Константин Симонов - Товарищи по оружию
Кольцов молча просунул их под шинель. Артемьев чиркнул спичкой. Убитый был старший унтер-офицер, артиллерист. Ощупав карманы его мундира и брюк, Артемьев взял бумажник с документами и сбросил с себя шинель.
Они из осторожности проползли назад шагов тридцать, потом встали и пошли к тому месту, где Кольцов оставил пленного. Пленный был без чувств и лежал на краю того самого овражка, который искал Артемьев. Теперь было наконец ясно, где стоит броневичок, – метров за двести отсюда, если взять влево.
– Ну что ж, понесли, раз уложили, – в сердцах сказал Артемьев.
Они подняли пленного – Артемьев под мышки, Кольцов за ноги – и пошли к броневичку.
Кольцов все время сбивался с ноги. Артемьев не удержался и спросил:
– Ну что вы там ковыляете? Время-то ведь не ждет!
– Я, товарищ капитан, когда за пим бежал, ногу свернул, поэтому мне и стрелять пришлось.
Броневичок оказался еще ближе, чем думал Артемьев. Через сто шагов водитель остановил их окриком: «Стой!» – и лязгнул затвором.
– Это я, капитан Артемьев.
– А я уж беспокоился за вас, товарищ капитан, думал – что за выстрелы?
– По дороге расскажу. Помогите посадить к вал! пленного.
– А вы?
– А я в башню.
Бесчувственного японца втащили в броневичок и посадили рядом с водителем. Артемьев полез в башню.
– А мне куда прикажете, товарищ капитан? – спросил Кольцов.
– Обратно в батальон. В таком виде я его и один довезу.
– Извините, товарищ капитан, – удрученно сказал Кольцов. – Разрешите ремень взять?
– Какой еще ремень? – не понял Артемьев.
– Я ему ноги связал.
– Берите.
Кольцов постучал в боковую дверцу, уже закрытую водителем, и несколько секунд возился, развязывая ремень.
– Разрешите идти? – громко хлопнув дверцей, спросил он. Артемьев не видел его, но почувствовал, как он в темноте козырнул и вытянулся.
– Идите.
Водитель завел мотор, и броневичок, переваливаясь на буграх, покатился по степи.
Остановленный часовым перед палаткой командующего, Артемьев дожидался, пока зашедший внутрь адъютант доложит о нем. У него не попадал зуб на зуб; вечером, чтобы добираться налегке, он оставил у адъютанта свою шинель и теперь жалел об этом. Палатка за эти часы передвинулась на два километра вперед, и он боялся, что адъютант забыл его шинель на старом месте.
Совсем рядом с палаткой были развороченные гусеницами окопы, в которых еще утром сидело японское боевое охранение. Палатка была кругом оцеплена часовыми. После сегодняшних танковых атак десятки японских солдат в одиночку и группами бродили кругом по степи.
Мокрый до пояса Артемьев стоял рядом с часовым и, ежась от холода, ждал адъютанта, который что-то долго задерживался.
Из палатки кто-то вышел. Артемьев увидел знакомую полную фигуру начальника штаба. Начальник штаба вперевалку дошел до машины, хлопнул дверцей и уехал.
Наконец адъютант вернулся, и Артемьев, войдя в палатку, увидел, что в ней кроме командующего были еще трое: командир танковой бригады Сарычев, молодой, вихрастый, по виду похожий на лейтенанта, командир бронебригады майор Луговой и незнакомый Артемьеву смуглый, черноусый полковник. Он стоя пил чай из крышки термоса.
Командующий сидел в углу на своей неизменной парусиновой табуретке и показывал нагнувшемуся над картой командиру бронебригады, куда тот должен вывести один из своих батальонов, к рассвету переправив его на восточный берег.
– Огнем и броней ударите с тыла по японцам, когда мы их сбросим с Баин-Цагана и они покатятся к переправе, – сказал командующий, подчеркивая слово «покатятся». – Задача ясна?
– Ясна, товарищ комкор!
– А что у нас лицо такое? Сапоги жмут?
– Потери большие, товарищ комкор.
– Потери как потери, – сказал командующий. – Завтра, когда выполним задачу до конца, сравним с результатами. Отправляйтесь! – Он привстал и пожал руку командиру бронебригады, которую сегодня прямо с марша бросил в самое пекло боя.
– Как там пехота? – обратился командующий к Артемьеву, когда командир бронебригады вышел из палатки.
Артемьев доложил, стараясь унять дрожь. Неудачное купание давало о себе знать.
– Батальон заканчивает рыть окопы полного профиля, правым флангом упирается в самый берег. Как вы приказали, лично проверил.
– Это я вижу. – Командующий без улыбки оглядел его с головы до ног.
– Я вам докладывал, товарищ комкор, – перестав пить чай, сказал черноусый полковник, – что мой Красюк все сделает как положено.
И Артемьев понял, что черноусый полковник был командир стрелкового полка Баталов и что ею полк, наверно, уже прибыл целиком.
– Так ведь в такую цепочку пришлось растянуть ваш батальон, – сказал командующий, – что поневоле тревожился.
– Теперь весь полк здесь, – сказал полковник. – Можно не тревожиться.
– А я теперь и не тревожусь, можете меня не успокаивать, – с иронией заметил командующий и снова повернулся к Артемьеву.
– В батальоне взяли в плен японского подпоручика, – сказал Артемьев и на мгновение запнулся. – Но по дороге сюда он при попытке к бегству был ранен и умер.
Командующий поморщился и молча посмотрел в лицо Артемьеву, как бы спрашивая: правда ли – насчет попытки к бегству?
– Документы?
– При мне.
– Отдайте, – кивнул командующий в сторону адъютанта, снова оглядел Артемьева с головы до ног и неожиданно мягко добавил: – Чаю выпейте – вон в термосе – да приткнитесь, поспите. Через два часа вместе с пехотой пойдем громить самураев.
– Можно сказать, что они уже в основном разгромлены, – наливая себе чаю, услышал Артемьев голос командира танковой бригады.
Фраза походила на возражение, даже на вызов, и Артемьев ожидал, что командующий ответит на нее резкостью. В палатке воцарилась тишина. Артемьев слышал, как его зубы стучат о крышку термоса.
– Это верно, – наконец сказал командующий.
– Главное дело сделано. Сегодня, танкистами, – закусив удила, сказал командир танковой бригады. – Осталось только закрепить поле боя.
Командующий нахмурился: слова Сарычева были бестактны по отношению к командиру стрелкового полка Баталову, людям которого предстояло своей кровью закреплять это поле боя. Но можно было понять и ожесточение Сарычева, у которого, по неполным данным, уже сожжено и подбито шестьдесят танков.
Только поэтому не оборвав его, командующий сказал, подчеркнуто обращаясь сразу и к нему и к Баталову:
– Ваша совместная атака при поддержке артиллерии и авиации должна быть последней и решающей. Бригаду разрешаю повести лично! – Это он добавил, повернувшись к Сарычеву, и на ожесточенном лице танкиста мелькнула короткая усталая улыбка.
Чувствуя себя лишним при этом разговоре, Артемьев, обжигаясь, проглотил несколько глотков чаю, поставил термос и, откозыряв, вышел из палатки.
Адъютант, выйдя вслед за ним, сунул ему в руки шинель и сказал, что в двухстах шагах отсюда стоит палатка танкистов, где можно поспать, а может быть, и поесть.
Артемьев поблагодарил адъютанта больше за шинель, чем за совет, он чувствовал такую усталость, что ему было лень идти сейчас еще двести шагов, да вдобавок неизвестно в каком направлении. Отойдя на пять шагов от палатки, он опустился прямо на землю, положил голову на бруствер японского окопа и накрылся шинелью.
В возбужденном сознании лихорадочно отпечаталось все происшедшее за последние двое суток бессонной работы в оперативном отделе. Сначала спокойное нанесение спокойной обстановки на карту для доклада командующему, потом внезапная канонада, японская танковая атака и, впервые после ранения, снова свист снарядов над головой. Потом сумасшедшая гонка по непроглядной степи в штаб танковой бригады, два рейса в броневичке на поле боя с приказаниями и, наконец, последняя ночная поездка…
Он почувствовал, как онемевшее от усталости тело начало чуть-чуть пригреваться под шинелью.
– Потери в комсоставе невыносимо тяжелые, – донесся до него из палатки хриплый голос командира танковой бригады. – Дудников убит, Пахомов ранен, а Климович все еще не обнаружен ни в живых, ни в мертвых. За один день три комбата из четырех.
В палатке замолчали.
