Джайлс Кристиан - Ворон. Волки Одина
Все кругом загоготали, а потом уставились на меня.
– Теперь ты, Ворон, – обратился ко мне Улаф. – А то эти два раздувшихся от гордости сукиных сына тебя перекаркают.
– Дай им то, чего они ждут, – пробормотал Пенда.
– Не хотел бы я встретиться с ним в бою! – сказал верзила Бейнир. – Взял и проткнул синелицего копьем, а тот просто поговорить хотел… Бешеный он.
– Да нечестно он дерется! – добавил Ирса Поросячье Рыло. – Помните того огромного франка, который прыгнул на борт «Змея»?
Все помнили.
– Так вот, бедняга никак не ожидал, что его заколют булавкой.
Поднялся смех, но Сигурд шикнул, чтоб все угомонились и дали мне сказать.
– Я благодарен Тюру за то, что буду сражаться бок о бок с этими двумя воинами. – Я показал на Свейна и Брама. – Ибо не знаю никого, кто умел бы так драться или пить. – Все снова подняли кубки и бурдюки. – Тому, кто выйдет завтра со мною на бой, не поздоровится. С тех пор как я стал одним из волков, меня многие пытались убить. Их уже давно черви едят, а я все еще жив.
По толпе пронесся гул – одни воины пересказывали мои слова другим.
– Говорят, мне благоволит сам Один: я много раз выживал там, где ждала верная смерть. За моей спиной говорят: «Красноглазого нельзя убить. Его защищает сам Копьеметатель». Вы перешептываетесь по ночам, думая, что я сплю и не слышу. Поговаривают даже, что я облечен в смерть, как в плащ, и что от меня лучше держаться подальше.
Мои слова не встречали возгласами, как слова Свейна и Брама. Но в толпе нарастал гул, словно бы позади разливалась река. Я умолк и медленно оглядел собравшихся, надеясь, что мой кровавый глаз выглядит достаточно зловеще.
– Так вот, все это – правда, – продолжал я. – Тот, кто сразится со мной завтра, прочувствует это на своей шкуре. Нового рассвета ему не видать. Я – Ворон, Несущий Смерть.
На меня смотрели широко раскрытые глаза, в зрачках которых плясали отблески пламени, и настороженные щелки под косматыми бровями. Не зная, что еще сказать или сделать, я схватил наш с Пендой бурдюк и поднял его высоко над головой.
– За Одина!
Воины подняли кубки, кто-то повторил мои слова, однако в толпе чувствовалась какая-то угрюмость.
– Куда мне до Свейна и Брама, – пробормотал я, вернувшись на место.
Потом хотел было глотнуть из бурдюка, но передумал – голова и так кружилась.
Пенда ничего не сказал, только неотрывно смотрел на меня, как только что остальные. Я снова повторил, что нужно чаще бахвалиться, тогда, глядишь, и получаться будет лучше.
– Я мало что понял из твоей речи, парень, – признался Пенда, – но никто не смеялся, это точно.
– Хотел бы я, чтобы этот старый вонючий козел перестал ухмыляться, – сказал я, кивая в сторону Асгота.
Годи раскинул руны на доске для тафла и закатил глаза, будто так мог увидеть то, что не видят другие. Рядом с ним стояла Кинетрит, поглаживая серебристую шерсть спящего Сколла.
– Если я переживу завтрашний день, то убью его, – процедил я.
На самом деле я, конечно, понимал, что убить годи – значит нарушить клятву братства.
– Что ты такого сказал, Ворон, – спросил Пенда, оглядываясь, – что они все никак не успокоятся?
И правда, лагерь будто окутало холодом. Я выругался и влил себе в глотку еще вина.
Кто-то произнес мое имя и тронул меня за плечо. Это был Сигурд. Он кивнул Пенде, потом обратился ко мне:
– Пойдем со мною, Ворон.
Мы пошли на север вдоль Тибра, затем повернули на запад, к подножию Палантина. Тихо журчала река, шумел вдали город, слышался пьяный смех, лай собак, крики людей.
– Никому не понравилось то, что я сказал, господин, – произнес я хмуро, нарушив затянувшееся молчание.
– Приукрашивать ты не умеешь, – ответил он, глядя на освещенные факелами церкви и монастыри, угнездившиеся на вершине холма среди заброшенных белокаменных храмов и дворцов; ни у кого не было ни умения, ни богатства, чтобы их восстановить.
– Не только поэтому, – заметил я.
Сигурд натянуто улыбнулся.
– Да, Беовульфа порадостнее встретили в зале Хротгара, – признал он.
Пройдя еще несколько шагов, ярл остановился. Свет факелов высветил шрамы у него на скуле и виске, а глаза остались в тени.
– Ворон, я не могу позволить тебе сражаться завтра.
В душе искрой блеснула радость и тут же погасла.
– Я должен сразиться, – возразил я.
Он покачал головой.
– Зачем? Ты уже доказал свою верность братству. Да не единожды. Есть храбрость, Ворон, а есть дурацкая гордость. Если б ты не положил перо в мешок, никто бы этого не узнал. Мы для того всё и затеяли, чтобы мне не пришлось при всех объявлять, кто у нас лучший воин, – а так и лучших выбрали, и остальным не стыдно.
– А я думал, это для того, чтобы выбирал Тюр – бог войны, – сказал я, нахмурившись.
Мне хотелось открыть ему правду, рассказать, что к выбору приложил руку Асгот, потому что он ненавидит меня и хочет погубить или узнать, вправду ли я избран Одином. Может, если я выживу в бою, годи наконец оставит меня в покое…
– Но я тобой горжусь, – сказал Сигурд. – Когда вместе с Брамовым когтем вытащилось перо, я был удивлен, зол и горд.
Я прикусил язык.
– И все же биться тебе нельзя.
– Господин, я должен. Так предначертано. Все видели.
– Они видели кое-что еще. – Лицо его скривилось, словно ему тяжело давались эти слова. – Твое лицо, Ворон, когда ты говорил. Ты побледнел в мгновение ока. – Ярл щелкнул пальцами. – Все видели. Твой глаз был что пятно крови на снегу.
– Может, это от вина? – предположил я. – Оно было так себе. Или оттого, что встал резко…
Сигурд покачал головой. Тут у меня на голове зашевелились волосы, а во рту стало кисло – я понял, к чему он клонит.
– Вы думаете, я фейгр, обреченный…
Я слышал, что, если человек резко бледнеет, значит, его ожидает скорая смерть. Итак, все считают, что я фейгр и что мне не уйти от судьбы. Молчание Сигурда говорило громче слов.
– Если я фейгр, так тому и быть, – произнес я, пытаясь проглотить застрявший в горле комок. – Асгот вытащил из мешка мое перо – значит, мне завтра идти на бой.
– Я твой ярл, – сказал Сигурд. – Могу приказать тебе не идти. – Хотя его голос прозвучал твердо, лицо, теперь освещенное слабым лунным светом, говорило совсем другое.
Он, как и я, знал, что мне придется завтра выйти на арену со Свейном и Брамом и что выбора нет – норны уже соткали узор моей судьбы.
– Ты ведь не хочешь для меня позора, господин, – сказал я, неожиданно выпалив то, чего страшился больше смерти.
– Нет, запрещать я не стану, – признал Сигурд неохотно, словно подчиняясь судьбе.
Никогда прежде я не видел его таким удрученным. Брови ярла опустились, словно крыша дома, провисшая под тяжестью снега.
Между нами повисло молчание, полное невысказанных слов. Потом он снова заговорил:
– Ворон, раз уж так вышло, сражайся. Не сдавайся. Понял? – В его глазах снова зажегся огонь. – За нас все решили боги, но к черту их.
Вот что всегда тяготило Сигурда. Асгот как-то упрекнул его в том, что он не почитает богов. Сигурд давным-давно порвал оковы, которые носит большинство, поэтому боги его и любили. Хотя в конце концов его непокорность может им надоесть. И вот теперь ярл призывает меня бросить вызов судьбе…
– Ты должен выжить, – сказал он гневно. – Черт с ними, с богами и предначертанием. Завтра, когда над тобой нависнет смерть, всеми силами, всем сердцем и душой сражайся. Живи, Ворон. И вместе мы сотворим такое, о чем скальды будут петь еще тысячу лет.
Я попытался улыбнуться, но лицо словно застыло. Мои товарищи считают меня фейгром и знают, что я погибну, так же точно, как то, что из ран идет кровь. Я поплелся обратно в лагерь – пить вино и похваляться подвигами.
Глава 17
Амфитеатр Флавиев бесновался. Одно дело было сидеть на каменных трибунах, и совсем другое – стоять на арене и смотреть, как скамьи заполняются жаждущими крови зрителями. В воздухе стоял густой запах пота. Шум голосов напоминал звон тысяч одновременно выпущенных стрел. Я будто попал в сердце шторма, когда все еще тихо, но ты знаешь, что он вот-вот обрушится на тебя со всей силой. Волки пришли в полном боевом облачении – вдруг придется драться с гвардейцами Папы или с воинами императора – и уселись на нижнем ярусе с западной стороны, как можно дальше от часовен и алтарей. С трибуны свисало знамя Сигурда – волчья голова на красном фоне, – и я все время поглядывал на него для храбрости. Свейн мог бы кинуть копье в любую сторону и никого не задеть – ни римляне, ни чужестранцы не решились сесть рядом со свирепыми воинами в кольчугах.
Я не видел Кинетрит, но это не означало, что она не пришла. Во всяком случае, Асгот там точно был и, наверное, довольно потирал руки.
– Если достанется Берстук, старайся бить слева, – напутствовал меня Брам, расправляя плечи и вытягивая шею. – У него на ноге старая рана, поэтому он чаще выставляет вперед правую. Никто не замечает этого, но что есть, то есть. Если ударишь слева, тебе либо повезет и ты расправишься с ним сразу, либо он нечаянно откроет правый бок. – Медведь ухмыльнулся. – И тут уж не зевай.
