Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо.Том 1
— И ты думаешь, что сообщил мне что-нибудь новое? — спросил он добродушно. — Все, что ты говоришь, делает честь твоей доброте, мой милый, но позволь тебе сказать совершенно чистосердечно, что все эти меры воспитательного воздействия слишком сложны и что знания в этой области приходят к человеку не за один день и не за два. Поверь моему опыту и опыту специалистов. Ты говоришь — слабость, оцепенение. И слава богу! Ты ведь знаешь, каков был твой брат; ты что же думаешь, можно справиться с этим злобным характером, предварительно его не смирив? Постепенно ослабляя порочного ребенка, мы тем самым ослабляем его дурные наклонности, и уж только тогда можно добиться цели, — этому учит нас практика. Скажи, разве твой брат не переменился? Приступов злобы нет и в помине, он дисциплинирован, вежлив с окружающими. Ты и сам говоришь, что он полюбил порядок, полюбил размеренность своего нового существования. Как же не гордиться подобным результатом, достигнутым меньше чем за год!
Он пощипывал пухлыми пальцами кончик бородки; завершив тираду, он искоса взглянул на сына. Звучный голос, величественные манеры — все это придавало видимость силы каждому его слову, и Антуан так привык поддаваться гипнозу отцовских речей, что в глубине души почти уже сдался. Но тут г-на Тибо подвела гордыня — он допустил ошибку:
— Впрочем, с какой это стати, спрашивается, я даю себе труд оправдывать целесообразность решения, о пересмотре которого нет и не может быть речи? Я делаю то, что считаю нужным, и ни перед кем, кроме собственной совести, отчитываться не намерен. Запомни это хорошенько, мой милый.
Антуан взвился:
— Тебе не удастся заткнуть мне рот, отец. Повторяю, Жак не должен оставаться в Круи.
Господин Тибо опять язвительно усмехнулся. Антуану стоило большого труда сохранять самообладание.
— Нет, отец, оставлять его там было бы преступлением. В нем живет мужество, которое надо спасти. Позволь мне сказать, отец, — ты часто заблуждался относительно его характера: он тебя раздражает, и ты не видишь его…
— Чего я не вижу? Мы начали жить спокойно, только когда он уехал. Разве не так? Вот исправится, тогда и посмотрим, можно ли ему вернуться. А пока…
Его кулак поднялся, словно для того, чтобы всей своей тяжестью рухнуть вниз: но г-н Тибо разжал пальцы и мягко положил ладонь на стол. Его гнев еще вызревал. Но гнев Антуана уже разразился:
— Жак не останется в Круи, я тебе ручаюсь, отец!
— Ого-го, — с издевкой протянул г-н Тибо. — А не забываешь ли ты, мой милый, что не ты здесь хозяин?
— Нет, этого я не забываю. Поэтому я спрашиваю тебя: что ты намерен делать?
— Я? — помедлив, буркнул г-н Тибо; он холодно улыбнулся и на мгновение поднял веки. — Тут и сомнений быть не может: отчитать самым строгим образом господина Фема за то, что он тебя впустил без моего разрешения, и навсегда запретить тебе доступ в колонию.
Антуан скрестил руки:
— Значит, вот какова цена всех твоих брошюр и докладов! Всех твоих красивых слов! С трибуны конгрессов — одно, а когда в опасности рассудок человека, даже рассудок родного сына, — все тут же забывается, лишь бы не было осложнений, лишь бы жить в покое, а там хоть трава не расти?
— Негодяй! — закричал г-н Тибо. Он вскочил из-за стола. — О, это должно было случиться! Я давно это подозревал. Некоторые твои слова за столом, твои книги, твои газеты… Равнодушие к церковным обрядам… Одно влечет за собой другое: пренебрежение основами религии, за нею нравственная анархия, и в конце концов бунт!
Антуан пожал плечами.
— Не стоит усложнять. Речь идет о малыше, дело не терпит. Обещай мне, отец, что Жак…
— Я запрещаю отныне упоминать при мне его имя! Теперь тебе наконец ясно?
Они смерили друг друга взглядом.
— Это твое последнее слово?
— Убирайся вон!
— Ну, отец, ты меня еще не знаешь, — пробормотал Антуан с вызывающим смехом. — Клянусь тебе, что Жак вырвется с этой каторги! И ничто, ничто меня не остановит!
Сжав зубы, тучный человек с неожиданной яростью двинулся на сына.
— Убирайся вон!
Антуан распахнул дверь. На пороге он обернулся и глухо проговорил:
— Ничто! Даже если мне самому придется поднять новую кампанию в моих газетах!
V
На следующее утро Антуан, всю ночь не смыкавший глаз, ожидал в ризнице архиепископской церкви, когда аббат Векар отслужит мессу. Необходимо было ввести священника в курс дела и попросить вступиться. Другого выхода у Антуана не было.
Беседа тянулась долго. Аббат усадил молодого человека подле себя, словно для исповеди; слушал он сосредоточенно, отвалившись назад и склонив по привычке голову к левому плечу. Он ни разу не перебил Антуана. Его бесцветное лицо с длинным носом ничего не выражало, но время от времени он останавливал на Антуане мягкий и настойчивый взгляд, точно пытаясь вникнуть в скрытый смысл его слов. Хотя Антуана он навещал реже, чем остальных членов семьи, но всегда относился к нему с особенным уважением, — забавно, что в этом сказалось влияние г-на Тибо, тщеславию которого очень льстили успехи Антуана и который с удовольствием расточал ему похвалы.
Антуан не стал убеждать аббата с помощью ловко подобранных доводов; он подробно остановился на событиях дня, проведенного им в Круи и завершившегося ссорой с отцом; за ссору аббат не преминул его упрекнуть — молча, одним многозначительным движением рук, которые он почти все время держал у груди; вяло поникшие, с округлыми запястьями, руки прелата внезапно, не меняя, однако, своего положения, словно бы оживились, будто природа сохранила за ними ту способность к выражению чувств, в которой было отказано прелатовой физиономии.
— Судьба Жака теперь в ваших руках, — заключил Антуан. — Лишь вы один в силах заставить отца прислушаться к голосу рассудка.
Аббат не отвечал. Взгляд, обращенный на Антуана, был исполнен такого уныния и так рассеян, что молодой человек опешил. Он ощутил вдруг свое бессилие, вдруг осознал, с какими неимоверными трудностями сопряжено то, что он решил предпринять.
— А потом? — мягко спросил аббат.
— Что потом?
— Допустим, ваш отец согласится взять сына в Париж; что он будет делать потом?
Антуан смутился. У него был свой план, но он не знал, как его изложить, настолько маловероятным казалось ему теперь, чтобы священник мог согласиться с самой сутью этого плана, — покинуть отцовскую квартиру, переехать вдвоем с Жаком на первый этаж, почти совсем изъять мальчика из-под власти отца, взять на себя одного руководство воспитанием, контроль над занятиями и надзор за поведением младшего брата. На сей раз священник не мог удержаться от улыбки, но в ней не было никакой иронии.
— Вы хотите взвалить на себя весьма трудную задачу, мой друг.
— Ах, — пылко отозвался Антуан, — я абсолютно уверен, что малыш нуждается в очень большой свободе! Он не сможет развиваться в атмосфере принуждения! Смейтесь надо мной, но я по-прежнему убежден, что если бы им занимался я один…
В ответ священник снова покачал головой и посмотрел на него тем пристальным и проникновенным взглядом, который идет откуда-то издалека и пронизывает вас насквозь; Антуан ушел в полном отчаянии: после яростного отказа отца небрежный прием, оказанный ему аббатом, не оставлял уже никакой надежды. Как бы он удивился, если бы узнал, что аббат решил в тот же день наведаться к г-ну Тибо!
Но аббату не пришлось себя утруждать.
Когда он вернулся домой — он жил вдвоем со своей сестрою неподалеку от архиепископской церкви, — чтобы, как всегда после утренней мессы, выпить чашку холодного молока, он увидел в столовой дожидавшегося его г-на Тибо. Еще не остывший от гнева, толстяк сидел, развалившись на стуле и упираясь руками в бедра. При виде аббата он встал.
— А, вот и вы, — проворчал он. — Мой приход вас удивляет?
— Меньше, чем вы думаете, — откликнулся аббат.
Временами мимолетная улыбка и лукавый блеск глаз озаряли его спокойное лицо.
— У меня исправная полиция: я в курсе всего. Разрешите? — добавил он, подходя к столу, где стояла чашка молока.
— В курсе? Значит, вы уже виделись с…
Аббат мелкими глотками пил молоко.
— О состоянии здоровья Астье я узнал вчера утром от герцогини. Но лишь к вечеру мне сообщили, что ваш соперник снял свою кандидатуру.
— О состоянии здоровья Астье? Разве он… Ничего не понимаю. Мне абсолютно ничего не известно.
— Неужели? — сказал аббат. — Значит, на мою долю выпало удовольствие первым сообщить вам эту приятную новость?
Он помолчал.
— Ну так вот: со стариком Астье четвертый удар; на этот раз бедняга не выживет. Тогда декан, не будь дурак, снял свою кандидатуру, и вы остались единственным кандидатом в Академию моральных наук.
