Гюнтер Грасс - Траектория краба
В Нойштрелиц выбираться не удавалось, по по телефону я узнал от матери, что дела у ее Конрадхена идут неплохо. Даже поправился слегка. Кроме того, он получил, как она выразилась, «повышение», поскольку стал вести компьютерные курсы для несовершеннолетних правонарушителей. «Сам знаешь, в этой области он всегда был докой…»
Я представил себе, как мой — ныне потолстевший — сын помогает сотоварищам по заключению освоить компьютерную грамотность, исходя, впрочем, из того, что доступ в Интернет им не разрешен; в противном случае кое-кто из заключенных сумел бы под руководством сетевого корифея Конрада Покрифке найти виртуальную лазейку и устроить коллективный побег в киберпространство.
Узнал я и о том, что нойштрелицкая команда по настольному теннису, в которую входил мой сын, выступила против сборной тюремного заведения для несовершеннолетних в Плётцензее и обыграла ее. Короче: объявленный судебным приговором убийцей и теперь уже достигший совершеннолетия сын весьма занятого журналиста проявлял удивительное прилежание. К началу лета он заочно сдал экзамены на аттестат зрелости с хорошими и отличными оценками; я послал телеграмму: «Поздравляю, Конни!»
А потом пришла весточка от матери: она больше недели провела в польском Гданьске. При следующем визите в Шверин я услышал ее рассказ о поездке: «В Данциге я, конечно, много чего обошла, но дольше всего была в Лангфуре. Там все переменилось. Зато дом на Эльзенштрассе до сих пор стоит. Даже балконы с цветочными ящиками сохранились…»
Это путешествие она совершила на туристическом автобусе. «Вышло совсем дешево!» Группа бывших беженцев, мужчины и женщины в возрасте матери или постарше, откликнулась на предложение одного турагентства, которое устраивало «ностальгические путешествия». Мать сказала: «Хорошо там было. Надо признать, что поляки многое восстановили, все церкви и прочее. Нету только больше памятника Гутенбергу, которого мы в детстве называли Куттенпех и который стоял в Йешкентальском лесу, сразу за горой Эрбсберг. А вот в Брезене, куда мы ездили кататься на санках, опять открылась настоящая купальня, совсем как раньше…»
За этим последовал ее отсутствующий взгляд. Но вскоре опять заиграла старая заезженная пластинка: о том, как все было раньше, давным-давно, во дворе столярной мастерской или в лесу, где лепили снеговика; что было летом в морских купальнях, «когда я девчонкой-сорванцом…» С компанией мальчишек она заплывала к остову затонувшего корабля, надстройки которого торчали из воды с начала войны. «Мы ныряли на самую глубину, залезали в трюмы той ржавой посудины. А один из ребят нырял глубже всех, Йохеном его звали…»
Я забыл спросить мать, не находилась ли среди ее багажа во время ностальгического путешествия, несмотря на летнюю погоду, ее треклятая лиса. Зато поинтересовался, не побывала ли в Данциге-Лангфуре и тетя Йенни. «Нет, — сказала мать, — она с нами не поехала. Дескать, ногам тяжело, да и вообще не захотела. Побоялась сильных переживаний. Зато я сама несколько раз прошлась по тем улицам, по которым мы тогда обычно ходили с моей подружкой в школу. Теперь мне этот путь показался намного короче…»
Сразу после возвращения она, видимо, поделилась свежими впечатлениями с моим сыном, поведала ему гораздо больше подробностей, чем мне, и даже шепотом призналась: «В Готенхафен я тоже съездила, одна. Была на том месте, где шла посадка на корабль. А потом представила себе деток, как они плавали в ледяной воде головками вниз. Поплакать хотела, да не смогла…» И опять ее отсутствующий взгляд. Затем она опять заговорила о лайнере СЧР: «А ведь до чего хорош был корабль…»
Неудивительно, что при моем следующем посещении Нойштрелица, которое состоялось сразу после выборов в бундестаг, сын продемонстрировал мне итог кропотливейшей работы. Это была модель, собранная из деталей специального конструктора, который он получил в подарок, оплаченный наверняка из кошелька моей матери.
Такие конструкторы продаются в универмагах, в отделах игрушек, где на полках выставлен богатый ассортимент моделей, воспроизводящих самые знаменитые прототипы всего того, что некогда летало, плавало и ездило. Не думаю, что покупка совершалась в Шверине. Скорее ее искали и нашли либо в гамбургском универмаге «Альстерхаус», либо в берлинском «КаДеВе». В Берлин мать наведывалась часто. Сейчас она приобрела себе «гольф», много времени проводит за рулем, причем ездит весьма рискованно; мать всегда идет на обгон из принципа.
Раньше, когда она приезжала в Берлин, то совсем не затем, чтобы погостить у меня, в моей холостяцкой квартире в Кройцберге, где вечно царил хаос, а чтобы навестить свою подругу Йенни и «поболтать о старых временах», выпить по бокалу знаменитого во времена ГДР шампанского «Красная шапочка», к которому подавалось песочное печенье. После «бархатной революции» они виделись часто, будто старались наверстать упущенное за долгие годы существования Стены. Они были особенной парочкой.
Когда мать навещала тетю Йенни — а мне доводилось присутствовать при их встречах, — то вела она себя робко, словно маленькая девочка, которая недавно набедокурила. Словно хотела искупить вину. Тетя Йенни, напротив, простила, видимо, все то зло. которое было причинено ей много лет назад. Я заметил, как, хромая, она подходила к матери, гладила ее по плечу. «Ну будет, Тулла, будет», — шептала она. Потом обе молчали. Тетя Йенни пила свой горячий чай с лимоном. Кроме утонувшего брата Конрада и совершившего преступление Конни, мать если и любила вообще кого-нибудь, то свою школьную подругу.
В шестидесятые годы я жил в мансардной комнатушке в берлинском районе Шмаргендорф, с тех пор там ничего не изменилось. Множество расставленных всюду фарфоровых безделушек выглядят ужасно старомодно, хотя пыль с них аккуратно стирают. Все стены у тети Йенни, включая косую мансардную стену, обклеены балетными фотографиями, которые запечатлели ее, тонкую, как былинка, выступающей под псевдонимом Ангустри в роли Жизели и Коппелии, танцующей в «Лебедином озере», исполняющей сольные партии или снятой со своим таким же грациозным балетмейстером; вот и мать словно вся обклеена изнутри воспоминаниями. Если правда, что воспоминаниями можно обмениваться, то квартирка на Карлсбадерштрассе служит обменным пунктом для подобных предметов самого длительного пользования.
Вероятно, во время одной из своих поездок в Берлин — до визита к тете Йенни или после — мать и наведалась в «КаДеВе», где отыскала среди огромного ассортимента различных конструкторов то, что хотела. Но для подарка ей не подошла ни модель гидроаэроплана «Do X» фирмы Дорнье, ни танк «Королевский тигр», ни линкор «Бисмарк», который был потоплен уже в сорок первом году, ни тяжелый крейсер «Адмирал Хиппер», который пошел на металлолом после войны. Она не желала ничего военного, выбор ее остановился на пассажирском лайнере «Вильгельм Густлофф». Наверно, она даже ни с кем не консультировалась, мать всегда сама хорошо знала, чего хочет.
Судя по всему, сын подал заявку на то, чтобы принести в посетительскую комнату необычный предмет, и получил разрешение. Во всяком случае, надзиратель благожелательно кивнул, когда заключенный Конрад Покрифке появился с громоздкой моделью корабля в руках. При виде этой модели невольно стал разматываться клубок старых мыслей, чтобы опять запутаться. Неужели этому не будет конца? Неужели старая история повторится сначала? Неужели мать не может остановиться? О чем она только думала?
Однако Конни, ставшему уже совершеннолетним, я сказал: «Недурно. Но разве ты уже не вырос из подобных игр?» Он даже согласился: «Сам знаю. Вот если бы ты подарил мне „Густлоффа“ лет в тринадцать или четырнадцать, тогда мне не пришлось бы теперь впадать в детство. В общем, было занятно. Да и времени у меня хоть отбавляй».
Упрек попал в цель. Пока я его переваривал и задавался вопросом, не удержал ли бы я моего сына от худшего, если бы в свое время он занялся всего лишь сборкой модели этого треклятого корабля, да еще под отцовским присмотром, он сказал: «Попросил у бабушки Туллы в подарок. Хотел наглядно представить себе, как выглядел лайнер. Неплохо получилось, а?»
Лайнер СЧР во всей красе от носа до кормы! Бесклассовый корабль, мечта отпускников, собранный моим сыном из множества деталей. Просторная солнечная палуба, освобожденная от каких-либо мешающих надстроек. Как элегантно смотрелась в средней части труба, слегка склоненная назад! А застекленная прогулочная палуба! Под командным мостиком зимний сад, прозванный «оранжереей». Я прикинул, где на нижней палубе должен был находиться бассейн, пересчитал спасательные шлюпки: все до единой на месте.
Конни соорудил в качестве подставки для белоснежного лайнера специальную проволочную конструкцию. Она не закрывала корпус корабля, включая киль. Пусть не без некоторой иронии, я выразил восхищение кропотливой работой. Сын отреагировал на комплименты смущенной усмешкой, вытащил из кармана коробочку, где, как оказалось, лежали три красные наклейки величиной с небольшую монетку. Этими наклейками он отметил на корпусе те места, куда попали торпеды: одна метка пришлась на носовую часть левого борта, следующая приклеилась туда, где внутри корабля предполагался бассейн, а третья метка предназначалась для машинного отделения. Конни производил свои манипуляции с торжественным выражением лица. Он стигматизировал корабль. Закончив операцию, остался, судя по всему, доволен, сказал: «Тонкая работа!», после чего резко сменил тему.
