Николай Задорнов - Гонконг
Пришел высокий инженер в усах, постоял у горна, доброжелательно заметил Сибирцеву:
– Good work![55]
– Китайцы, за немногими исключениями, слабы для кузнечной работы, делают аккуратно, но медленно, – пояснил мастер.
Матросы сильно, удало били вперебой малыми и большими молотами. Мехи дышали и свистели, уголь разгорался все сильнее, тела обливались потом, рубахи затекали и чернели. В промежутки между поковками рабочие отдыхали, старались отдышаться, пили воду из кадушки. Знали, что вода здесь дорогая, ее не хватает. Китайцы на плечах принесли хорошую, ключевую или колодезную, в кадке на двух шестах.
– А ну, братцы... кузнецкую!
Эх, ва-а куу... –
запел Маточкин.
Ва ку-уз-нице,Эх, ва-а ку,Ва ку-уз-нице,Эх, ва кузнице молодые кузнецы...
Пошла работа! Как паровоз поехал!
– Работаем не для себя, Алексей Николаевич, – сказал Васильев, когда шли с доков.
– Отец меня учил, на кого бы ты ни работал, должен работать хорошо, – сказал Мартыньш.
Сибирцев в парусине, как матрос, но в погонах и белой фуражке с козырьком. Офицер виден по выправке, по легкому шагу, заметно, что тяжелый груз не носит годами. Впрочем, и матросы сегодня легки на ногу и в выправке не откажешь, все подобраны и выучены в гвардейском экипаже.
Теплынь, хорошо тут, сейчас все бросятся купаться.
На кораблях собрали пленных и зачитали списки тех, кто переводится на берег в распоряжение властей колонии и кто остается на эскадре. Всего на берег шло двести человек. Объявлено, что жить будут в старом блокшиве. Матросы становились в очередь, получали по спискам деньги у клерка.
– Господин Купер, мне неприлично было говорить с вами о нуждах моих людей, пока, по вашему обычаю, вы не увидели их работу. Хотя у нас любой купец сначала накормил бы. Вы, господин Купер... – с дружеской улыбкой продолжал Алеша, делая вид, что сбивается, не может подобрать нужного слова, – порядочная скотина (beast), по нашим понятиям. – Сибирцев осмелел. Хозяин – зверь, ругается и бьет китайцев, одному из них вчера ткнул при пленных палкой в лицо – что же с ним церемониться? Дядю Купера в Шанхае, говорит Сайлес, китайцы убили, а его дом сожгли. Его сын там все снова начинает.
Из карманов куртки у Купера торчит по пистолету. Разговор, видно, у него бывает короток. Морда красная, мужицкая: нос картошкой, жесткие усы нависли над ртом, лицо смуглое от загара, небольшие серые глаза.
– Они получили деньги на кораблях, – ответил Купер.
– Они обносились, ни у кого нет целых сапог. Нет белья. На это пойдут деньги Стирлинга. Примите во внимание, что адмирал Стирлинг очень скуп на казенное добро. Как вы думаете?
– Я не думаю об этом.
Матросы опять ели сегодня на китайском базаре. Но за два дня сытой еды силы не вернуть.
Алексей не стал говорить, что его личных денег хватит ненадолго. Нечего унижаться!
– В таких случаях, господин Купер, еды не просят. Порядочный хозяин дает вперед. Получить аванс – законное право работающего.
Хозяин грубо хлопнул Алексея по плечу и заметил, что у него мускулы как из железа. Купер открыл несгораемый шкаф.
– Пишите расписку. Сколько надо на двадцать человек?
– Сто долларов.
– Можете написать на двести долларов. Сто – матросам, а сто я заплачу вам, возьмите себе. Никто знать не будет.
«Вот как он меня понял! Под меня ключи подобрал!» «Из их заработка?» – «Да», – ответил бы, наверно, Купер. Или: «А вам какое дело?»
Алексей написал, что для матросов, работающих на доках, получил лично от хозяина доков, господина Купера, аванс в сто долларов под оплату, причитающуюся в конце недели.
– Сколько же вы хотите? – зло спросил Купер, принимая расписку.
Алексей смолчал, словно не слышал.
– Можете прислать мне еще людей? Садитесь. Какие есть у вас еще мастера?
– Как бы они ни вывертывались, Алексей Николаевич, – сказал Васильев, принимая аванс, – а матрос свое возьмет. Матроса только накорми.
Матросы располагались на блокшиве. Отставной старик матрос, скуластый, в седом жабо, из обангличанившихся голландцев, как он сам сказал, каких, мол, тут немало, и здоровенный китаец в красной американской рубахе следят за водой в трюме и за якорями.
– Поставят потом солдата для охраны, – предупредил голландец и, скалясь и дружески похлопывая Маточкина по плечу, добавил, что служил в Англии в портовой полиции и здорово бил русских по морде. Пояснил, что ханьшин лучше виски, если утром с похмелья напьешься простой воды, то опять целый день пьяный совершенно бесплатно, и что нищие и рабочие китайцы в Гонконге бессемейные и занимаются скотоложством, а китаянки возятся с британскими моряками.
– Ханьшин хорошо закусывать хреном голландским! – заметил старику Собакин.
Голландец испуганно озирался на новых своих, покатившихся с хохоту подопечных.
– А как по-ихнему «хрен»? – спрашивали Собакина.
– Кажется, хорс редиш – лошадиная редиска...
– А Янка опаздывает, – сказал Мартыньш.
– Он каждый день поздно приходит, – отозвался Лиепа.
– Янку опять поставили на легкую работу, – позавидовал Мартыньш. – Он умеет устроиться... Это такой человек!
– Это, право, так!
– Про него, конечно, ничего плохого не скажу... – начал Мартыньш, – но...
– Да лучше про Янку не говорить, – перебил Маслов. – Он хороший кузнец. А раз послан на ферму, то исполняет.
– Но слушай, вай-вай-вай... Это просто страшно. Это такой человек... А-а, вот и он сам! – не сразу переменился Мартыньш.
– А мы за тебя беспокоились.
– Что за меня беспокоиться! – ответил Берзинь.
За прошлую неделю пленным совсем не платили. Зато в субботу при расчете Васильев получил фунт, шиллинг и мелочь. Он держал монеты на ладони и раздумывал. Деньги не так радовали, как пробуждали зло. Значит, труд стоит денег? И всегда стоил? А что видел он в жизни? Что он получал? Полушки и грошики. Такая плата разжигала обиду не только за свою жизнь в плену. Разве молотобойцы или кузнецы не знают цены своему труду? «Значит, мы стоим, но не знаем... А что же мы видели в жизни до сих пор?» Зло появлялось и к своим офицерам, заботившимся прежде всего о самих себе, и к здешним хозяевам, так долго державшим всех на голодном пайке. «А теперь больше фунта за неделю! Поем мяса и я. Пусть они поставят на горн своего Смита. Они все хвалятся: Смит, Смит!»
По вечерней жаре почти выбившиеся из сил за неделю матросы шли на свой блокшив пешком, вразброд, без строя. Покупали еду по дороге, ели фрукты и пили легкое вино.
– Я хочу купить шляпу и пиджак, – сказал Васильев. – На фунт можно одеться. Куда тебе! И башмаки возьму у китайца... Маслов велел собрать деньги артельщику. Мы ругали, что плохо кормят, а теперь придется варить самим.
Идущих с работы матросов остановил еврей, сказал, что знает, как пленные работают, предлагает им наняться в Южную Америку на плантации надсмотрщиками. «Не идет? Подумайте... Там обучают негров кузнечному делу. Еще можно на золотые прииски в Австралию. Но там мало вакансий... Но очень выгодно».
– Англичанин идет важный, – продолжали свой разговор матросы, двинувшиеся дальше, – а впереди собака, тоже важная и несет трость... А навстречу дог, еще важней их, и за ним хозяйка. Эти собаки выхолены, как скаковые лошади.
– Да, лошадей здесь берегут, – подтвердил Собакин.
– Зря не гоняют. Ездят на китайцах, – согласился Иван Пухов.
Антонов и Строд, с позволения Маслова, наняли паланкины и поехали на пристань.
– Целым поездом, как на свадьбе! – крикнул вслед им Грамотеев.
Остальные пошли пешком, вразбивку. Остановились у лавки. Спросили, почем шелка.
– Это очень дорого для вас... – на ломаном английском ответил торгаш.
– А сольти ё? – насмешливо спросил Грамотеев. Китаец разозлился и взвизгнул. Сибирцеву непонятно, почему китайцы обижаются на такой вопрос.
Матросы расхохотались и ушли.
Маслов предупредил всех, что «начистит зубы» каждому, кто напьется. Но разве за этой кобылкой теперь уследишь! На блокшиве Васильев спросил вечером перед поверкой на палубе у Сибирцева, можно ли сделать покупки для дома.
– Конечно.
– А дозволят увезти?
– Им-то что!
– Эй, ты, мистер Собакин, – крикнул с борта матросу, замешкавшемуся с «хреном голландским», – иди жрать, сегодня досыта! Что мешкаешь, Собачьи Чары?
Латыши, а их было десять человек у Алексея, обратились с просьбой, чтобы разрешил завтра, в воскресенье, сходить в церковь...
– Пожалуйста... Напиши, Берзинь, мне рапорт и веди товарищей.
В гостинице Пушкин строго заметил Сибирцеву, что у него есть некоторые сведения, что матросы команды были пьяны.
– Как вы смели разрешить матросам получать такие деньги? Что за буржуазность овладевает вами в Гонконге? Извольте сами получать деньги на своих людей, выдавать их нижним чинам частями, под расписку. Все расписки представите мне с рапортом. Вы понимаете, какую несете ответственность? Если команда распустится, то по возвращении в Россию вам придется предстать перед военным судом!
