Михаил Загоскин - Рославлев, или Русские в 1812 году
– Кто едет? – повторил мужик, вылезая из шалаша.
– Да разве не видишь, что офицер? – сказал вахмистр. – Экой мужлан!
– Ан врешь! Я не мужик.
– Да кто же ты?
– Ополченный! – отвечал воин, поправив гордо свою шапку.
– Зачем же ты здесь? – спросил Зарецкой.
– Стою на часах, ваше благородие.
– Так что же ты зеваешь, дурачина? – закричал вахмистр. – Отворяй ворота!
– Без приказа не могу. Эй! выходи вон!
Человек шесть мужиков выскочили из сарая, схватили пики и стали по ранжиру вдоль стены; вслед за ними вышел молодой малой в казачьем сером полукафтанье, такой же фуражке и с тесаком, повешенным через плечо на широком черном ремне. Подойдя к Зарецкому, он спросил очень вежливо: кто они откуда едет?
– А на что тебе, голубчик? – сказал Зарецкой. – И кто ты сам такой?
– Урядник, ваше благородие!
– А какое тебе дело, господин урядник, кто я и куда еду?
– Здесь стоит полк московского ополчения, ваше благородие, и полковник приказал, чтоб всех проезжих из Москвы, а особливо военных, провожать прямо к нему.
– Вот еще какие затеи! Да разве здесь крепость и ваш полковник комендант?
– Не могу знать, ваше благородие! а так велено. Полковник сейчас изволил приказывать…
– Большая мне нужда до его приказания! Ополченный полковник!.. Отворяй ворота!
– Да ведь он просит, ваше благородие, заехать к нему в гости.
– А если я не хочу быть его гостем?.. Да кто такой ваш полковник?
– Николай Степанович Ижорской.
– Ижорской?.. Мне что-то знакома эта фамилия… Кажется, я слышал от Владимира… Не родня ли он Лидиной?..
– Прасковье Степановне?.. Родной братец.
– Вот это другое дело… Так я могу от него узнать, далеко от ли отсюда деревня Владимира Сергеевича Рославлева.
– Да не близко, ваше благородие! Ведь она по Калужской дороге.
– Ну, так и есть: я знал вперед, что ошибусь!.. Отворяй ворота и проводи меня к своему полковнику.
– Я, сударь, на карауле и отлучиться не могу; я пошлю с вами ефрейтора. Эй, ребята! слушай команду!.. В сошки!
Воины положили в сошки свои пики и повернулись, чтоб идти в сарай.
– Гаврило! – продолжал урядник, – проводи господина офицера к полковнику.
– К барину? – спросил молодой крестьянской парень.
– Ну да! то есть к его высокоблагородию, дурачина!
– Слушаю-ста! А пику-то оставить, что ль, или нет?
Урядник призадумался.
– Ефрейторы всегда ходят с ружьями, – сказал, улыбаясь, Зарецкой.
– Ну, что стал? возьми пику с собой! – закричал урядник, – да смотри не дразни по улицам собак. Ступай!
Воин, положив пику на плечо, отправился впереди наших путешественников по длинной и широкой улице, в конце которой, перед одной избой, сверкали копья и толпилось много народа.
ГЛАВА II
В белой и просторной избе сельского старосты за широким столом, на котором кипел самовар и стояло несколько бутылок с ромом, сидели старинные наши знакомцы: Николай Степанович Ижорской, Ильменев и Ладушкин. Первый в общеармейском сюртуке с штаб-офицерскими эполетами, а оба другие в серых ополченных полукафтаньях. Ильменев, туго подтянутый шарфом, в черном галстуке, с нафабренными усами и вытянутый, как струнка, казалось, помолодел десятью годами; но несчастный Ладушкин, привыкший ходить в плисовых сапогах и просторном фризовом сюртуке, изнемогал под тяжестью своего воинского наряда: он едва смел пошевелиться и посматривал то на огромную саблю, к которой был прицеплен, то на длинные шпоры, которые своим беспрерывным звоном напоминали ему, что он выбран в полковые адъютанты и должен ездить верхом.
– Что это Терешка не едет? – сказал Ижорской. – Волгин обещался прислать его непременно сегодня.
– Да куда, сударь, – спросил Ильменев, – поехал наш бывший предводитель, Михаила Федорович Волгин?..
– А теперь мой пятисотенный начальник? – подхватил с гордостию Ижорской. – Я послал его в Москву поразведать, что там делается, и отправил с ним моего Терешку с тем, что если он пробудет в Москве до завтра, то прислал бы его сегодня ко мне с какими-нибудь известиями. Но поговоримте теперь о делах службы, господа! – продолжал полковник, переменив совершенно тон. – Господин полковой казначей! прибавляется ли наша казна?
– Слава богу, ваше высокоблагородие! – отвечал Ильменев, вскочив проворно со скамьи. – Сегодня поутру прислали к нам из города, взамен недоставленной амуниции, пятьсот тридцать три рубля двадцать две копейки.
– А что ж сегодняшний приказ, господин полковой адъютант?
– Готов, Николай Степанович, – сказал Ладушкин, вставая.
– Смотри, смотри, братец!.. опять зацепил шпорами… Ну! вот тебе и раз!.. Да подними его, Ильменев! Видишь, он справиться не может.
– О, господи боже мой!.. – сказал Ладушкин, вставая при помощи Ильменева, – в пятой раз сегодня! Да позвольте мне, Николай Степанович, не носить этих проклятых зацеп.
– Что ты, братец! где видано? Адъютант без шпор! Да это курам будет на смех. Привыкнешь!
– Так нельзя ли меня совсем из адъютантов-то прочь, батюшка?
– Оно, конечно, какой ты адъютант! Тут надобен провор. Вот дело другое – Ильменев: он человек военной; да грамоте-то мы с ним плохо знаем. Ну, что ж приказ?
– Вот, сударь, готов; извольте прочесть.
– Давай!.. Пароль… лозунг… отзыв… Хорошо! Что это?.. «Воина третьей сотни Ивана Лосева за злостное похищение одного индейского петуха и двух поросят выколотить завтрашнего числа перед фрунтом палками». Дело! «Господин полковой командир изъявляет свою совершенную признательность господину пятисотенному начальнику Буркину…»
– За что?
– За найденный вами порядок и примерное устройство находящихся под командою его пяти сотен.
– Да, да! совсем забыл: ведь я назначил сегодня смотр; но надобно прежде взглянуть, а там уж сказать спасибо.
– Он с полчаса дожидается, – сказал Ильменев. – Извольте-ка взглянуть в окно; посмотрите, как он на своем Султане гарцует перед фрунтом.
– Пойдемте же, господа! Гей, Заливной! саблю, фуражку!
Ижорской, прицепя саблю, вышел в провожании адъютанта и казначея за ворота. Человек до пятисот воинов с копьями, выстроенные в три шеренги, стояли вдоль улицы; все офицеры находились при своих местах, а Буркин на лихом персидском жеребце рисовался перед фрунтом.
– Смирно! – закричал он, увидя выходящего из ворот полковника.
– Хорошо! – сказал Ижорской важным голосом. – Фрунт выровнен, стоят по ранжиру… хорошо!
– Слушай! – заревел Буркин. – Шапки долой!
– Хорошо! – повторил Ижорской, – все в один темп, по команде… очень хорошо!
– Господин полковник! – продолжал Буркин, подскакав к Ижорскому и опустив свою саблю.
– Тише, братец, тише! Что ты? задавишь!
– Господин полковник!..
– Да черт тебя возьми! Что ты на меня лезешь?
– Честь имею рапортовать, что при команде состоит все благополучно: двое рядовых занемогли, один урядник умер…
– Хорошо, очень хорошо!.. Да осади свою лошадь, братец!.. Э! постой! Кто это едет на паре? Никак, Терешка? Так и есть! Ну что, брат, где Волгин?
– Изволил остаться в Москве, – отвечал слуга, спрыгнув с телеги, которая остановилась против избы.
– А скоро ли будет назад?
– Не могу доложить. Он послал меня вчера еще вечером; да помеха сделалась.
– Что такое?
– У самого Ростокина выпрягли у меня лошадей, говорят, будто под казенные обозы – не могу сказать. Кой-как сегодня, и то уже после обеда, нанял эту пару, да что за клячи, сударь! насилу дотащился!
– Ну, что слышно нового?
– Николай Степанович! – сказал Ладушкин, – позвольте доложить: здесь не место…
– Да, да! в самом деле! Господин пятисотенный начальник! извольте распустить вашу команду да милости прошу ко мне на чашку чаю; а ты ступай за нами в избу.
– Слушай! – заревел опять Буркин. – Шапки надевай! Господа офицеры! разводите ваши сотни по домам. Тише, ребята, тише! не шуметь! смирно!
Через несколько минут изба, занимаемая Ижорским, наполнилась ополченными офицерами; вместе с Буркиным пришли почти все сотенные начальники, засели вокруг стола, и господин полковник, подозвав Терешку, повторил свой вопрос:
– Ну что, братец, что слышно нового?
– Да что, сударь! говорят, французы идут прямо на Москву.
– А где наши войска?
– Не могу доложить.
– Неужели в самом деле, – закричал Буркин, – Москвы отстаивать не будут и сдадут без боя?.. Без боя!.. Ну как это может быть?
– Эх, батюшка Григорий Павлович! – перервал Ладушкин, – было бы чем отстаивать, и когда уж все говорят…
– Ан вздор, не все! Вчера какой-то бедный прохожий меня порадовал. Он сказал мне, что ведено всему нашему войску сбираться к Трем горам.
– И вы, сударь, ему поверили? – спросил насмешливо Ладушкин.
– И поверил, и на водку дал.
– Чай, двугривенный или четвертак? Ведь вы человек тороватый!
