Режин Дефорж - Авеню Анри-Мартен, 101
Соответствуют ли его слова действительности? Во всяком случае, звучит правдоподобно. Леа удовольствовалась этим объяснением.
— Надеюсь увидеться с вами при более приятных обстоятельствах, — сказал Большой Клеман на прощание…
Если бы не боль внизу живота, которая не давала ей забыть о прошедшей ночи, Леа пустилась бы в пляс прямо на бульваре Верден. Вечер выдался прекрасный. Девушка шагала не спеша, блаженно нежась под последними лучами заходящего солнца. Она решила отправиться к дяде, Люку Дельмасу, чтобы принять душ, избавиться наконец от ощущения грязи… и впервые за день спокойно подумать о том, что произошло.
Матиас ее детства и юности умер для нее в мерзком заведении этой отвратительной бабы. Он никогда не получит прощения Леа. Единственное, в чем она никак не могла разобраться, так это в том, насколько реальными были угрозы Матиаса. Теперь она знала, что он способен на все, но пока не могла с точностью определить, насколько цепко он держит ее в своих руках, и как далеко простирается его власть над ней. О том, чтобы выгнать Матиаса из Монтийика, не могло быть и речи, во всяком случае, до тех пор, пока она не узнает, как в действительности обстоят дела с поместьем и что он может сообщить гестапо…
В столовой мэтра Дельмаса было тепло; ужин, поданный старой верной кухаркой, оказался таким же безвкусным, как и до войны.
В обществе дяди Люка и кузена Филиппа, решившего пойти по стопам отца и наконец, закончившего изучение права, Леа чувствовала все большую неловкость и внутреннее напряжение.
— Какое счастье, что у папы хорошие отношения с префектом, иначе мадам д’Аржила могла бы провести там еще много месяцев, — с пафосом произнес Филипп.
— Ты — адвокат; ты что, считаешь нормальным, когда сажают в тюрьму ни в чем не повинного человека? — возмутилась Леа.
— Может быть, она ничего предосудительного и не сделала, но хорош гусь ее муженек, которого разыскивает полиция!
— Какая? Французская или немецкая? — язвительно спросила Леа.
— Ты прекрасно знаешь, что полицейские сотрудничают.
— Да это всем известно…
— Дети, перестаньте ссориться! — вмешался мэтр Дельмас. — Ты не права, Леа. Здесь, в Бордо, мы всего лишь выполняем указания правительства. Любое другое поведение противоречило бы интересам нашей страны. Сделав такой выбор, маршал Петен спас Францию от анархии и коммунистического нашествия, не говоря уже о том, что сберег тысячи человеческих жизней…
— Дядя Люк, ты почему-то забываешь о том, что эти человеческие жизни для них ничего не стоят! Они казнят десятки заложников!
— Это печальное следствие террористических актов, совершаемых безответственными людьми, наемниками Москвы и Лондона…
— Дядя! Как ты можешь такое говорить, когда дядя Адриан и Лоран д’Аржила…
Мэтр Дельмас вскочил так резко, что опрокинул тяжелый стул. Он гневно швырнул на стол салфетку.
— Не желаю больше слышать о своем брате! Для меня он умер, я тебе это уже говорил. Что же до Лорана д’Аржила, то я просто не понимаю, что с ним произошло. Это был прекрасный офицер… Спокойной ночи! Ты испортила мне аппетит…
Произнеся эту тираду, дядя Люк с удрученным видом покинул гостиную.
— Нехорошо, что ты довела его до такого состояния. Теперь он не будет спать всю ночь, — заметил Филипп.
— Ничего страшного, бессонница ему не повредит. Пусть подумает о том, что он будет делать после войны, когда немцы ее проиграют.
— Бедная девочка! Если это произойдет, то отнюдь не завтра. Лучше бы ты занялась своими возлюбленными и не лезла в мужские дела.
— Бедный Филипп! Ты все так же глуп. Ты видишь мир только глазами своего отца. Пьеро это понял и предпочел убраться отсюда.
Теперь и ее кузен, внезапно побледнев, вскочил из-за стола.
— Твое счастье, что ты не заговорила о брате при папе, а то я вышвырнул бы тебя вон!
Леа пожала плечами и спросила:
— Где он? Вы слышали о нем что-нибудь?
— Он в тюрьме, в Испании.
— В тюрьме?..
— Да, хоть он и не вор. Папа чуть не умер, когда нашел в своей комнате записку от него и узнал, что тот намерен добраться до Северной Африки и пойти добровольцем в армию.
— Уж ты-то на такое, разумеется, не способен.
— Можешь издеваться, сколько угодно. Но я абсолютно уверен: если бы не дурной пример дяди Адриана, малыш никогда бы не уехал. К счастью, его арестовали до того, как он успел пробраться в Марокко…
— К счастью?!
— Да, у папы в Мадриде есть друзья, адвокаты, они обещали вернуть Пьеро на родину.
— Он не вернется.
— Это меня удивило бы. Не так-то легко отделаться от ордена иезуитов, особенно если отец настаивает на необходимости оградить юную душу сына от опасности.
— Нечего сказать, прекрасные средства!
— Необходимые в наше время, моя дорогая. Ты лучше бы брала пример с сына хозяина вашего винного склада.
— Матиаса?
— Да, сына Файяра, который, несмотря на свое происхождение, ведет себя намного лучше, чем некоторые молодые люди нашего круга.
— Ох уж это твое правило: «чтобы тебе было хорошо, надо вести себя хорошо». Ты смешон, бедный мой старичок; можно подумать, что я говорю с тетей Бернадеттой: «молодые люди нашего круга». Да все это прогнило, распалось, исчезло навсегда! Ты и тебе подобные… да вы просто пережиток прошлого, динозавры…
— Динозавры или нет, но пока что страна держится только на таких людях, как мы.
— Ты считаешь, что можно жить под немецким сапогом и при этом лизать его подошву?
— Вижу, ты слишком внимательно слушаешь этих ничтожных типов с Лондонского радио. Им-то что — сидят себе в безопасности на своем острове и подбивают на подрывную деятельность всех коммунистических бездельников нашей несчастной страны.
— Ты забываешь о ежедневных бомбардировках Англии.
— Мало этим мерзавцам! И всем, кто им помогает!
— Как ты только можешь говорить такое о наших родственниках!
— Ты такая же идиотка, как и они.
Опять то же непонимание, те же споры, те же оскорбления, что и в детстве…
Лучше всего было бы оставить его здесь и пойти спать, но то, что он сказал о Матиасе, беспокоило Леа.
— Что ты имел в виду, когда говорил о Матиасе? — спросила она.
— А то, что работа в Германии пошла ему на пользу. Он поумнел; теперь вместо того, чтобы смотреть на тебя томными глазами и умирать от любви, он ведет себя как настоящий мужчина, на которого всегда можно положиться.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Трудно объяснить, потом сама поймешь. Уже поздно, а завтра рано утром мне нужно бьугь во дворце. Спокойной ночи. Тебе постелили в комнате Коринны. Не забудь погасить здесь свет.
— Спокойной ночи.
Облокотившись на стол и положив подбородок на руки, Леа долго сидела в тревожной задумчивости, пытаясь понять, что имел в виду Филипп, когда говорил о Матиасе.
На следующее утро мэтр Дельмас и Леа поехали за Камиллой в лагерь Мериньяк. Молодая женщина была так слаба, что жандарму пришлось на руках отнести ее к машине адвоката. Выполнив все формальности, они, наконец, покинули лагерь под равнодушными взглядами немногочисленных узников, бродивших под моросящим холодным дождем.
Полулежа на заднем сиденье, Камилла смотрела, как открываются опутанные колючей проволокой ворота. Она была так измучена, что даже не испытывала особой радости.
16
Камилле едва хватило сил обнять сына. У нее был очень сильный жар, и временами она никого не узнавала. Доктор Бланшар определил у нее воспаление легких и сотрясение мозга. Три недели она находилась между жизнью и смертью. Руфь, Леа и Лаура по очереди дежурили у её кровати, почти потеряв надежду дождаться, когда же, наконец, спадет этот жар, сжигавший несчастное тело, становившееся все более невесомым. Доктор, приходивший каждый день, от отчаяния буквально рвал на себе последние седые волосы; он даже дошел до того, что всерьез начал задаваться вопросом, а не даст ли девятидневный обет, взятый на себя Бернадеттой Бушардо, больше шансов облегчить страдания больной, чем его лекарства, что было пределом для такого старого атеиста, как он…
В середине февраля температура внезапно упала, и через несколько дней к Камилле постепенно вернулось сознание. Но она была так слаба, что не могла даже самостоятельно есть, и Руфь кормила ее, как маленького ребенка. Чтобы произнести хоть слово, молодой женщине приходилось делать большие усилия. Наконец, в первых числах марта, доктор Бланшар заявил, что опасность миновала, и с нежностью посмотрел, как Камилла сама подносит ко рту ложку бульона… Теперь она, наконец, смогла читать письма Лорана и вырезки из газет. Это придавало ей сил. Она бережно хранила их в сумочке для рукоделия, с которой никогда не расставалась.
