Павел Северный - Андрей Рублев
Ветви черемух дотягивались до окон трапезной, увеличивая сумрачность, а потому на столе в витом свечнике из вороненого железа горела восковая свеча.
За столом хозяин потчевал чужеземного гостя. От их дыхания огонек на свече наклонялся из стороны в сторону, а на стенах метались тени.
Саверий Ершиков по-новгородски телом могуч, но без лишнего жира. Кожа сытого лица с краснотой. Пряди рыжих волос ниспадают на выпуклый лоб. Над глазами стрельчатые брови, а взгляд торопливый, чуть удивленный. Глаза от колебаний света менялись, становились то голубыми, то темно-серыми, будто проточная речная вода. На купце ладно сшитый кафтан из заморского сукна мышиного цвета с серебряными бусинами пуговиц. Под кафтаном голубая шелковая рубаха.
Чужеземец, римский купец Николо Путчини, для Новгорода редкий гость, а для Саверия – давний знакомец. Римлянин худощав и высок ростом. Лысая голова сидит на жилистой шее. Квадратный подбородок гостя выбрит до синевы. Лицо словно окаменело, а бесцветные глаза кажутся кружочками, вырезанными из высохшей осиновой коры.
Саверий многое знает о Николо. Для новгородца не тайна, что италиянец – глаза и уши Ватикана, что он частый гость у Тохтамыша, что не гнушается любым прибытком от торговли, даже пленниками, которых татары при набегах угоняют с Руси. Сегодня Николо появился у Саверия совершенно внезапно. Саверий недавно слышал, будто Николо убит в Византии, поэтому приход гостя его сначала напугал, но он все же усадил его за стол. Уже из первых слов беседы Саверий почувствовал, что Николо навестил его дом по какойто важной причине.
Николо, соблюдая вежливость, справился о здоровье семьи Саверия, обстоятельно интересовался торговыми делами, осторожно осведомился о нравах посадника и архиепископа, а потом рассказал о своем пребывании в Москве. Гость сокрушался, что его не пожелал повидать московский князь, хотя тому было известно, что Николо имел к князю устное повеление Тохтамыша.
Саверий, отвечая на вопросы, привычно ладонью гладил бороду, примечая, что Николо вкушает пищу, но редко прикасается к чаре с медом. Это невольно настораживало Саверия.
– Обижаться на князя Дмитрия тебе, Николо, не положено. Не захотел он повидать тебя, зная, что ты с вестью от Тохтамыша. Донской с ханами не шибко ласков, а Тохтамыша ненавидит за его набег в отместку за Куликово поле. Знал окаянный татарин, когда содеять злодеяние, ведь после Куликовой победы над вражинами Русь обезмужичела. Ты слыхал, что Тохтамыш в Кремле предал огню летописи с книгами?
– А почему московский князь дозволил татарам сделать такое вероломство?
Саверий, утихомирив вспышку гнева, отпив меда, спокойно сказал:
– Донской ответит перед Господом за то, что не смог пресечь татарское злодеяние. Но была тому причина. Князь, собирая воинство, застрял в Коломне.
– Но князь не должен забывать, что Тохтамыш могущественный хан. Его воспитал и поставил ханом в Сарае сам Тимур Самаркандский.[10]
– Слыхал про такого.
– О нем весь мир знает! На всех наводит трепет его имя. Он повелитель вселенной! Меч справедливости!
– Но к нам в Новгородскую землю он не ходок.
Николо перекрестился от удивления и уверенно сказал:
– Услышите о его походе, так сами от страха встанете на колени. Воля Тимура – ураган, все уничтожает на своем пути. Его орды неисчислимы. И самая неодолимая сила в них – барласы. Подумать страшно, сколько он стран покорил и испепелил. Копыта его конницы пеленой пыли застилают дороги его походов, а после них в Самарканд годами идут караваны с завоеванными богатствами.
– С награбленными!
– Иезус Мария!
Николо приложил палец к губам, продолжал шепотом:
– Досточтимый Саверий, остерегайся так непродуманно говорить о великом Тимуре! Не забывай, что у него везде уши, а твои купеческие дороги тянутся и за грани Руси. Тимур мстителен. За неповиновение он приказал сжечь Хорезм, а Ургенч сровнять с землей.
– Ты меня, Николо, не стращай. Тимуру не ступить ногой на Новгородскую землю. Она под охраной Божьих глаз.
– Должен признать, что, побывав во многих иных землях, нигде не встречал более самоуверенных людей, чем новгородцы.
Николо замолчал. А Саверий решил поинтересоваться:
– Пошто вести о себе не подавал?
– В иных землях свои дела вершил. Тебе ли не знать, как извилисты торговые пути. Иной раз к ним и другие дела примешиваются. Нам, купцам, все дозволено. С торговыми замыслами можем сочетать и замыслы наших владык. Укажу одного новгородского купца.
– О ком говоришь?
– О купце Мохоногом. Знаешь его?
– Как не знать! Крестный моего сына! Он, как я знаю, в Византию меха повез.
– А оказался в Самарканде! С мягкой рухлядью до самого Тимура дошел.
– Господи! Неужли Венедим и впрямь осмелился на такое дело?
– Осмелился.
– Но изладил-то все втайне?
– Ему было так приказано!
– Кем?
– Вот об этом мне и надо узнать. Только ты можешь мне помочь с ним свидеться и убедить его быть со мной откровенным.
– А пошто у тебя такая надобность?
Николо кинул взгляд на окна и двери, а убедившись, что они закрыты, ответил:
– Имею на то повеление Тохтамыша.
– Понял!
– Прошу тебя, помоги мне свидеться с Мохоногим. Тебе это сделать легко.
– Просишь о сурьезном. Со скорым ответом на просьбу не торопи. Надо мне к делу с разумением подойти, сперва надо с Венедимом свидеться и исподволь обо всем разузнать. Может, никому не положено знать о его тайном странствии.
– В память старой дружбы, Саверий, не откажи в помощи. В долгу не останусь. Хан тоже воздаст тебе отблагодарение.
– Плевать мне на ханскую благодарность! Только из-за старой дружбы пустил тебя за свой порог. Думаешь, не догадываюсь, пошто ты возле хана? Церковь твоя тебе сие повелела.
– Все так, как сказал. Саверий, обнадежь, что окажешь помощь.
– Сказал уж, для сего время надобно. Чего торопишься. Аль блохи кусают?
– Хан ждет от меня вестей.
– А пошто ж тогда Тохтамыш тебя самого в Самарканд не посылает?
– Мне хочется жить! Небось и Мохоногий не поехал бы, да только ему кто-то приказал так поступить.
– Да кто?
– Не знаю.
Дверь в трапезную, распахнувшись, пропустила человека богатырского облика с копной русых волос. Войдя, он трижды перекрестился и, улыбаясь, подошел к Саверию, который при его появлении проворно встал на ноги в полной растерянности.
– Не ожидал со мной свидеться?
Засмеявшись, пришелец обнял Саверия, и они расцеловались, отвесив друг другу поясные поклоны. Все еще не оправившись от внезапного появления Венедима Мохоногого, Саверий сказал:
– Добро пожаловать, друже!
– Вижу на столе хлеб с солью.
– Гостя привечу из Рима.
Венедим ответил на поклон Николо.
– Садись! Медку отведай. Гость желанный.
Саверий торопливо налил из чаши мед в свою чару.
– А сам? – спросил Венедим.
– Дозволь малость передохнуть, потому в охотку прошлись по питью.
Николо, встав, поклонился Саверию и, устало прикрыв глаза, сказал:
– Благодарю за угощение и прошу дозволения откланяться.
– Отпускать тебя неохота, но разумею, что у тебя есть на то надобность.
Николо и Венедим снова обменялись поклонами, и римлянин, сутулясь, в сопровождении хозяина вышел из горницы.
Вернулся Саверий и, запыхавшись, произнес:
– Дай поглядеть на тебя, шатыга светловолосая.
– Угадай, откудова в родном Новгороде означился?
– А какая мне надобность гадать, ежели знаю, где был!
– Знаешь? – Венедим раскатисто рассмеялся.
– Знаю! В Самарканде с самим Тимуром знакомство свел.
Ответ Саверия усадил удивленного Венедима на лавку.
– От кого дознался?
– От гостя, коего сейчас проводил до порога.
– Да кто он таков?
– Нюхач Тохтамыша. Хан знает, что ты в Самарканд наведывался. Но не ведает, кто тебя туда посылал. Гость мой хочет с тобой знакомство завести. Тохтамыш послал его к нам.
– Ты-то как узнал нюхача?
– Знакомство свел, когда в Рим с мехами ездил. Тебе, видать, тоже наши соболя двери Тимурова царства открыли.
– Бобры! Бобры любую заветную дверь отворят.
– Да как же ты, отпетая твоя башка, решился в эдакую даль податься?
– Аль не новгородец? Давно о Тимуре слыхал, вот и возмечтал на него своими глазами поглядеть. Перекрестился и с караваном в путь подался.
– Перекрестись на образа, что по своей воле подался.
– Уволь! Послан был Русью. А кем послан, не спрашивай!
– А не думал, что мог там сгинуть, семью осиротив?
– Крепко думал. Но не поверишь, как меня берегли, когда узнали, что к Тимуру жалую посланцем с Руси. Глянь на эту серебрушку. С ней меня сам пророк Мухаммед не обидит.
Венедим достал из кармана кафтана пластинку с пятнами синеватой патины.
– Пайцза[11] Тимурова. Видишь надпись на ней, пофарсидски писано.
– И что написано ведаешь?
