Земной крест - Ким Балков
— Черт те что!.. — он незаметно покинул место пожара. Выйдя на узкий, поросший желтой ковыльной травой, меркло проглядываемый проселок, он пошел по нему, сердясь на себя, но и не в силах исправить того, чего никогда не было в нем, а вот теперь беспокоило и наполняло его еще пущей неприязнью к тем, кто стал причиной появления паскудного чувства неуверенности в себе.
Время спустя кто-то из мужиков закричал исступленно:
— А где этот… зверюга-то где?!..
Обшарили толпу, не нашли… И слава Богу! Дедыш, с трудом отойдя от тягостного раздумья, навеянного паденьем крыши часовенки, сказал устало:
— Не надо копить в себе злость, а не то самого сомнет.
Догадавшись, что его слово нынче принимаемо людьми не с прежней уважительностью, а еще осознав, что мужики, увещеваемые бабами, подутихли и больше не вспыхнут, Дедыш, оглядываясь и крестясь истово, привычно согнувшись и покряхтывая, поплелся торной, от кладбища к деревне, тропкой. На околице встретил Агалапею и не сразу узнал ее: глаза у старухи точно бы ошалели, лицо и вовсе почернело, и вся она была черная, а не только курмушка и плат. Угнетенно на сердце стало от этого тяжелого одноцветья. Дедыш ощутил еще большее беспокойство и явное несоответствие меж тем, что хотел бы наблюдать в людях, и тем, что открылось ему. Впрочем, он и раньше понимал об этом несоответствии, но не огорчался, наверное, потому, что оно едва обозначалось в людях.
— Жгут, значит. Жгут!.. — сурово сказала Агалапея, подойдя к Дедышу. — Уж и до родимых, что в сырой земле, добрались ироды окаянные. Креста на них нету!
— Да ладно бы, креста, Бога в душе не имеют, — проговорил Дедыш и удивился, он хотел бы успокоить Агалапею, сказать что-то в утешение ей, но сказал другое… Она охотно поддержала старца и заговорила о теперешнем времени, что ни к чему не ведет, разве что ко вселенскому горю. Она почти так и сказала, и это удивило Дедыша, но скоро удивление его отодвинулось, на передний план выступило смущение: старец и желал бы возразить Агалапее, но не находил слов, способных убедить ее, да и его самого тоже, вдруг дрогнувшего и неуверенного в правоте того, что вроде бы затвердело в нем и подсказывало, что зло не вечно, повластвует год-два и уступит место тому свету, что живет в человеке. А что как нет? А что как права Агалапея и уж никому не одолеть зла меж людьми? В какой-то момент вестницей вселенского горя, вещуньей, пред которой всяк бессилен, увиделась Дедышу одетая в черное, непререкаемо суровая Агалапея. Минуло немало времени, прежде чем он одолел неладное и обронил что-то противное ее мыслям, такое, что не требовало напряжения сил. Она услышала и, скорее, потому, что сказано это было легко, растерялась, а потом с недоумением посмотрела на старца и пошла вдоль байкальского берега. Дедыш сел на прибрежный камень, быстро продрог, осенняя ночь была холодна. С моря тянуло ветром. Байкал вовсю подымал волны, бросал их на ближние камни, разбивал вдребезги. Ледяные капли разлетались далеко окрест, иные из них, взнесшись высоко, касались лица Дедыша, тогда он вздрагивал, проводил ладонью по тому месту, куда упала капля, и, кажется, не понимал, что это за капля, откуда она?.. Он сидел на прибрежном камне и думал об Агалапее, не хотел соглашаться с нею, и теперь сумел бы возразить ей.
— Чего ж проще-то? Иль мыслимо, чтоб жизнь состояла из одного зла?..
Кажется, тут было найдено то единственное, что утешило бы. Ликуй, человек, благодари изощренный ум свой, что и в глухой темноте отыщет сияние и сделает щитом, чтоб оборонить сущее! Но отчего же Дедышу не ликуется, а на душе неустройство, которое ощутил еще на пожаре? Не уйти от этого неустройства, упорно держится в нем, с места не сдвинешь. А Байкал все шумит, шумит, подымает волны, привычные по осени. И в них чудится Дедышу что-то особенное, вроде и они тоже растерянны и не многое скажут, позабыли, откуда выплеснулись, из каких глубин, вдруг стали непамятливые и захолодавшие. Спросил у себя с грустью: «Неужто и там, на морском дне, разгуливает зло?..» — Помедлив, сказал мысленно: «А пошто бы и нет? Иль зло, которое на земле, не вселенское, не всепроникающее?..» Он подумал так, и ему сделалось и вовсе утесненно, неприютно. Раньше он считал, что Байкал, поднявшийся над миром, не доступен бедам, даже и великому горю не одолеть его, а нынче вдруг засомневался в этом и уподобил священное сибирское море обыкновенному живому существу. Ах, зачем же так?.. Разве он способен проникнуть в тайну Байкала? Да нет. Он лишь малая часть сущего, может, самая малая из признающих себя малостью и находящих в этом удовлетворение, а то и тихую, не подчиненную людскому воздействию радость?..
А море шумело, подверженное сильному движению, хотя в колючей темноте, едва прерываемой слабым звездным светом, этого почти не было видно. Но Дедышу и не надо ничего видеть, он знал море и догадывался, какое оно нынче. Его догадка в точности соответствовала тому, что происходило на море, которое не только словно бы сдвинулось и понеслось куда-то, вспениваясь и ярясь, но еще и точно бы налилось могучей мускульной силой, проявленной в каждой волне, в каждом всплеске, упадающем на каменистый берег и здесь рассыпающемся на множество серебристых блесток. Дедыш чувствовал эту силу, и чудилось, она потому и приспела нынче, что выпала у людей надобность в ней, и теперь всяк может увидеть ее и подивиться ей, всевластной, от Господа. Услышал Господь, что неладно в Подлеморье, зло поселилось в людских сердцах и сделало их противными ходу жизни, и захотел дать о себе знак и поднял волну, погнал ее к берегу… Волна и вправду как бы жила не сама по себе, не от собственного достоинства и углубленности, а словно бы соединена была с чем-то могущественным и высоко поднявшимся над землей, что дается лишь Всевышним. Дедыш ощущал эту соединеность и молил Господа, чтоб и те, кто со злом в сердце, осознали ее, коль скоро не в состоянии потянуться к ней душевной своей сутью. Глядишь, сознание смягчит их, и тогда поубавится ненависти меж людьми, от которой жутко даже ему, повидавшему на белом свете.
Он сидел на захолодавшем камне и негромко говорил сам с собой, и постепенно то, что копилось в душе, теснясь и придавливая чувства, начало
