Борис Тумасов - Гурко. Под стягом Российской империи
— Мне ли этого не знать, ваше превосходительство. Трудно мне будет без вас. Ох, как трудно.
Они присели. Столетов налил в стопки вина, выпили, закусив ломтиками вареной говядины.
— Мне бы с вами быть, Николай Григорьевич, ан, Плевна зовет.
— Как не понять, Иосиф Владимирович, будем держаться. Уповаю на помощь Радецкого.
Гурко неожиданно поднялся:
— На Бога надейтесь, Николай Григорьевич, да сами не плошайте. В штабе я доложу обстановку. А еще уведомлю великого князя, на Шипке нуждаются не только в подкреплении, но и в продовольствии, боеприпасах и обмундировании.
Генералы обнялись, Столетов сказал:
— Чую, Иосиф Владимирович, коль позвали вас, то не иначе у Плевны обстановка не из благоприятных.
— Ну, Николай Григорьевич, помогай вам Бог… И еще прошу вас, генерал. Вы отец болгарского ополчения, и я не раз отмечал храбрость ваших воинов. Но помните, они не полностью обрели боевой опыт, и кто знает, как поведут себя, когда не будут опираться на плечо русского солдата. На Шипке вместе с орловцами, брянцами болгары учатся у солдата российского сметке и храбрости, взаимной выручке. Говорю это вам, Николай Григорьевич как русскому генералу, вы мудрый и опытный воин, обучите ополченцев тому, чему вас научила солдатская жизнь. Я говорю это, покидая Шипку, зная вас, достойного русского офицера, испытанного в сражениях. Болгарские воины обязаны уважать российского солдата, у кого учатся воевать и кто за их отечество жизнь отдает…
Уехал генерал Гурко, а вместе с ним Нагловский и штабные офицеры из 8-й Гвардейской кавалерийской дивизии, и пустоту в душе ощущал генерал Столетов. Давно понял: генерал Гурко не только боевой товарищ, но и военачальник, у которого учились и он, Столетов, и Раух, и Шувалов, и другие генералы.
Оставшуюся часть дня Столетов тщательно осматривал Шипку, ее укрепления.
Южную сторону шипкинского укрепления со стороны Долины Роз составляла гора Святого Николая. Три батареи, получившие возможность кругового обстрела, в каждую минуту готовы были направить жерла пушек на наступающего противника.
По другую сторону дороги стояла стальная батарея из шести дальнобойных крупповских орудий, отбитых у турок еще при генерале Гурко.
А позади передовых укреплений, по обеим сторонам дороги, что уходила на Габрово, две батареи — Круглая и Полукруглая.
Система траншей и окопов, где засели стрелки, позволяла защитникам перевала запереть дорогу таборам Сулейман-паши.
Куда ни глянь, кругом гористая местность, гряды горных хребтов. Генерал Столетов смотрел на тянувшиеся не более чем в двух верстах хребты с правой и левой стороны от Шипки и думал о том, что, если противник пошлет на горы Лысую и Малый Бедек своих солдат, он получит господство над Шипкой, в том числе и над горой Святого Николая. Турки смогут перекрестно простреливать всю шипкинскую оборону. Занять бы эти горы, закрепиться там, но какими полками? Если бы он, генерал Столетов, располагал такими возможностями… Ждать подкреплений от генерала Радецкого в ближайшее время нереально.
Первые попытки османов овладеть Шипкой отбиты. Столетов уверен: Сулейман-паша на этом не успокоится. Его армия копит силы, и может случиться такое, что она от прямых атак перейдет к осаде Шипки.
У Саушкина было много атак, но одна запомнилась особенно.
Наступавший по перевальной дороге табор командование решило отрезать и уничтожить фланговыми ударами, обойдя лесом, с одной стороны батальоном орловцев, с другой — болгарской дружиной.
По левому флангу табор обошли болгары, по правому — орловцы, ударили разом, отрезали путь к отступлению. А с фронта батальон стрелков насел на османов.
Повернули турки, но дорога перекрыта.
На помощь пехоте поспешили две сотни конных черкесов и башибузуков. Свирепо визжа, размахивая ятаганами, они неслись на орловцев и болгар. Стрелки дали залп, второй. Смешались черкесы и башибузуки, а первая линия уже приняла их в штыки.
Над Поликарпом лохматый башибузук ятаган занес, но Саушкин опередил, достал башибузука штыком. Черкесы и башибузуки повернули коней, ускакали.
Зажали орловцы и дружинники табор в тиски, но турки не сдаются, дерутся жестоко. Бой был коротким, суровым, немногим османам удалось прорваться…
В тот день, несмотря на уже сгустившиеся сумерки, долго не расходились дружинники и стрелки, даже орудийная стрельба не была помехой. Орловцы к себе в траншею зовут болгар, дружинники стрелков тянут. В укрытии костры разожгли, похлебку и кашу варили. Бородатый дружинник, позвал к огню Поликарпа, сказал по-русски:
— Меня Христо зовут.
На треноге булькала в котелке чечевичная похлебка. Достал Христо из кармана узелок с красным перцем, всыпал в котелок, размешал. Потом снял с огня, подвинул к Саушкину.
— Ешь, братушка.
Похлебка пахла чесноком, душистыми приправами, обжигала перцем.
— Там, на Марице, моя деревня, — Христо указал рукой за Балканы. — Мы придем к ней. — И, посмотрев на ладони, добавил: — Руки по хозяйству истосковались.
Саушкину взгрустнулось. Христо увидел, спросил:
— О чем, братушка, задумался?
— Вот мы вас от османов освобождаем, а у самих свободы — кот наплакал. У нас над мужиком барин изгаляется. Знаешь, как российский мужик живет? Его от крепости, от неволи освободили, а он сызнова на поклон к помещику: то землицы в аренду, то лошаденку на время… А на заводе затемно к станку встанешь и дай Бог в барак в полночь попасть… Спал-не спал, уже фабричный гудок ревет… Чуть что не так, за воротами очутишься, помирай с голодухи. Оттого в кабаках российский работный человек напьется с горя и с тоски и поет. Слыхал такую песню?
И пить буду,И гулять буду,А смерть придет —Помирать буду…
— Невеселая, братушка, песня, слезная, — Саушкин положил руку на плечо Христо.
На рассвете, когда затих бивак, Поликарп с Христо пели вполголоса, каждый свою песню…
В том бою под кривым Селимом убили коня. Падающий арабский скакун придавил ему ногу. Пока выбирался, башибузуки и черкесы, не выдержав яростной атаки орловцев и дружинников, визжа и гикая, кинулись на прорыв. Кривой Селим ухватился за стремя чужого коня. Черкес саблей замахнулся, но Селим не испугался. Не оторвался от стремени даже тогда, когда русский солдат вонзил в него штык…
На привале башибузуки сняли с Селима шаровары, промыли рану. Стонал и ныл кривой Селим, проклиная нечестивых гяуров.
Когда Сулейман-паше стало известно, что Шипку обороняют лишь дружины болгарского ополчения да полк орловцев в неполном составе и брянцы, он принял решение смять сторону превосходящими силами. Сулейман-паша бросил на штурм бригады Реджеб-паши и Шакуни-паши. Однако стойкая защита и потери в бригадах заставили турецкого военачальника изменить тактику.
Тщательная разведка привела Сулейман-пашу к выводу: прорыв обороны с марша невозможен. Превосходство позиции защитников даст им возможность наносить урон наступающим, оставаясь, по сути, почти неуязвимыми.
И Сулейман-паша принял решение: обходным движением занять Лысую гору, которая господствует над перевалом и над горой Святого Николая, где укрылись русские, а также установить батарею Реджеб-паши на Малом Бедеке.
— Если, — сказал Сулейман-паша, — мы посадим на Лысой горе наших аскеров, они возьмут под прицельный огонь всех защитников Шипки и тех болгарских собак, какие везут русским продовольствие.
Сулейман-паша убежден: Столетов не допустил тактического просчета, не заняв своими стрелками Лысую гору, у русского генерала недостаточно, солдат.
Позвав Расим-пашу, Сулейман велел:
— Реджеб-паша уже потащил пушки на Малый Бедек, а ты, Расим, пошлешь четыре табора и батарею на Лысую гору. Они оседлают ее и, подобно охотникам в засаде, будут стрелять по обреченным гяурам. Когда же мы овладеем перевалом, то сбросим болгарских войников живьем в ущелья, а тех болгарских ублюдков, какие тащат для русских свои хурджумы с едой и фляги с водой, ослепим и отрубим им правую руку. Мы их лишим света, дарованного Аллахом.
— Позволь, сердер-экрем, моим башибузукам сделать из голов русских солдат пирамиду на вершине Шипки!
— Судьбу всех, кто цепляется за перевал, Расим-паша, Аллах вверяет твоим аскерам.
Вечером с предгорий потянуло холодом, и командир Балканского отряда генерал-адъютант Радецкий велел затопить печь.
Тепло быстро расползалось по комнатам, и Федор Федорович даже приоткрыл дверь.
Сгущались сумерки, и Радецкий распорядился зажечь свечи. В комнате запахло топленым воском.
Денщик принес генералу ужин: болгарский сыр, масло, чай.
Радецкий не любил плотный ужин.
