленники сговорились искалечить или похитить моего бойца, и у меня есть все основания полагать, что вам об этом известно.
Мрачное лицо сэра Лотиана исказила злобная усмешка.
— Понимаю, — сказал он. — Во время тренировки ваш ставленник не оправдал надежд, и вам теперь приходится выдумывать какие-то отговорки. Но, мне кажется, вы могли бы сочинить что-нибудь более правдоподобное и чреватое не столь серьезными последствиями.
— Сэр, — сказал дядя с внезапно прорвавшимся бешенством, — вы лжете, но только вам одному известно, какую отъявленную ложь вы мне преподносите!
Впалые щеки сэра Лотиана побелели от ярости, глубоко посаженные глаза вспыхнули свирепым огнем, точно у пса, бешено рвущегося с цепи. Но он совладал с собой и вновь стал прежним, невозмутимо спокойным и самоуверенным джентльменом.
— Нам с вами не подобает браниться, как мужичью на ярмарке, — сказал он. — Мы можем объясниться и после.
— Обещаю вам это, — зловеще произнес дядя.
— А пока напомню вам условия нашего пари. Если через двадцать пять минут вы не представите своего бойца, я выиграл.
— Через двадцать восемь, — поправил его дядя, взглянув на часы. — Вот тогда вы можете говорить о выигрыше, и ни секундой раньше.
Он был великолепен, он держался так уверенно, словно располагал неограниченными возможностями, и, глядя на него, я почти забыл, что на самом деле положение наше отчаянное. Тем временем Беркли Крейвен обменялся несколькими словами с сэром Лотианом и вновь подошел к нам.
— Меня просили быть единственным судьей состязания, — сказал он. — Отвечает ли это вашим желаниям, сэр Чарльз?
— Буду вам весьма обязан, если вы возьмете это на себя, Крейвен.
— И предлагают, чтобы за временем следил Джексон.
— Превосходно. На том и порешим.
Между тем подъехали последние экипажи, всех лошадей привязали к вбитым в землю кольям. На поросших травою склонах люди садились сперва поодиночке, потом все тесней и, наконец, слились в сплошную массу с одной могучей глоткой, которая уже начинала громко выражать свое нетерпение.
Вокруг на бескрайних лиловато-зеленых просторах почти незаметно было движения. Лишь с юга по дороге мчалась во весь дух какая-то запоздалая двуколка, да взбирались по косогору несколько путников из Кроли. И нигде никаких признаков пропавшего боксера.
— А люди все равно заключают пари, — сказал Белчер. — Я только что был у самого ринга, ставят все так же поровну.
— Для вас отведено место у внешних канатов, сэр Чарльз, — заметил Крейвен.
— Моего бойца еще не видно. Я не пойду на свое место, пока он не явится.
— Я обязан вам сказать, что до срока осталось только десять минут.
— А по-моему, пять! — крикнул сэр Лотиан Хьюм.
— Это решает судья, — твердо сказал Крейвен. — По моим часам осталось десять минут, значит, десять.
— Вот и Краб Уилсон! — сказал Белчер.
И тотчас оглушительно взревела толпа. Чемпион Запада, переодевшись, вышел из своей палатки, за ним следовали его секунданты — Голландец Сэм и Мендоса. Краб Уилсон, обнаженный до пояса, был в миткалевых белых штанах, белых шелковых чулках и легких спортивных башмаках. Подпоясан он был канареечно-желтым кушаком, сбоку у колен трепетали кокетливые бантики того же цвета. В руке он держал белый цилиндр и, пробегая по проходу, оставленному в толпе, подкинул его высоко вверх, так что цилиндр упал на огороженную площадку. Потом боксер в два прыжка перелетел через оба каната — внешний и внутренний — и, скрестив руки на груди, остановился посреди ринга.
Не диво, что толпа встретила его восторженными воплями. Белчер и тот не стерпел и присоединился к общему приветственному хору. Что и говорить, Краб Уилсон был сложен великолепно: нельзя было не залюбоваться его могучей фигурой, живой игрой мышц, при каждом движении плавно круглящихся под белой, гладкой кожей, что сверкала в лучах утреннего солнца и лоснилась, точно шкура пантеры. Руки у Краба Уилсона были длинные и гибкие, осанка словно бы небрежная, но в его могучих покатых плечах чувствовалось куда больше силы, чем в квадратных плечах иных атлетов. Он закинул руки за голову, вытянул их вверх, рывком отвел назад, и при каждом движении под белой кожей вздувались и перекатывались все новые узлы мускулов, и всякий раз толпа разражаласъ восторженным воплем. Потом Уилсон вновь скрестил руки на груди и застыл, точно великолепное изваяние, дожидаясь противника.
