Колин Маккалоу - Травяной венок. Том 2
Вспоминая свой первый вечер в кадетской палатке много лет спустя с выигрышной позиции возраста, Цицерон удивлялся, как ловко и незаметно помогал ему Помпей, без слов давая понять, что Цицерон находится под его покровительством, не раздражаясь, когда он проявлял физическую неспособность. Сын командующего, без сомнения, был хозяином в палатке, но вовсе не потому, что он являлся сыном полководца. Он не блистал начитанностью и образованностью, но обладал выдающимся умом и непоколебимой уверенностью в себе; он был прирожденным диктатором, непримиримый к ограничениям, нетерпимый к глупцам. Может быть, поэтому он почувствовал симпатию к Цицерону, который никогда не был глупцом и не был склонен приспосабливаться к ограничениям.
– У тебя неподходящая экипировка, – сказал он Цицерону, окинув взглядом кучу имущества Цицерона, сброшенного с его мула.
– Мне никто не сказал, что надо взять, – стуча зубами, ответил посиневший от холода Цицерон.
– У тебя что, нет ни матери, ни сестры? Они обычно знают, что собрать в дорогу, – сказал Помпей.
– Мать есть, сестры нет, – он все еще не мог справиться с дрожью. – Моя мать меня не любит.
– Штаны у тебя есть? А рукавицы? А двойная шерстяная туника? И толстых носков нет? И шерстяной шапки?
– Только то, что здесь. Я не подумал. Все эти вещи, конечно, есть дома, в Арпине.
Думает ли семнадцатилетний мальчишка о теплой одежде? – спрашивал себя годы спустя Цицерон и вспоминал ту радость, которую он испытал, когда Помпей, не спрашивая дозволения, заставил каждого юношу отдать Цицерону что-нибудь из теплых вещей.
– Не скулите, у вас всего достаточно, – сказал Помпей остальным, – Марк Туллий, может быть, и идиот в каких-то вопросах, но в других он умнее всех вас вместе взятых. И он мой друг. Так что благодарите судьбу, что у вас есть матери и сестры, которые знают, что дать вам в дорогу. Волумний, тебе не нужны шесть пар носков, ты их все равно не меняешь! Передай-ка эти рукавицы, Тит Помпей. Эбутий – тунику. Тейдей – тунику. Фундилий – шапку. Майаний, у тебя всего так много, что ты можешь дать по одной вещи всякого рода. Я с легкостью поступлю так же.
Армия вступила в горы сквозь метель и снежные заносы, и утеплившийся Цицерон беспомощно тащился вслед за ней, не зная, что может случиться, если они наткнутся на врага, и что ему тогда делать. Столкновение оказалось случайным и неожиданным. Они только что перешли замерзшую реку Фульгина, когда армия Помпея Страбона встретилась с четырьмя разношерстными легионами пиценов, проходившими через горы из Южного Пицена, очевидно, с намерением устроить волнения в Этрурии. Столкновение окончилось их разгромом. Цицерон не принимал в этом личного участия, потому что тащился в хвосте вместе с обозом. Молодой Помпей решил, что он должен присматривать за объемистым багажом кадетов. Это, как было ясно Цицерону, освобождало Помпея от заботы о его благополучии и местонахождении, когда они шли по вражеской территории.
– Чудесно! – воскликнул Помпей в тот вечер, чистя свой меч в кадетской палатке. – Мы перебили их. Когда они решили сдаться, мой отец только рассмеялся. Так что мы загнали их в горы, отрезав от обоза, – вот так. И если они не умрут от холода, то скоро их прикончит голод, – он поднес лезвие к лампе, чтобы убедиться, что оно отчищено до блеска.
– А мы не могли бы взять их в качестве пленных? – спросил Цицерон.
– При таком главнокомандующем, как мой отец? – Помпей засмеялся – Он не считает нужным оставлять врагов в живых.
Набравшись смелости, Цицерон продолжал настаивать:
– Но это же италики, а не внешние захватчики. Разве они не могут понадобиться для наших легионов, когда эта война закончится?
Помпей задумался:
– Да, я согласен, они могли бы пригодиться. Но сейчас слишком поздно беспокоиться об их судьбе! Италики ужасно взбесили моего отца, – а если он разозлится, то не дает пощады никому, – его голубые глаза уперлись в карие глаза Цицерона. – И я буду таким же.
Прошли месяцы, прежде чем Цицерону перестали сниться эти пиценские батраки, брошенные замерзать в снегу или копающиеся под дубами в поисках желудей – единственной пищи, которую могли предоставить им горы; еще одна кошмарная сторона битвы, увидев ее, нельзя было не возненавидеть войну.
К тому времени, когда Помпей Страбон достиг Адриатики, Цицерон научился быть полезным и даже дорос до ношения кольчуги и меча. В кадетской палатке он вел хозяйство, готовил и делал уборку, а в шатре командующего взял под свой контроль все требующие грамотности работы, которые казались пиценским писцам и секретарям Помпея Страбона выше предела их способностей – донесения сенату, письма в сенат, доклады о битвах и стычках. Внимательно прочитав первое произведение Цицерона – письмо к городскому претору Азеллию, Помпей Страбон взглянул на тощего парнишку своими жутко неопределенными глазами, которые словно хотели что-то высказать.
– Неплохо, Марк Туллий. Может быть, и есть какой-то резон в том, что мой сын привязался к тебе. Не понимаю, почему, но он всегда прав, ты знаешь. Поэтому я и позволил ему поступить по-своему.
– Благодарю тебя, Гней Помпей.
Командующий провел рукой в воздухе, обозначив заваленный бумагами письменный стол.
– Посмотри, что ты сможешь с этим сделать, мальчик. Наконец они остановились на отдых в нескольких милях от Аскула; с момента смерти Секста Цезаря армия все еще находилась возле города. Помпей Страбон решил расположиться в отдалении.
Время от времени командующий и его сын устраивали вылазки, беря с собой войска в количестве, которое они считали необходимым, и отсутствовали в течение нескольких дней. В таких случаях командующий оставлял в лагере своего младшего брата, Секста Помпея, а Цицерон наблюдал за текущей перепиской. Эти периоды относительной свободы могли бы доставлять радость Цицерону, но получалось наоборот. Молодого Помпея не было рядом, чтобы защитить его, а Секст Помпей ни во что его не ставил и мог даже оскорбить – ударить по уху, дать пинка под зад, подставить ногу, когда Цицерон пробегал мимо.
Пока земля была еще твердой от мороза и весенняя оттепель только намечалась, полководец и его сын с небольшими силами отправились на побережье, чтобы разведать перемещения неприятельских войск. На следующий день, вскоре после рассвета, когда Цицерон стоял возле командного шатра и потирал свои несчастные ягодицы, группа марсийских всадников въехала в лагерь, как будто в свой собственный. Они вели себя так спокойно и уверенно, что никто даже не схватился за оружие. Единственным из римлян, кто отреагировал на их появление, был брат Помпея Страбона Секст, который выступил вперед и поднял руку в приветствии, когда группа остановилась возле командного шатра.
– Публий Веттий Скатон, марс, – представился предводитель, спрыгивая с лошади.
– Секст Помпей, брат командующего, временно исполняю его обязанности в его отсутствие.
– Жаль, – лицо Скатона вытянулось. – Я приехал, чтобы встретиться с Гнеем Помпеем.
– Он должен скоро вернуться. Вы согласны подождать?
– Сколько?
– Что-нибудь от трех до шести дней, – сказал Секст Помпей.
– А вы можете накормить моих людей и коней?
– Конечно.
Выполнение задачи выпало на долю Цицерона, единственного контуберналия, оставшегося в лагере. К его большому удивлению, те же самые люди, которые загнали пиценов в горы умирать от голода и холода, вели себя с врагами, оказавшимися среди них, с большим гостеприимством, начиная с Секста Помпея и кончая последним нестроевиком. «Я никак не могу понять этот феномен, именуемый войной», – думал Цицерон, наблюдая за Секстом Помпеем и Скатоном, гуляющими вместе с видом глубочайшей привязанности или выезжающими на совместную охоту на диких свиней, которых зима заставила приблизиться к лагерю в поисках пищи. И когда Помпей Страбон вернулся из своей разведывательной экспедиции, он кинулся на шею Скатону так, будто Скатон был его наилучшим другом.
Угощение перешло в большой пир; удивленный Цицерон стал свидетелем того, как в его представлении Помпеи и должны были себя вести в своих твердынях посреди огромных поместий в Северном Пицене – огромные кабаны на вертелах, блюда, полные еды, все разместились на лавках за столами, а не на ложах. Слуги бегали, разнося больше вина, чем воды. Римлянину – выходцу из латинских земель, такому, как Цицерон, сцена, имевшая место в шатре командующего, представлялась варварской. Не так устраивали пиры люди из Арпина, даже Гай Марий. Разумеется, Цицерону не приходило в голову, что в военном лагере, давая пир на сто или более человек, не стали бы заботиться о ложах и деликатесах.
– Вряд ли ты скоро войдешь в Аскул, – засомневался Скатон.
Помпей Страбон ответил не сразу, он был слишком занят куском поджаристой свиной кожицы. Наконец он покончил с ней, вытер руки о тунику и усмехнулся:
