И на дерзкий побег - Валерий Николаевич Ковалев
Под стать Храмцову были и другие.
Петренко, в прошлом осужденный бандеровец с Западной Украины, обретался в лагере сексотом. За заслуги получил свободу и изъявил желание продолжить службу в конвойных войсках. Губадулин отличался паталогической жестокостью и умением применять к беглецам пытки. Остальные мнили себя следопытами по Фенимору Куперу, любили острые ощущения и безнаказанно убивать.
Вот такая компания двигалась сейчас по тайге.
Над головами вилось облако гнуса, облепляя лица и кисти рук, на них стала выступать сукровица.
— Привал! — прохрипел спустя три часа Храмцов, когда вышли на открытую поляну с журчащим ручьем. Черпая из него ладонями, напились, ополоснули лица и повалились на траву.
— Цэ всэ чэрэз вас, — угрюмо взглянул Петренко на старлея. — Я ж казав, ставыты парных часовых. Нэ захотилы.
— Заткнись, — буркнул тот. — Без тебя тошно.
Остальные молчали.
Отдохнув час, пожевали дикого щавеля, поплелись дальше. К вечеру вышли на свою предпоследнюю стоянку близ болота. Нашарили вокруг кострища выброшенные консервные банки с остатками жира и мурашами внутри, дочиста вылизали.
Потом Ракитин разворошил палкой головешки с пеплом и нашёл чуть обгорелый коробок. Открыл — внутри три спички.
— Живём, — радостно захихикав, передал Храмцову. Все оживились.
— Значит так, — сказал старлей. — Я разжигаю костёр, остальным искать жратву. Быстро.
Он занялся остатками хвороста, надергав сухой травы. Затрещал огонь. Спустя час (на тайгу опускались сумерки) с поисков жратвы вернулись бойцы. Принесли в шапках подосиновиков, из болота начерпали пахнувшей тиной воды. Грибы испекли на прутьях, воду вскипятили вместо чая. Поели. Натаскали про запас ещё хвороста. Храмцов установил очередность дежурства. Завернувшись в лагерные бушлаты и поглубже натянув шапки, все, кроме старшего, лейтенанта уснули.
Тот же, лёжа с открытыми глазами, строил планы мести. После выхода из тайги следует доложить в управление, чтобы беглецам перекрыли путь в Хабаровский край. Что идут туда, Храмцов не сомневался. Ну а дальше реабилитироваться — вновь отправиться в погоню, взяв свежих солдат и пару собак-ищеек.
В том, что генерал пойдет навстречу, не сомневался. Если сведения о побеге дойдут до Москвы, всем не сносить головы. И в первую очередь ему — Храмцову. Сорвут погоны, отдадут под трибунал и в лагерь. Но теперь уже в новом качестве.
«У, твари», — скрипел зубами в бессильной ярости.
Всю ночь в тайге ухал филин, во тьме чудились тени, над болотом поднимались ядовитые испарения.
Зябким утром встали невыспавшиеся и с опухшими лицами, подживили огонь. Наломали росших у берега стеблей рогоза, очистив, пожевали чуть сладковатой мякоти. Вскипятив в консервных банках воды, попили.
— Думаю, надо идти через болото, — не глядя на Храмцова, предложил Петренко.
Все взглянули туда. Оно было нешироким, метров сто. Вразброс засохшие деревья, кочки и ярко зеленый мох в опасных местах. Простиралось на добрый десяток километров.
— Хорошо. Пойдешь первым, — согласился командир.
Каждый выломил по орешине, очистив листья, сунули в карманы жестянки. Тыкая перед собой палкой, сержант осторожно вошел в болото, остальные за ним. Хлюпала под ногами ржавая вода, мох пружинил, но держал.
До половины, ступая след в след и обходя затянутые ряской «окна», прошли нормально. Вдруг рядом вздулся пузырь, вонюче лопнул. Шедший в середине Абрамов шарахнулся в сторону и провалился по грудь.
— А-а-а! — унёсся в небо истошный вопль. Замолотил вокруг руками.
— Не останавливаться, идти! — рявкнул замыкающий Храмцов.
Ускорили шаг. В затылки бил душераздирающий крик, потом хрип. Потом звуки смолкли.
Выбравшись из трясины, тяжело дыша, попадали на траву, отводя друг от друга глаза. Передохнув, двинулись дальше. На закате остановились в сухом распадке. Надрав бересты, принялись собирать валежник. И тут повезло. Губа-дулин наткнулся на гнездовье, из него выпорхнула копалуха[104], боец метнул вслед сук. Попал.
— Есть! — свернув шею, поднял добычу над головой.
В лунке, вымощенной сухой хвоей, лежали шесть яиц. Подбежавший Ракитин, осторожно выбрал их в подол рубахи. Чуть позже в распадке жарко пылал огонь, а спустя ещё час все жадно подкреплялись глухариным мясом. Яйца испекли в углях, оставив на утро.
Следующим днём двигались более ходко, в полдень дошли до своей очередной стоянки. Она находилась в долине меж сопок, на каменистой площадке. Рядом побулькивал ключ. Напившись воды и пожевав собранной по пути кислицы, сняли ботинки и задремали на солнце.
Проснулись от душераздирающего крика.
Схватившись руками за пятку, Ракитин катался по земле. От него, извиваясь, отползала бурого окраса небольшая змея. Ещё миг — и исчезла в расщелине.
— Гадюка, — побледнел Храмцов, остальные впали в ступор.
Она была самой ядовитой тварью из пресмыкающихся в тайге, что немедленно сказалось на укушенном. Крик скоро перешел в шёпот, Ракитин стал задыхаться и синеть. Все молча наблюдали, помочь было нечем. Через полчаса всё было кончено.
Сняв бушлат, тело оттащили в выемку, завалили камнями и щебенкой. Дальше угрюмо пошли втроём, углубились в бурелом.
В это же время за соседним хребтом по тайге, обходя буреломы, размеренно шагали три ездовых оленя. На двух покачивались тунгусы, последний вёз груз. Впереди бежала рыжего окраса лайка. Старшего звали Егор, младшего Талтуга — два брата. На обоих кухлянки, штаны из оленьей кожи и торбаса. За плечами берданки[105].
Зиму братья промышляли в тайге, охотясь на соболя, белку и колонка. Весной вернулись в родовое стойбище. Теперь же направлялись в факторию[106], продать пушнину и закупить нужные товары. От родичей узнали, что пару недель назад к ним заходил отряд солдат в синих фуражках, ловящих беглецов из лагеря. Спрашивали, не встречали ли таких? Им ответили: «Нет».
— Если встретите, поймайте или убейте, — сказал старший. — Получите от властей деньги с продуктами и спирт.
Поднявшись на очередной увал, с которого открывались бескрайние дали, оба заметили далеко на востоке струйку дыма.
— Там нет селений, — приложил ладонь к глазам Егор, остановив вожака.
— И стойбищ тоже, — подъехал к нему младший брат.
Оба переглянулись.
— Модо!
