Игорь Лощилов - Отчаянный корпус
— Запевай!
Гриша разогнал пороховой дым, откашлялся и начал:
Солдатушки, бравы ребятушки,А где ваши гости?Наши гости фрицы на погосте —Вот где наши гости!
И когда только успел он сочинить продолжение этой вечной для их батареи песни? Ребята, конечно, поддержали. Однако новый куплет уж очень не соответствовал действительности, ибо галдящие наверху незваные гости были пока еще здесь, а не на отведенном для них месте.
Ваня поднял руку и хриплым голосом начал другую песню, с которой они тоже ходили строем:
Наверх вы, товарищи, все по местам,Последний парад наступает…
К нему тут же присоединились остальные… Голоса крепли, набирали силу, и враги, окружившие дот, притихли, понимая, что происходит нечто необычное. Саша подошел к нише, где хранился боекомплект…
Прощайте, товарищи, с богом, ура!..
Он резко ткнул взрыватель находившегося в руках снаряда в бетонную стенку. Раздался оглушительный взрыв — вместе со снарядом взорвался и весь боекомплект. На месте дота образовалась огромная воронка, поглотившая защитников и окруживших их врагов.
* * *Километрах в двадцати западнее Гатчины можно видеть остатки прежнего Красногвардейского укрепрайона. На некоторых дотах установлены мемориальные доски, свидетельствующие о том, что летом 1941 года здесь шли ожесточенные бои с немцами на подступах к Ленинграду. Но большинство укреплений сравнялись с землей — иные разрушены огнем противника, другие взорваны самими защитниками. На этом месте растет густая трава, цветут ромашки, и внешне уже ничто не напоминает о том, как в жару 41-го здесь стонала земля, принимая в свои объятия павших. Но если приникнуть к ней и немного полежать, устремив глаза в небо, то до тебя донесутся звонкие голоса мальчишек.
Не скажет ни камень, ни крест, где леглиВо славу мы русского флага…
Они проникнут в тебя сквозь неумолчный звон лета и напряженное гудение мохнатых шмелей, сквозь звуки жизни, за которую они сложили юные головы…
Ах, друзья мои кадеты!
Суворовское училище занимало добрую половину городского квартала. Приземистое старинное здание, широко раскинув крылья, охватывало просторный двор. В глубине его за толстыми стволами вековых каштанов виднелся главный вход, охраняемый двумя трехдюймовыми пушками. Они смотрели на бывшую главную площадь, превращенную теперь в огромный пустырь, где добывался строительный камень, — время от времени там бухали взрывы, и в училище позвякивали стекла. До недавней поры внешний мир только тем о себе и напоминал. Лишь после того как исполнилось четырнадцать лет, в нем стали различаться тонкие голоса и дробный топот девчонок, бегущих в соседнюю школу.
Но как бы властно ни заявляла о себе природа, затворническая жизнь мало способствовала развитию этого направления. Более важным следствием мужания явились первые попытки задуматься о своем месте в жизни и превратить осмысленные отвлеченности в конкретные поступки. В них все явственнее проявлялись личности взрослеющих мальчиков, подобно тому как оживает при акварельной раскраске начальный черно-белый набросок.
Молодой мозг бурлил, открывал новые истины, искал и находил кумиров среди литературных героев, осмелившихся бросить вызов обыденности. Печорин, Базаров, Рахметов властвовали над юношескими умами более, чем страдающие от любовного недуга высокомерные франты из прошлого или простые героические современники. Переполненные новыми, неожиданными мыслями, юноши не могли таиться и чутко прислушивались к резонансным отзвукам. Пришла пора для настоящей дружбы — верного признака созревающей души.
Нельзя сказать, чтобы это чувство было им совсем неведомо. Они пришли сюда десятилетними пацанами и уже долго жили вместе. В училище более всего почитались сила и ловкость, поэтому сначала выделились те, кого природа щедро оделила этими качествами с рождения. Добившиеся внимания лидеров отплачивали им преданностью и полнейшей самоотверженностью, но ничего более предложить не могли, а в дружбе так важно равноправие! Только теперь, с обретением собственного достоинства, они стали внимательно приглядываться друг к другу.
Их было трое друзей, и каждый имел свои принципы.
Самым выдающимся по праву считался Алик Новиков. У него была большая голова, что вызывало немалые трудности в подборе фуражки. Умное лицо восточного типа дало основание для прозвища Алишер, после просмотра кинофильма об узбекском мудреце и поэте. Новиков обладал поистине железной логикой, дававшей возможность объяснять непонятные явления и находить неопровержимые аргументы в споре, отличался безукоризненной честностью, независимостью суждений и каким-то врожденным чувством справедливости, поэтому привлекался для разрешения товарищеских конфликтов. Роль миротворца Алишер исполнял охотно, ибо в будущем хотел посвятить себя военной юриспруденции. Среди ребят, почти поголовно мечтающих стать летчиками, это намерение не вызывало ни понимания, ни симпатии. Но что за дело? Алишер мало считался с общепринятыми суждениями и на все имел свое особой мнение. Его главный принцип — говорить правду и только правду — был вырезан на ластике в виде латинского выражения: Vitam impredo vero.[4] Этой печаткой помечались все его бумаги. Алишер вообще был неравнодушен к латыни и часто произносил ее чеканные мудрости.
Вторым был отличник Сережа Ильин — красивый блондин с румянцем во все щеки. Со своими выглаженными брюками, аккуратно заправленной кроватью, идеальным порядком в тумбочке, вовремя сделанными уроками, чистенькими, без единой помарочки тетрадками, он вообще мог обходиться без всякий принципов, но они у него были, в том числе и такой опасный, как говорить всегда то, что думаешь. Правда, этот принцип никогда не доставлял ему неприятностей, ибо думал Сережа всегда правильно.
Третий, Женя Ветров, отличался здравой смекалкой и желанием что-нибудь мастерить. Это была увлекающаяся натура. Он то объявлял себя женоненавистником и избегал всякого знакомства с девчонками, то начинал решительно бороться со шпаргалками, то пытался внести усовершенствования в уставной военный быт. Периоды увлечений не отличались продолжительностью, но более строгого ревнителя очередного принципа в это время не существовало.
Алишер и Женя учились в одном отделении. Офицером-воспитателем у них был капитан Семен Осипович Кратов по прозвищу Сократ, что прямо следовало из его раскудрявленной росписи. Правда, на своего соименника тот походил мало, ибо имел узкий лоб, густую иссиня-черную шевелюру и мудростью не отличался, скорее даже наоборот. Насмешкам подвергалось не само по себе данное обстоятельство, а то, что для его сокрытия он прибегал к вычурной речи и обильно оснащал «культурными» словами свои не совсем грамотные выражения. На уроке военной подготовки им ставилась, к примеру, цель занятия «добиться осуществления выхода из строя и постановки себя в строй», а при объяснении принципа работы автоматического оружия утверждалось, что «затвор возвертается в исходное состояние после проведения мероприятий по воспламенению порохового заряда». Сократ разговаривал с методичной угрюмостью, никогда не улыбался и, должно быть, нарочно лишал себя возможности обратить в шутку какую-нибудь явную оговорку, но достиг противоположного результата: его выступления не принимались всерьез, их смысл проходил мимо обостренного внимания проказников, стремящихся непременно выудить очередную хохму и пополнить ведущийся в отделении журнал «Беседы Сократа».
Ветров, основатель журнала, активно способствовал неожиданной славе своего воспитателя. Алишер же был настроен снисходительно и считал, что косноязычие Сократа свидетельствует не об отсутствии ума, а лишь о недостатке образования.
— Представь себе деревенского парня, которого наскоро обучили на трехмесячных курсах и отправили воевать. Скажи, было ли у него время учиться или хотя бы читать книжки?
— Пусть наверстывает теперь, — спорил Ветров, — путем задействования учебных пособий при проведении познания…
— Может быть, и наверстывает, мы с тобой не знаем.
Алишер был недалек от истины. Кратов уже второй год учился в вечерней школе при доме офицеров. Поступить его туда заставил случай, происшедший в ту пору, когда он командовал еще прежним выпускным классом. Там были крепкие молодцы, учившиеся с первого, 1943 года. Со многими из них, невольными переростками, у Кратова сложились поначалу доверительные отношения, но сохранить их обе стороны не смогли, одна по великовозрастной глупости, другая по недостатку опыта. Однажды на самоподготовке в отделении затеялся спор, дело дошло до крика, так что пришлось вмешаться дежурившему по училищу Кратову. Он долго увещевал своих воспитанников и все пытался выяснить причину спора. Класс загадочно молчал.
