Александр Старшинов - Наследник императора
Человек отлично знал расположение дома и знал также, что в этот полуночный час дверь из гипподрома, обычно закрытая на замок, легко поддастся под рукой ночного гостя.
Между стеной гипподрома и перистилем в ряд шли комнаты-спальни, и в конце ряда располагались кладовые. Одна из этих комнат интересовала гостя. Он двигался в тени колоннады, как полагал – незамеченный.
– Эй, кто здесь? – неожиданно окликнул гостя дежуривший в перистиле раб.
Стража этого трудно было заметить – потому что темнокожий парень сидел между двумя базисами статуй, обхватив колени руками. Сейчас он поднялся, отблески висевшей на колонне масляной лампы заиграли на его плечах и обнаженной груди.
– Это я, Домиций… – отозвался гость голосом повелительным и ласковым – то есть не сулящим ничего хорошего.
– Какой еще Домиций? – переспросил раб.
Он ошибся, глупый. Вместо того чтобы спрашивать, надо было кричать, вопить во всю глотку, поднимать тревогу, звать других караульных, будить всю фамилию. А он, завороженный повелительно-наглым голосом, задал ненужный вопрос.
В следующий миг тень от стены метнулась вперед и очутилась рядом. Караульщик вскинул руку с палкой – палка как раз на этот непредвиденный случай – но деревяшка так и застыла в воздухе, потому что хищное стальное жало скользнуло под ребра охраннику.
– Вот такой, – ответил Домиций, подхватывая обмякшее тело и опуская его возле базиса статуи. – Побудь здесь, приятель. Поспи, – добавил ласково.
Затем он повернулся и неслышно направился к двери, нагнулся, просовывая острый штырь в замочную скважину. В тот же момент дверь рванули изнутри. Удар ногой, метящий в лицо гостю, что склонился к замку, должен был опрокинуть его на пол.
Но не опрокинул. Потому что убийца успел отшатнуться – и удар его не достал. Тогда обитатель комнаты нанес удар кинжалом. Но незваный гость перехватил руку с кинжалом и рванул на себя, выдергивая человека из комнаты, как ведро из колодца. Но теперь ошибся Домиций, полагая, что человек будет куда тяжелее, – неведомый не просто вылетел наружу, а улетел из-под колоннады в перистиль, успев вырваться из захвата Домиция.
На убийцу тем временем кинулся следующий противник – куда крупнее и сильнее первого. Гость встретил его кинжалом. Но в этот раз острое лезвие не сумело отыскать плоть и прошло мимо. Еще удар – и опять человек ускользнул. В узком пространстве комнатки это казалось немыслимым – но и в третий раз кинжал не достиг цели. Впрочем, и сам Домиций двигался не менее ловко – противник, в свою очередь, трижды не сумел его достать.
Четвертый удар все решит – Домиций вряд ли успел подумать – скорее почувствовал это. Противник захватил его руку и приложил о косяк, пытаясь выбить кинжал из пальцев, второй же рукой ухватил за горло. И тут из угла метнулся невысокий, но крепко сложенный мальчишка, воскликнул: «А вот так!» И с радостным воплем захлопнул дверь, можжа кисть руки гостя вместе с кинжалом.
Короткий вопль тут же стих, ибо второй мальчишка скользнул вперед, погружая в бок прижатого к стене «гостя» острый клинок.
Дверь толкнули снаружи.
– Осторожнее! – крикнул человек, державший Домиция – уже мертвого – за горло.
– Что там, Афраний! – спросил женский голос.
– Бой закончен! – проговорил центурион Афраний тоном судьи в амфитеатре и разжал пальцы.
Тело убитого стекло на пол. А мальчишки ухватили мертвеца за руки, выволокли из комнаты в перистиль и швырнули подле убитого Домицием раба. Кинжал, что нанес рану, бросили тут же.
– Как ты думаешь, понравится хозяину дома эта находка? – проговорил в задумчивости центурион Афраний.
– Думаю, он будет в восторге. – Мевия обвила шею центуриона и приникла к его губам. Тот поначалу ответил на ее поцелуй, но потом отстранился.
– Не сейчас… – пробормотал он.
– Почему, радость моя? Разве кровь тебя не возбуждает? Бой не возбуждает? Смерть не возбуждает? Мы ничего не видели и не слышали в эту ночь, ибо ложе наше было посвящено в эти часы Венере. Разве не так?
– Мевия, ты меня совсем не знаешь, – сказал Марк, отстраняясь.
– Мне все равно, – ответила Мевия. – Абсолютно. Знаю одно: ты жесток, но не любишь изводить людей, подчеркивая свою власть. За это я тебе все прощаю.
– Все прощаю… – очень точно передразнил Мевию Диег, и мальчишки прыснули.
– Немедленно к себе в комнату! – приказал центурион.
Диег и Регебал тут же исчезли, будто растворились в темноте.
– Когда-нибудь эти волчата вырастут в настоящих волков, – заметила Мевия.
– Ручных волков, – уточнил центурион.
Мевия не стала возражать, хотя как раз в этом она сомневалась.
* * *– Ты знаешь этого Домиция? – спросил утром центурион Афраний у отца.
Тот сидел в атрии и принимал клиентов. Центурион всегда поражался, сколь много у отца просителей и подхалимов, сколь много на свете людей, готовых терпеть любые унижения, лишь бы получить лишний асс.
– Эту падаль? И не собираюсь даже смотреть на мертвое тело. Я приказал и раба, и вора вывезти на кладбище для бедных.
– Отец, кто-то пытался убить племянников Децебала. Или ты не знаешь, как важны эти мальчишки? – Центурион говорил тихо, сдержанно, хотя внутри в нем все так и кипело.
Он не сомневался, что отец замешан в случившемся, но никаких доказательств тому не было.
– Нисколько не важны, – фыркнул старик. – Дакия вот-вот станет римской провинцией. Напротив, они будут только мешать. Уже точно известно, что грядет война. Или ты не знаешь? Хорош же центурион… – Старик презрительно хмыкнул.
– Ты помогал убийце? – Центурион прищурился, глядя на отца. Всю жизнь ему хотелось одолеть этого человека, но он так и не сумел этого сделать.
– Я – нет. Но есть люди, которые пекутся о благе Рима, в отличие от тебя и твоего гречонка Адриана. Кто-то мог попросту оскорбиться и решиться на месть – за убитого Лонгина отмстить убийством мальчишек-волчат. Разве не так грозил Децебалу Траян в письме?
– Император угрожал убить мальчишек? Нет, это невозможно! – возразил Афраний.
– Как будто ты читал письмо! – презрительно фыркнул будущий консул.
* * *Послания приходили с интервалом в восемь дней[74], будто нарочно гонцы спешили в первый день римской недели порадовать императора новостями из Дакии. Второе письмо пришло от самого Децебала – дакийский царь предлагал обменять тело умершего Лонгина на удравшего хитрого и наглого вольноотпущенника да еще – на сбежавшего из плена центуриона. Значит – сделалось ясно – центурион, что сопровождал Лонгина, сумел сбежать. А как его имя? Гай Осторий Приск. Имя знакомое. В прежней войне прославился. Ну и где же этот центурион? О нем ни слуху ни духу. Сгинул наверняка в горах зимой. Не повезло парню.
Письмо Траян продиктовал очень быстро: пусть Децебал оставит тело Лонгина себе, а жизнь центуриона и жизнь вольноотпущенника стоят больше, нежели мертвое тело.
В первый день следующих нундин пришло письмо из Виминация, к письму приложены были таблички, запечатанные печатью Лонгина, и сам перстень-печатка умершего легата. Кто их доставил и когда – не сообщалось.
А вот что именно написал в предсмертном письме Помпей Лонгин – император не сообщил не только Адриану, но и самому близкому своему человеку, с которым всем и всегда делился, – Лицинию Суре. Прочел у себя в комнате наедине, разровнял воск, очень долго ровнял, будто опасался, что какая-то черточка из послания уцелеет. В тот вечер во дворце не было пирушки – Адриан провел его в обществе Плотины, что поселилась в покоях Ливии, жены божественного Августа. Здесь в триклинии она принимала гостей, обеды были скромны, беседы – занудны, но, как донесли слуги – ох уж эти всезнающие и вездесущие соглядатаи, – в этот вечер Траян диктовал секретарю воспоминания о войне, которая еще не началась.
Глава IV
Рим, покинутый императором
Июнь 858 года от основания Рима
Рим
К канун нон июня[75] император Траян покидал Рим. Он не спешил, никакой торопливости – сначала он проедет Аппиевой дорогой до Брундизия, а там сядет на корабль – и прибудет в Дуррес. Потом – Эгнациева дорога, что пересекает Иллирию, Македонию и Фракию. Император будет по пути принимать по дороге делегации знатных граждан, обсуждать с наместниками детали грядущей войны. Его путешествие будет неспешным, и до Дробеты Траян доберется не раньше августа, приведя с собой свежие войска и многочисленную свиту.
Плиний, старательно отделавший свою речь, произнесенную три года назад, изрядно дополненную и уже много раз читанную – настолько часто, что многие уже знали кое-какие рубрики наизусть, – преподнес императору свиток в золоченом футляре, видимо, в надежде, что где-нибудь на берегах Бистры император перечитает излюбленные фразы и вспомнит доброго Плиния.
