Томазо Гросси - Марко Висконти
Он снова выглянул в окно, постоял минуту, созерцая площадь, а затем воскликнул:
— Как красива Лукка… Но все же это не Милан, — добавил он со вздохом. — Стать князем там, где ты был унижен, повелевать теми, кому ты повиновался, быть великим среди тех, кого радует твое величие, делиться им с друзьями и бесить врагов, наслаждаясь их унижением, — вот это жизнь!.. Здесь вокруг веселые холмы, покрытые виноградниками и оливковыми рощами, здесь много рыцарей, прелестных дам, богатства, изысканности… но все это ничего не говорит сердцу Марко.
В то время как он, полный этих дум, стоял у окна, собравшийся на площади народ заметил его тень на стекле, и все принялись кричать:
— Да здравствует Марко! Да здравствует Марко!
Потревоженный шумом голосов, прервавших его мысли, Марко склонил голову и в любезном поклоне развел руки, но потом потерял терпение и вышел в соседнюю комнату со словами:
— Глупые безумцы! Вы боитесь остаться без хозяина?.. Да здравствует Марко! А чего вы ждете от этого Марко? И кто он такой? Уверены ли вы, что он не захочет обмануть ваши надежды? Какой восторг! Какое ликование! Наверное, то же было и после победы в Альтопашо… И кто-то, пожалуй, верил вашим крикам. Я сам когда-то упивался ими… А сейчас я знаю, как краток путь от вербного воскресенья до страстной пятницы, от осанны до крестного пути.
На пороге появился паж. Получив разрешение, он вошел с глубоким поклоном, вручил Марко несколько писем и сказал:
— Послания из Ломбардии; гонец ждет внизу, в красном зале, он говорит, что он ваш слуга; его имя Пелагруа.
— Подожди у двери, — отвечал Марко, отсылая пажа кивком головы. Потом он подошел к светильнику, начал читать надписи на письмах и, узнавая по почерку, от кого они были, бросал их одно за другим на стоявший рядом столик.
Вдруг на глаза ему попалось письмо, при виде которого он удивленно поднял брови, взял серебряный колокольчик и позвонил. В дверях сразу появился паж, и Марко спросил у него:
— Все ли письма прибыли с одним гонцом?
— Да, — отвечал паж, — их все принес ваш слуга. Правда, одно оставил во дворце гонец, который был здесь проездом в Рим.
— Хорошо, — сказал Марко, и мальчик вышел.
Бросив на стол последнее письмо, которое он все еще держал в руках, Висконти сказал самому себе с горькой усмешкой: «Итак, меня удостоил вниманием мой сиятельный племянник!» Затем он взял другое письмо, которое сначала отложил в сторону, вскрыл его и начал читать. Это было послание от Лодризио, его советника. С тех пор как Марко покинул Милан, Лодризио регулярно сообщал ему все городские новости. Не проходило недели, чтобы гонец не вез его писем или ответов Марко, написанных условным шифром. В них они плели новые сети интриг и советовались, что предпринять в зависимости от положения дел.
Как только пошли слухи, что император двинулся в Ломбардию, Лодризио принялся уговаривать Висконти выступить с мятежными германцами из Черульо и напасть на Людовика с тыла, как намеревался сделать когда-то сам Марко, а Лодризио тем временем поднял бы Милан и вышел бы навстречу императору с ополчением горожан, враждебных Адзоне и отнюдь не желавших пускать в город банды голодных грабителей императора. Но в то время Марко еще не был готов к этому. Он не настолько доверял бунтовщикам из Черульо, чтобы прямо повести их против их собственного германского императора. С другой стороны, тут как раз подвернулось дело с Луккой, от удачного исхода которого зависело, сможет ли он добыть нужные деньги, чтобы добиться привязанности и послушания немцев, чьим начальником он сделался.
Но стоит в предприятиях подобного рода упустить удобный момент, тот самый неуловимый, быстротечный момент, когда все идет как по маслу, момент, который нужно ловить на лету, — и дело оборачивается совсем по-другому. Пока Марко медлил, возникли новые неожиданные осложнения, предусмотреть которые было невозможно, так как они зависели не только от воли отдельных людей. Эти-то осложнения и перепутали нити заговора в Милане.
Любовь, которую миланцы питали к Марко, пошла на убыль, как только он перестал осыпать народ щедротами и с блеском разъезжать по Милану в сопровождении роскошной свиты рыцарей и оруженосцев. Он не устраивал больше шумных пиров, и из уст в уста больше не передавались его разящие шутки, сказанные на ухо приближенным, а затем разнесенные толпою, которой всегда льстит, если она может втихомолку уязвить кого-либо из сильных мира сего.
Богатые и влиятельные жители ломбардских городов, втайне ему сочувствовавшие, также были обескуражены тем, что время шло, а дело не двигалось с места. Им не нравились некоторые странности, которые появились в поведении Марко с тех пор, как он запутался в сетях любви. Предмет его страсти был еще не известен, но признаки ее уже всем бросались в глаза.
Марко мог бы опереться на священников, специально посланных для его поддержки папой Иоанном, но и они, заметив, что их друг не торопится покинуть Черульо, в то время как Людовик Баварский большими переходами стремительно движется к Ломбардии, почувствовали, что им надо найти союзника понадежнее, если они не хотят потерять все свое влияние в этих местах и попасть в руки Адзоне, который молчал, пока был слаб, но сразу бы все им припомнил, как только почувствовал бы силу с приходом императора.
Впрочем, духовенство могло не слишком утруждать себя поисками союзников: оно было уверено в своем будущем, но вот Адзоне чувствовал себя далеко не так спокойно. Ему было известно, что император приближается к Ломбардии с распущенной и бунтующей армией, что он вне себя от ярости и что зол он, как легко было догадаться, главным образом на него, на Адзоне, потому что Адзоне не выплатил денег, обещанных за его назначение наместником Милана, и, по всей видимости, сговорился с Марко, чтобы не дать бунтовщикам из Черульо вернуться под знамена императора. Дрожь пробирала нового владыку Милана; трепетали и оба его дяди, Лукино и Джованни, при мысли об этом мстительном, жадном, капризном человеке, который предал гибеллинов Италии и много месяцев гноил их самих в темницах Монцы. Они не могли без страха подумать о том, что им снова придется очутиться во власти его прихотей.
При таком положении дел уступки напрашивались сами собой; и действительно, Адзоне сделал первый шаг, распустив слухи о том, что он хотел бы примириться с церковью, и духовенство приняло его с распростертыми объятиями. Первое же их совместное решение сводилось к тому, что он должен решительно выступить против императора и всеми силами отстаивать свои земли. Так новый миланский владыка неожиданно обрел спасение там, где прежде готовилась его гибель: став другом церкви, он привлек на свою сторону те силы, которые раньше упорно враждовали с ним, и обрел в них надежную защиту.
Все это было уже давно известно Марко. Теперь же Лодризио извещал его в письме, что Милан спешно укрепляется, готовясь оказать сопротивление императору, а Монца, Лоди и другие города заявили, что скорей дадут разрушить себя до основания, чем откроют ему ворота. Что же касается их первоначальных планов, то теперь им опереться не на кого: все жители города сплотились вокруг Адзоне для борьбы с общим врагом. А потому Лодризио советовал Марко выждать и ни к кому не присоединяться. Если победит император, писал он, то, приведя к нему отряд германцев из Черульо, Марко мог бы стать его другом и получить от него титул наместника, который тот наверняка отнял бы у Адзоне в отместку за его мятеж. Если же дело обернется худо для Баварца, то Марко сможет сослаться на услугу, оказанную им победителю наместнику: ведь именно он увел отряд наемников из Черульо и не дал им прийти на помощь императору в трудную минуту.
Лодризио писал, что Марко может не беспокоиться: их замыслы не раскрыты, а примирение духовенства с наместником было далеко не полным и не совсем искренним. Он также советовал Марко продолжать сношения с кардиналом Бельтрандо дель Поджетто, с папским двором в Авиньоне и с Флоренцией, чтобы опереться на них в случае необходимости, как только будут приведены в действие нити заговора.
Кончив читать, Марко презрительно бросил листок на стол и сказал:
— Опять это притворство и двойная игра! Вот к чему старается он меня приучить! Нет, я не рожден для этого подлого века!.. И все же…
Но так и не закончив фразы, он взял со стола и развернул письмо от Адзоне. Племянник подробно сообщал ему, что произошло в городе, объяснял причины, побудившие его выступить против императора, просил его занять чем-нибудь германский отряд в Черульо, чтобы он не пошел на соединение с врагом, и быть посредником в примирении и заключении союза с некоторыми городами в Тоскане и Романье. В конце он просил советов о том, как укрепить Милан.
Остальные письма были почти одного и того же содержания: ломбардские сеньоры приносили в них свои извинения за вынужденное сближение с Адзоне и клялись в верности Марко, который горько усмехался, читая изысканные фразы, которыми старые друзья пытались прикрыть свою измену. Марко слишком хорошо знал цену людям, чтобы испытывать при этом ненависть или удивление. «Они решили, что я уже ни на что больше не годен, — подумал он. — Но когда они узнают, что я стал господином Лукки, а дела в Ломбардии пойдут на лад, они снова будут ласковыми и послушными».
