Евгений Салиас - Атаман Устя
— А храбрый генералъ Петрынь съ командой будетъ пустое мѣсто караулить! крикнулъ Малина, — покуда его не словятъ наши.
Атаманъ Устя при всѣхъ обнялъ своего эсаула и произнесъ бодро и весело:
— Молодчина ты, Орликъ! Зналъ я, что ты умница-разумница, и надѣялся на тебя, но все-таки ты меня теперь удивилъ, — и атаманъ прибавилъ: ну, живо, ребята! Козій-то Гонъ не на носу вѣдь, а къ вечеру надо намъ быть на мѣстахъ.
Оружіе было тотчасъ же роздано, и каждый молодецъ получилъ такой запасъ зарядовъ, какого никогда не получалъ, — спасибо купцу Душкину, у котораго поживились вволю порохомъ и свинцомъ.
Чрезъ часъ разбойная команда, человѣкъ въ шестьдесятъ, уже бодро шагала на встрѣчу командѣ городской. Устя и Орликъ были верхами впереди, и эсаулъ разсказывалъ атаману все подробно, описалъ и командира изъ недорослей дворянскихъ.
— Его-то мы повѣсимъ! прибавилъ Орликъ. Намъ все одно бросать Яръ; вѣдь за ними и другую команду пришлютъ.
— А зачѣмъ его вѣшать? спросила Устя.
— Затѣмъ, чтобы ихъ братъ, устрашенный, впредь не вызывался на разбойниковъ ходить. Это наша выгода.
— Да, вѣрно! Въ Козьемъ Гонѣ и повѣсимъ! весело сказала Устя.
— И Петрыня съ нимъ, мерзавца! вскрикнулъ эсаулъ. Обоихъ вмѣстѣ на одинъ сукъ.
— Да, ужь я мѣшать не буду! Погубилъ я было васъ всѣхъ изъ-за окаяннаго! досадливо произнесла Устя. Теперь тоже изъ-за него уходи, бросай свой поселокъ и ищи другое мѣсто.
— Тебѣ твой дворецъ жалко? пошутилъ Орликъ.
— Вѣстимо, — жалко. А зерно Душкина? Вѣдь его не будешь таскать за собой по степи да по Волгѣ; бросай теперь — а намъ бы хлѣба на годъ хватило.
— Да, обида! Да что-жь дѣлать, рѣшилъ Орликъ. — Говорилъ я тебѣ не разъ про поганца Петрыньку; ты не вѣрилъ; ну, вотъ… Еще спасибо, что я колѣно это надумалъ, да еще спасибо, что дурака-чижика послали на насъ.
— Чижика? разсмѣялась Устя.
— Да. Ей-Богу, не воинъ, а чижикъ. Бѣленькій, румяненькій, будто крупичатый. Глазки дѣвичьи, ручки бѣляночки, голосокъ соловьиный, — барченокъ, какъ есть, выхоленный матушкой съ батюшкой на аладьяхъ да на меду! шутилъ Орликъ.
— Терпѣть я ихъ не могу! выговорилъ атаманъ. — Видѣлъ я такихъ, когда въ Ростовѣ сидѣлъ; да и секретарь-то мой московскій, изъ-за котораго мнѣ пришлось на Волгу итти, эдакій же былъ уродъ.
— Нѣтъ, этотъ не уродъ. Онъ изъ себя красивый, сказалъ Орликъ. — Только вотъ говорю: барченокъ крупичатый и на меду вареный.
Десять верстъ прошли устинцы, не отдыхая, бодрымъ и скорымъ шагомъ. Послѣ часового привала и закуски хлѣбомъ съ ключевой водой, отрядъ поднялся снова и снова бодро зашагалъ далѣе.
Солнце уже сѣло, когда устинцы достигли узкаго темнаго ущелья среди двухъ высокихъ горъ.
— Какъ разъ во-время! сказалъ Орликъ. — Присядь, отдохни, ребята, въ кучѣ и закусить опять, кто желаетъ, а я вамъ покуда поясню, что дѣлать, сызнова, чтобы не попортили.
И когда вся шайка разсѣлась съ трудомъ въ кучѣ на узенькой тропѣ, пролегавшей чрезъ ущелье, Орликъ снова подтвердилъ тотъ же приказъ: послѣ его вѣстового выстрѣла зачинать и палить, елико можно чаще, въ кучу, чтобы сразу болѣе половины было подбито; полѣзутъ коли солдаты со зла на выстрѣлы въ самую чащу, — ждать каждому тихо и молча съ готовымъ зарядомъ, и когда наткнется тотъ совсѣмъ — палить въ упоръ; если же бросится команда бѣжать назадъ, бить вслѣдъ по ущелью. А затѣмъ, по его, Орлика, крику вылѣзать изъ кустовъ и живо на тропу тоже въ кучу… и въ догонку; кто выпалилъ, лѣзь назадъ и пропускай того, у кого зарядъ въ ружьѣ — и такъ одинъ за другимъ и чередуйся по четыре по пяти заразъ.
— И пойдетъ у насъ пальба безъ молчка. Вотъ капралъ нашъ и почнетъ удирать, а не лѣзть. А мы знай будемъ за нимъ шагать да подстрѣливать… всѣхъ и уложимъ; а ужь кому живу остаться — тому у насъ въ ногахъ валяться.
Когда стемнѣло совсѣмъ, устинцы уже давно разсыпались невдалекѣ отъ дороги по двумъ склонамъ горъ, сплошь заросшимъ частымъ кустарникомъ, и въ ущельи Козій Гонъ наступила такая тишина, что нельзя было бы повѣрить присутствію на дорогѣ полсотни разбойниковъ.
Орликъ умостился подъ высокой елью тоже саженяхъ въ десяти отъ дороги.
Прошло много времени, и ночная тишина не нарушалась ничѣмъ… Впереди на краю ущелья ничего не виднѣлось.
Въ окрестности тоже было тихо.
Орликъ началъ смущаться, но молчалъ и пытливо глядѣлъ въ конецъ ущелья.
Устя, сидѣвшая въ чащѣ неподалеку отъ него, не вытерпѣла и тихо полѣзла къ высокой ели.
— Орликъ! я къ тебѣ; роба меня одолѣла.
— Что? лѣшаго, что ли, испугался! досадливо и грубо проговорилъ эсаулъ.
Устя удивилась. Никогда еще, пожалуй, ни разу Орликъ не говорилъ съ ней такимъ мужскимъ голосомъ.
— Нѣтъ, не лѣшаго… а не сплоховалъ ли ты, понадѣявшись. Можетъ, они хитрѣе насъ.
— Кто они! также досадливо мычнулъ Орликъ.
— Петрынь съ капраломъ! Кто?
Эсаулъ молчалъ. Смущеніе и злоба душили его. Неужели маху далъ, думалось ему. Его чижикомъ величалъ, а самъ, старый воробей, на мякинѣ поймался…
— А если они въ Яръ обходомъ двинули всѣ; а мы тутъ сидимъ ночью и пустое мѣсто стережемъ!
— Ахъ, Устя, замолчи! и безъ тебя тошно. Ну, что-жъ я-то скажу! что жь я святъ духъ, что ли? воскликнулъ Орликъ громко.
— Ты чего!.. Эй! меня, что-ли? раздался въ кустахъ голосъ Малины.
— Смирно! крикнулъ Орликъ на все ущелье гнѣвнымъ голосомъ, а слово это огласило Козій Гонъ, какъ выстрѣлъ, и откликнулось въ горахъ.
Наступила снова та же полная невозмутимая тишина, полное безмолвье окрестное, будто вся природа спала подъ покровомъ и теплынью ночи.
Вдругъ послышался дальній звукъ, странный, неопредѣленный, непрерывный…
Орликъ прислушался съ замираніемъ сердца, догадался и вздохнулъ свободно. Это былъ скрипъ колесъ. А онъ вспомнилъ, что одна телѣга у команды, въ которой шла именно его лошадь, данная имъ Петрыню, скрипѣла въ пути надъ его ухомъ, когда онъ бесѣдовалъ и шутилъ съ капраломъ.
— Обозъ съ собой взялъ, подумалъ Орликъ, и крикнулъ среди тишины и темноты ночи: береги, держи ушки на макушкѣ. Ребята, помни: жди моего выстрѣла и раньше никто не пали, коли и своя, и наша жизнь дорога.
Орликъ едва сидѣлъ на своемъ мѣстѣ отъ радости. Какъ гора съ плечъ свалилась у него отъ этого скрипа телѣги. Одно его нѣсколько тревожило: начинался разсвѣтъ и по расчету времени, когда команда подойдетъ въ Козій Гонъ, станетъ уже значительно свѣтлѣе въ ущельи.
— Не бѣда; ловить и палить будемъ ловчѣе! подумалъ жъ. А искать насъ въ кустахъ еще темно будетъ.
Прошло полчаса, скрипъ затихъ при входѣ въ ущелье, но мѣрный шумъ шаговъ толпы сталъ явственно доноситься до устинцевъ.
Сквозь полусумракъ разсвѣта можно было различить темную сплошную и длинную массу, которая змѣйкой растянулась по тропинкѣ, пролегавшей по ущелью.
У Орлика сердце стучало отъ нетерпѣнія. Наконецъ эта толстая и темная змѣя поровнялась съ тѣмъ мѣстомъ гдѣ засѣли въ разсыпную устинцы.
Орликъ шепнулъ: Господи благослови!
Онъ прицѣлился въ голову колонны, гдѣ ему виднѣлась сѣрая лошадь, а слѣдовательно и самъ капралъ на ней — и спустилъ курокъ. Полыхнулъ огонекъ подъ елью, и трескъ оглушительный, будто отъ залпа изъ большихъ орудій, грянулъ и раскатился по ущелью… Ахнуло все!.. и люди, и горы, и земля, и небо… Но вслѣдъ затѣмъ… другой ударъ!.. Отъ этого удара даже у Орлика екнуло сердце, не то отъ радости, не то отъ оглушенья.
Всѣ молодцы-устинцы — всякъ изъ своей норы — выпалили вразъ, какъ по командѣ. По всей чащѣ съ обѣихъ сторонъ ущелья мелькнули въ кустахъ огоньки, но грохотъ былъ такъ силенъ, что всякъ изъ нихъ ахнулъ, не понимая, что эта за притча.
А притча была — Козій Гонъ и его диковинное эхо.
Сумятица въ командѣ, вопли и крики огласили тоже оба склона горъ. Нѣсколько человѣкъ попадали на-земь.
— Пали!.. Заряжай, братцы! Живо! Бери! крикнулъ потерявшійся капралъ, но голосъ его, ребяческій и перепуганный на-смерть, только смутилъ еще больше всю команду, да ободрилъ разбойниковъ. Команда выпалила, но зря, въ кусты, иные просто вверхъ. Съ обоихъ склоновъ раздалось еще нѣсколько выстрѣловъ, и они зачастили безъ перерыва; то тамъ, то сямъ вспыхивалъ огонекъ въ темной чащѣ кустарника. Ущелье гудѣло и дрожало… Солдаты бились, толкались, кричали, палили тоже, но падали и падали по два и по три заразъ… Наконецъ, задніе бросились бѣжать назадъ изъ ущелья, и темная змѣйка, гдѣ при ясной зарѣ можно было уже различать людей, шумя двинулась обратно; на дорогѣ оставался однако слѣдъ — раненые и убитые; ихъ было много — недаромъ устинцы цѣлили и били въ кучу. Орликъ бросился изъ кустовъ внизъ и крикнулъ:
— Ребята! половины не осталось, держи! лови!.. за мной…
Кой-гдѣ захрустѣли кусты и посыпались на тропу молодцы.
— Ой, лихо, лихо, лихо, лихо! заоралъ и оралъ Малина во все горло, катясь чуть не кубаремъ съ горы внизъ.
