Юрий Никитин - Князь Владимир
– Пусть идет, – сказал он нехотя.
– Выдаст, – предостерег Олаф.
Он все еще держал за волосы, а лезвие ножа приложил к горлу. Пастушок боялся даже вздохнуть, чтобы нож не опустился ниже.
– Если зарежем, – бросил Владимир нехотя, – все равно догадаются. Тут, поди, отродясь никого не убивали. Разве что кольями в пьяной драке.
Олаф широко ухмыльнулся:
– Тогда я пошел за колом?
Но пальцы разжал, пастух на ватных ногах без сил опустился на землю. Олаф хохотнул:
– Вольдемар! Не думаю, что твой Варяжко так уж страшен.
Они поворотили коней. Владимир бросил через плечо:
– Зря не болтайте. Только когда спросят о нас, тогда уж… А сами не спешите. А то мы вас и после смерти отыщем.
В его хриплом страстном голосе было столько силы, что даже Олаф ощутил подобие страха. А пастухи со всех ног бросились к стаду, что уже выбрело на дорогу к селу.
– Не сам Варяжко страшен, – сказал Владимир тоскливо. – Хотя и он не подарок… Но против нас он поднял весь народ. Мы теперь два беглых изгоя! А как пройти через всю Русь… а она намного больше, чем ты думаешь, и не попасть на глаза? Ни в поле, ни в весях, ни в лесу?
Олаф сказал беспечно:
– А что нам еще остается?
– Да вроде ничего.
– Повернуть назад нельзя?
– Ты что, – испугался Владимир. – Лучше уж звон мечей, кровь и гибель в чистом поле.
– Тогда вперед! – сказал Олаф сильным звонким голосом. Он гордо и красиво выпрямился в седле. Камень в обруче на лбу рассыпал солнечные искры, но еще ярче блестели синие, как небо, глаза викинга. – У мужчин – мужская судьба. А женских могил и не должно быть в поле. Ну, попробуем во-о-он до того дерева наперегонки?
В малой веси, через которую Владимир и Олаф проехали сутки тому, войт стоял перед Варяжко. Дружинники окружили старика плотным кольцом, Варяжко сидел на огромном коне, в котором чувствовалась дикая сила. Сам Варяжко свирепо сверлил глазами седобородого старца. Тот поклонился явно из вежества, власть как-никак, а страха не видать в тщедушном теле.
– Владимир, – повторил войт в задумчивости, – видать, чем-то крепко насолил вам этот удалец, ежели целое войско мчится по его следу…
– Дед, – сказал Варяжко предостерегающе, – ты не умничай. Ты скажи только, раз уж он тут проехал, в какую сторону подался? Что говорил? Что собирался делать?
Один из дружинников с готовностью вытащил плеть с вплетенными в кожу свинцовыми жилками. Замахнулся, глядя на Варяжко.
Войт покачал головой. Старческие глаза смотрели без страха.
– Я бы на вашем месте оставил это дело.
Варяжко подал знак, плеть обрушилась с силой, послышался хлопок, будто лопнул бычий пузырь. Рубаха сползла с плеча, на грудь коня Варяжко брызнула кровь.
Войт дернулся, в глазах застыла боль.
– Бей, раз такая у вас власть. Но я о вас заботился, молодежь вы удалая! Деньгу вам обещают большую, но разве своя голова не дороже?
Варяжко зло засмеялся:
– Нас две дюжины богатырей. И все мы давно забыли, как пахать землю. А звон мечей слышим часто. Если ты видел двоих, чьи приметы совпадают, ты обязан сказать княжеским людям.
Войт сказал смиренно:
– Да. Проезжали тут двое. Разговаривали мало, держались мирно. Но когда один посмотрел на меня своими синими глазищами, меня продрала дрожь, будто я голый стоял на зимнем ветру!..
– Это викинг, – сказал дружинник с плетью возбужденно, – ну-ну, дальше.
Войт вздрогнул, сказал внезапно охрипшим голосом:
– Потом я взглянул в глаза другого…
– Ну?
– Лучше бы меня голым бросили в костер! В его черепе бушует пламя, перед которым раскаленная болванка в горне покажется сосулькой. Он едва не сжег меня своими коричневыми глазищами, а когда ушли, я был счастлив, что по телу не пошли волдыри от ожогов. Даже ведунью вызывал… Кого-то он мне напомнил! Но кого? Он совсем молод, а мне чудятся времена юного князя Игоря, когда тот через наши земли вел дружину богатырскую на Царьград…
Варяжко зло оскалил зубы. Дружинник с плетью еще раз с наслаждением обрушил ее на худые плечи, старик пошатнулся, во дворе за плетнем взвыли и запричитали бабы. Как хищные волки, киевские дружинники гуськом понеслись в ту сторону, где последний раз видели беглецов.
Пастухи ли сказали, еще как-то Варяжко узнал, но на другой день Владимир и Олаф уже сами ощутили погоню. Сперва донесся трубный звук, кто-то созывал остальных, будто обнаружил следы, затем рог прозвучал трижды, указывая направление.
Наткнувшись на крохотную весь, Владимир, уже не скрываясь, выбрал двух свежих коней, оставил своих, и они понеслись по дороге в лес.
Конечно, Варяжко с людьми сменил коней тоже. Похоже, они меняли их чаще, ибо звуки рога Владимир слышал все отчетливее.
Олаф облизал губы, на них выступили белые разводы соли. Владимир терпел, он не пил со вчерашнего вечера. От жажды кружилась голова, а слабость охватывала с головы до ног, прокатывалась пугающей волной все чаще.
Лай собак послышался ближе. Владимир хлестнул коня, тот перешел на дряблую рысь, но Владимир чувствовал, как простой рабочий конь покачивается под его весом. Справа скакал Олаф, и Владимир услышал его сдавленный возглас:
– Проклятие!.. Почему мы такие… крепкие ребята?
Викинг тоже был не рад своему росту, своим широким плечам и своей мощи, упрятанной в крупное тело с толстыми костями, тугим мясом и толстыми сухожилиями. Раньше в любой толпе смотрел поверх голов, раздвигал народ, как бык раздвигает стадо молодых телят, а теперь его груда костей и мускулов убивает коня, а с конем сгинет и он сам!
Владимир на скаку вытащил лук, кое-как натянул тетиву, сунул обратно в берестяной лубок слева от седла. Олаф мчался, пригнувшись к конской гриве, похожий в скачке на степняка, которым завидовал. Золотые волосы трепало ветром, из-за плеча выглядывал и просился на волю двуручный меч.
Дорога расширилась, по обе стороны мелькали ухоженные деревья, нарядные и светлые. Земля отзывалась под копытами стонущим гулом. В версте впереди показался одинокий дом. Двуповерховый, первый не видно за высоким забором, а второй весело блестит под солнцем новенькой крышей, бревна еще не потемнели, по обе стороны зеленеют кроны невысоких деревьев…
– Туда? – выкрикнул Олаф.
– Там все-таки забор, – ответил Владимир.
Конь под ним тоже увидел домик. Владимир чувствовал, как бедный зверь затрусил быстрее, догадываясь, что придет конец его мучениям, там переведет дыхание, а потом напьется так, что брюхо достанет до земли.
– Мой конь уже падает! – донесся из-за спины крик Олафа.
– Но ты не конь! – крикнул Владимир жестко.
Оглянувшись, он увидел исхудавшее лицо Олафа, красные глаза. В следующее мгновение Олаф тяжело соскользнул на землю, побежал, держа коня в поводу. Лай гончих псов слышался совсем близко, вот-вот выметнутся из-за поворота, тогда увидят и припустят еще быстрее.
– Хватайся за мое стремя!
– Твой конь… – прохрипел Олаф на бегу, – твой конь… еще дохлее…
Владимир бросил себя с седла в последний миг. Олаф догнал, побежали плечо к плечу, дыхание вырывалось с хрипами, но домик постепенно рос, а оба знали, что никакой конь на свете не сможет бежать ни так долго, как человек, ни так же быстро.
Ворота со скрипом открывались с той стороны. Владимир успел увидеть клинышек двора. Прямо напротив фыркали и выгибали шеи два коня. За ними виднелась повозка.
– Гони!
Они ворвались во двор, Олаф тут же бросился закрывать ворота, а Владимир сорвал с крюка на седле лук и туго набитую тулу. Во дворе прозвучал испуганный крик, женский визг. Кони в повозке испуганно попятились, едва не опрокинули седоков.
Конский топот нарастал. Владимир успел вскочить на приступку, а из леса выметнулись всадники. Впереди мчался на белом в яблоках коне всадник в развевающемся плаще, в поднятой руке рассыпал солнечные искры меч. За ним неслись всего трое, но из леса выплескивались все новые всадники.
За спиной слышались голоса, женский крик, но там пусть управляется Олаф, а здесь пальцы заученно выхватили стрелу, наложили на тетиву, Владимир задержал дыхание и начал оттягивать тугую жилку к уху. Первый выстрел может быть неспешным, особо прицельным, а потом уже придется не стрелу оттягивать, а сам лук выбрасывать на вытянутую руку и вжикать стрелами.
Он выждал мгновение, учитывая вялое движение воздуха, скорость скачущей лошади, картинную посадку всадника – жаль, не Варяжко, тот не бахвалится и меч зря не вынимает, – мысленно взмолился к богам, затем пальцы разжались…
И тут же начали хватать за концы стрел, бросать на тетиву, он чувствовал болезненный щелчок по руке, тело жило как бы само по себе, он только выполнял то, над чем долго и упорно упражнялся еще в Киеве, а потом в Новгороде.
Первую стрелу он целил в грудь вожака, пусть там даже доспех, но дальность ли велика, всадник ли успел заметить и начал пригибаться, но Владимир не увидел, куда тот делся вместе с конем, а другие его стрелы обрушились на скачущих железным градом, били булатными клювами, но дружинники еще неслись вперед, вскрикивали от боли, затем начали замедлять бег куда раньше, чем оказались перед воротами.
