Даниил Мордовцев - За чьи грехи?
— Не вниз, братцы, а вверх! — поправил Костька «гудошник». — Вверх по Волге.
— Ино вверх — точно…
«Сотворил нам Боже,Весновую службу»[76].
Князь Львов, сидя под наметом на передовом струге и слушая эту песню, самодовольно улыбался: он видел, что его ратные люди с добрым духом и с «резвостью» идут против вора и злодея Стеньки.
Скоро флотилия князя Львова скрылась из глаз провожавших ее астраханцев, а они все стояли на берегу и прислушивались к молодецкому пению, все более и более замиравшему вдали.
Флотилии этой, однако, не суждено было воротиться в Астрахань…
Что с нею сталось — это мы узнаем из последующих глав.
XXXIII. «Они там, а мы тут…»
Прошло несколько томительных дней ожидания возврата стрельцов с князем Львовым; но ни стрельцов, ни вестей никаких сверху не было.
Только однажды, на заре, знакомые нам ловцы, закинув тони несколько выше Астрахани, вместе с осетрами и белорыбицей вытащили к ужасу — несколько трупов. Закинули еще — и опять утопленники!
Но когда хорошенько рассмотрели обезображенные и распухшие да притом изъеденные раками лица мертвецов, то хотя и с трудом, однако же, распознали в них тех стрелецких голов, сотников и дворян, которые отправились против Разина вместе с князем Львовым. Не осталось никакого сомнения, что и эту высылку, состоявшую почти из трех тысяч стрельцов и других ратных людей, постигла та же участь, какую испытала под Царицыном прежняя высылка из Казани.
Астрахань, таким образом, должна была готовиться ко всему.
— Я давно знал, что так оно и выдет, — лукаво заметил, отпихивая подальше в воду веслом тело одного стрелецкого головы, тот молодой ловец из затинщиков, который охотно ожидал в Астрахань батюшку Степана Тимофеича.
— А ты почем, возгряк, знал про то? — спросил старик рыбак.
— Мне сказывал Костка гудошник, — отвечал малый, — мы-де, говорит, спевку сделали промеж себя и всем нашим головам да сотникам зальем за шкуру сала, штоб они напредки не заедали нашево кормовово да посощново жалованья.
Плывшие по Волге трупы этих голов да сотников были, наконец, усмотрены с берега и в Астрахани и выловлены. Не нашли между ними только князя Львова. Где он? что с ним?..
Ждать спасенья было неоткуда, а тем более из Москвы: не было более пути, по которому можно было бы тайно послать в Москву гонца с вестью о предстоявшей Астрахани гибели, потому что Волга была в руках Разина, а посылать через степь было бесполезно: там по всем направлениям рыскали калмыки, давно озлобленные против русских воевод за их грабежи и притеснения.
Оставалось одно — запереться в городе и укрепиться.
В тот же день совершен был крестный ход вокруг городских стен. Ход был особенно торжественный и внушительный: церковная святыня всех астраханских церквей, хоругви, кресты, горящие громадные свечи в массивных паникадилах — все двигалось вокруг стен, а впереди всего этого шествовала величайшая святыня города — икона Божией Матери в драгоценном окладе. У каждых ворот шествие останавливалось и воздух оглашался молебствием и пением всех церковных хоров и всего духовенства. День был такой тихий, что свечи горели на воздухе и пламя их совсем не колебалось. Над процессией кружились стаи голубей, всполошенных церковным звоном и пением.
Вместе с процессией двигался весь город, особенно женское население. Во главе шествия, позади духовенства, шел воевода и внимательным взором осматривал городские стены и ворота. Тут же шла и княгиня Прозоровская с двумя сыновьями. Старший мальчик шел бодро, уверенно. Казалось, что он был убежден в истине слов своего «коневого учителя» Фрола Дуры: Степан Разин «сам испужается своего тезки», княжича Степана Прозоровского. Но младший сынишка воеводы, Сеня, был больше занят голубями, между которыми он искал своих любимых «турманов».
Однако не весь город участвовал в процессии. Если бы князь Прозоровский мог видеть и прислушиваться к таинственным перешептываньям на базарах разных кучек холопей и посадских ободранцев, то он увидел бы в этом нечто зловещее…
А вечером, когда воевода обошел все городские стены и башни, осмотрел пушки и боевые запасы, расставил по местам пушкарей, затинщиков и воротников, роздал стрельцам запасное оружие и приказал стрельчихам кипятить в котлах воду, — стрельчихи коварно между собой переглядывались…
— Ты, Дарьюшка, не больно-то перекипячивай воду…
— Знаю, меня не учить стать: не перекипячу, не впервой своих стрельчат купать в корытцах…
— Ха-ха-ха! вот сказала! — стрельчат купать…
— А то как же? Може и твой сокол полезет на стену, дак и ему кипятком очи заливать! А сподручнее тепленькой водицей…
— Да они там и не полезут… А тут мы их сами за белы ручки востягнем на стену…
— Так, так: они там, а мы тут…
XXXIV. Разин в Астрахани
Над Астраханью спускаются сумерки.
Тихо над городом и над Волгою. И в городе тихо, как будто все поснуло, а между тем никто и не думал спать. Тихо так, что даже слышится в темноте какой-то шепот. Кое-где неслышно пробегают человеческие тени. Слышно даже, как у Волги, под учугами, соловей заливается…
— Не долго тебе, соловушко, петь, — говорит боярский сын, стоя на часах над Вознесенскими воротами. — До Петрова дня уж не далеко.
— И то правда, — тихо отвечает другой часовой, сидя там же «в запасе», — уж и кукушка, сказывают, галушкой подавилась, не кукует боле; и как овес выкинет колос, дак и соловей потеряет голос.
При всеобщей тишине в воздухе, однако, проносятся иногда какие-то неопределенные звуки; но слух не может их уловить: не то жужжанье насекомых, не то шепот прибрежных камышей с осокою.
По небу звездочка прокатилась и сгасла…
— Што это — видишь?
— А што такое?.. а?.. где?
— Гляди, точно лес двигается и шевелится.
— Вижу, вижу… Это они!.. звони в колокол! бей сполох.
И вдруг в вечерней тишине раздался звон башенного колокола. За ним другой, третий — все башни заговорили.
В городе началась тревога. Послышались голоса со стен.
— Воры идут! к Вознесенским воротам!
Теперь ясно было видно, как к городу надвигались массы. В темноте можно было различить, что нападающие тащили к стенам лестницы.
Услыхав тревогу, князь Прозоровский быстро вышел на двор, где уже ожидал его оседланный карабахский скакун, подаренный ему Сэхамбетом. Тут же на дворе суетливо готовились к бою дворяне, дети боярские, подьячие и стрелецкие головы.
Вложив ногу в стремя, князь приказал трубить.
— Трубачи! — крикнул он. — Трубить к Вознесенским воротам!
Он выехал со двора, за ним остальные служилые люди. Впереди бежали холопы с зажженными смоляными факелами и освещали путь.
Сойдя у Вознесенских ворот с коня, воевода поспешил на стену. От факелов мрак кругом еще более сгустился, так что нельзя было отличить осаждающих. Что-то металось внизу, под стенами, слышны были голоса: «Давай лестницы!.. приставляй к стенам!.. дружно, атаманы-молодцы!»
— Лей кипяток на головы им, окаянным! — распоряжался воевода.
Послышался плеск воды со стен.
— Лей дружнее!.. не жалей кипятку! А внизу вдруг раздается хохот…
— Вода-то у вас, братцы, тепленька! не замерзла бы! — слышится снизу.
— И впрямь вода не горяча!.. Што за притча!.. Остыла что ли… — слышны голоса на стене.
Между тем на стене ближе к Троице творилось что-то необычайное. Там приставлен был сплошной ряд лестниц, и по ним быстро, но бесшумно взбирались на стену казаки и стрельцы.
Слышен был шепот и сдержанный смех.
— Давай руку! так, так, влезай!
— Соколики! сюда! сюда! — слышались бабьи голоса. — Мы вас давно ждем.
Слышны поцелуи, радостный говор.
— А где батюшка Степан Тимофеевич?
— Уж он в городе… Город наш!
Астрахань взята была без выстрела. Оказалось, что все втайне было подготовлено для приема Разина и его войска. Согласники его составляли большую часть населения города: и посадские, и стрельцы, и холопы — все ждали его, как своего спасителя, милостивца, защиту от бояр, от приказных, от детей боярских и всякого начальства. Тот трехтысячный отряд, который был отправлен против казаков с князем Львовым, сдался Разину без боя и потерял только своих голов и сотников, которых Разин приказал перебить и побросать в Волгу.
Князя Львова Разин велел оставить в живых и приказал ему ходить за маленькой калмычкой, за Марушкой, с которой казаки не хотели расстаться.
Когда казаки подошли к Астрахани на приступ, то уж они заранее знали, с которой стороны брать ее: они показывали вид, что начнут штурмовать город с Вознесенских ворот, куда и направились все защитники злополучного города, а между тем приставили лестницы к стене там, где их всего менее могли ожидать. Но там ждали их свои — посадские люди, стрельцы и их жены, а также холопы и базарная, и кабацкая голытьба: они-то и подавали руки осаждающим, когда их лестницы немного не доставали до верху стены. Стрельчихи же вместо кипятку налили в чаны, кадки и перерезы теплой воды, в какой они своих детей купают.
