Даниил Мордовцев - Ирод
— Хорошо! — вскричал Ирод, в котором опять закипела болезненная злоба. — Я доставлю это удовольствие вам и всем недюжинным личностям!
Действительно, на другой же день Иуду и Матфея и с ними тех юношей, которые были на кровле храма и разрубили римского орла, сожгли живыми на костре, а остальных распяли на крестах.
После этого случая, — говорит иудейский историк, — болезнь охватила все тело Ирода и в отдельных частях его причиняла ему самые разнообразные страдания. Его мучила лихорадка, а на всей поверхности кожи он испытывал невыносимый зуд, а равно постоянные боли в заднепроходной кишке; на ногах у него образовались отеки, как у людей, одержимых водянкой, на животе — воспаление, а в срамной области — гниющая язва, питавшая червей. Ко всему этому наступали припадки удушья, лишавшие его возможности лежать, и судороги во всех членах. Мудрецы объясняли его болезнь небесной карой за смерть законоучителей. Он сам же, несмотря на отчаянную борьбу с такой массой страданий, цепко держался за жизнь: он надеялся на выздоровление и думал о средствах лечения. Он отправился на ту сторону Иордана, чтобы воспользоваться теплыми купаньями в Каллирое, вода которой течет в Мертвое море и до того пресна, что ее можно также и пить. Врачи предполагали здесь согревать все его тело теплым маслом. Но когда его опустили в наполненную маслом ванну, в глазах у него помутилось и лицо его искривилось, как у умирающего. Крик, поднятый слугами, привел его, однако, опять в сознание. Но с тех пор он уже сам больше не верил в свое исцеление и велел раздать воинам по пятидесяти драхм каждому, а начальникам и друзьям своим более значительные суммы.
Прибыв на обратном пути в Иерихон, — говорит далее тот же историк, — Ирод в своем мрачном настроении, желая как будто бросить угрозу самой смерти, предпринял безбожное дело. Он приказал собрать знатнейших мужей со всех мест Иудеи и запереть их в ипподром; затем призвал к себе сестру Саломею и мужа ее Алексу, своего любимца... Саломее так и не удалось соединить свою судьбу с романтическим «сыном Петры», Силлаем, которого ненавидел Ирод.
— Я знаю, — сказал он Саломее и Алексе, — что иудеи будут праздновать мою смерть, как юбилейное торжество. Однако мне могут устроить и траур, и блестящую погребальную процессию, если только вы пожелаете исполнить мою волю... Как только я умру, тогда вы оцепите воинами тех заточенных в ипподроме и прикажите как можно скорее изрубить их... Пусть вся Иудея и каждое семейство, против своей воли, плачут над моею смертью...
С злодеем после этого сделался глубокий обморок.
Очнувшись через несколько минут, он увидел вокруг своего ложа встревоженных врачей, Саломею и сыновей Архелая и Филиппа, только что воротившихся из Рима. Юноши стояли на коленях, держа в своих руках холодные руки отца. Ирод поглядел на них угасшим взором.
— А, это вы... Что император? — слабым голосом спросил он.
— Шлет тебе привет и послания самые дружеские, — отвечал Архелай.
— А что Акма?
— При нас над нею совершена была казнь.
— А! — глаза Ирода блеснули: и умирая он думал только о мести. При виде врачей новое злое чувство шевельнулось в душе изверга. — А! Вы не умели облегчить меня, — подумал он своим кровожадным мозгом, — так я облегчу вас... Вы со мною пойдете в загробный мир... Как хорош обычай у скифов... за царем — все!..
— Император согласен на казнь Антипатра, — поспешила Саломея сообщить братцу радостную весть.
— А! Только я хочу сам видеть его казнь... Вы обещаете влить в меня столько силы, чтобы я сам мог убить своего преступного сына? — обратился он к врачам.
— Обещаем, царь.
Он махнул рукой, чтобы все вышли, и закрыл глаза. В болезненном мозгу его, как в разбитом вдребезги зеркале, беспорядочно отражались картины прошлого, лица, события, где действительность перепутывалась с бредом... Раби Элеазар, где он? Где его белый голубь?.. Парфяне съели голубка... А тот голубок, что выпал из гнезда?.. Иудея выпала из гнезда, а я ее поднял... а она меня ненавидит... Будь же ты проклята!.. Где же раби Элеазар?.. А! Я велел Соему убить его... не води Мариамму и Аристовула, маленьких, к гробницам пророков... с того дня она и возненавидела меня. Соем сказал... Меня тогда судил синедрион... Меня! Ирода! Вот я вас!.. Это иудеи точат мое тело... иудеи — черви! Громи Рим, Мессала, громи за Ирода... А где тот яд, что я нашел в рукоятке меча Малиха? Его выпил египтянин? Нет, египтянин выпил свой яд... Вот бы мне такого, разом смерть!.. Нет, я не хочу смерти... Я выздоровею и поеду в Рим, в Идумею, в Петру, в Египет... Хочу видеть все места, где я был молодым... Пирамиды, сфинксы, Нил... На Форуме побываю... Юпитер! Оживи меня... я в Капитолии вылью тебя из чистого золота... А орла разрубили... Это Юпитеров орел, я новый воздвигну над храмом... Дети воротились из Рима... Архелая назначу царем... Нет! Рано еще — я сам царь. О, посмотрю, как ты будешь умирать, мой первенец!.. А как я радовался, когда мне его родила Дорида... радовался рождению ехидны... Отчего же мы все любили своего отца? А! Понимаю! Оттого, что он не был царем... Золотой обруч на голове ослепляет людей... венец притягивает к себе мечи, кровь, яд...
Он открыл глаза и, к удивлению своему, почувствовал, что как будто стал бодрее и грудь дышала более свободно. Он встал и подошел к окну. При виде открывшейся перед ним картины ему страстно захотелось жить, двигаться, действовать. Эти букеты пальм, группами разбросанных в долине Иордана, эти роскошные бальзаминовые рощи, сероватая и яркая зелень верб и олеандров в цвету, окаймлявшая течение Иордана, правее — гладкая, как зеркало, свинцовая поверхность Мертвого моря, а за ним — причудливые изломы Моавитских гор, как бы падавших в море, ярко-бирюзовое небо Заиорданья и доносившиеся издали отзвуки жизни, все это манило его к себе неотразимой силой.
А между тем капризная память с неотразимой настойчивостью переносила его воображение в прошлое. В уме вставали лица и события, заполнявшие собою всю его жизнь, лица, сросшиеся с его существованием и, между тем, оторванные от него смертью, лица и близкие ему, и далекие, дорогие и враждебные, друзья и враги... Всех унесла смерть, оставив его одного жить и... питать собою червей при жизни!.. Цезарь — заколот, Брут и Кассий — заколоты, Антоний — заколот, Клеопатра — заколота зубом ехидны, отец — отравлен Малихом, Малих — заколот Люпусом, Помпей — лишен головы, Фазаель — разбит о скалу, Антигон — обезглавлен, Гиркан — зарезан, Аристовул — утоплен, Мариамма — заколота в спину, Элеазар — зарезан, Иосиф — брат — обезглавлен, Иосиф, муж Саломеи, — убит, Соем — убит, Иуда фарисей и Матфей — сожжены живыми, Акма — казнена, дети его — Александр и Аристовул — удавлены.
— Будь ты проклята, жизнь! — прошептал он, отворачиваясь от окна. — Рамзес!
На зов его явился негр.
— Принеси яблок, как всегда, — сказал Ирод. Яблочная кислота облегчала его, уменьшая сухость во рту.
Рамзес принес яблок на золотом блюде, тарелку и нож и поставил все это у постели Ирода.
— Прикажи всем готовиться к отъезду в Иерусалим, — сказал он, взяв нож и яблоки.
Когда Рамзес удалился, Ирод осторожно огляделся кругом, нет ли кого в опочивальне. Заметив, что никого не видно, он быстро занес над собою руку с ножом, чтобы поразить себя в самое сердце; но в этот момент словно из земли вырос Акиба-Ахиав, сын Фазаеля, и схватил его за руку.
— О! — застонал Ирод. — Дайте мне умереть!.. Прочь, Акиба! Пусти! Я царь!.. Я велю себе умереть!.. Я хочу казнить себя! Пусти! Я твой царь!
На крик Акибы прибежали Саломея, Алекса, Архелай, Филипп, Антипа, врачи, евнухи, Рамзес, упав на колени, рвал свои курчавые негритянские волосы: «О, о! Я подал ему нож. Он приказал!..»
Вопли рабынь огласили весь замок. Все думали, что он умер, зарезался.
В это мгновение в опочивальню вбежал начальник караула той части замка, где, закованный в кандалы, сидел Антипатр в ожидании казни.
— Царь жив! Хвала Господу! — воскликнул он в тревоге. — А то Антипатр...
— Что Антипатр? — встрепенулся Ирод, откуда и сила взялась у почти умирающего.
— Царевич услыхал вопли... подумал, что ты скончался... просил стражу расковать его... но я велел... я.
— А! Расковать!.. Стражи! — крикнул Ирод не своим голосом. — Сейчас же убить его... Антипатра... убить, как собаку... Я хоть часом хочу пережить отцеубийцу... скорей, скорей!..
И он без чувств повалился на изголовье.
Началась медленная агония, которая длилась еще пять дней. Ирод то впадал в беспамятство и бредил, то приходил в сознание и делал последние распоряжения.
— Императору отправить мой перстень с печатью и тысячу талантов!.. А! Это ты, Архелай... Тебя я назначаю царем... не обижай братьев... Где Филипп?
— Я здесь, отец... Я молюсь о твоем выздоровлении.
— Поздно... Мне предел положен... Тебя я назначаю наследственным князем Трахониты, Батане и всего Заиорданья, чем владел брат Ферор... Когда будешь там, посети то поле, где рассеяны кости двенадцати тысяч арабов, которых я поразил после землетрясения... Антипу я назначаю тетрахом... А! Это ты, Саломея... Одна ты остаешься из моих единокровных... Фазаель, Иосиф, Ферор — в загробной области... Помнишь мою волю, сестра, последнюю волю?
