Даниил Гранин - Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М.
В 1720 году горожане Петербурга были взволнованы чудом — в церкви на Петербургской стороне образ Божией Матери проливал слезы. Народ валом повалил туда. Толпились на площади перед церковью, толковали, почему да отчего плачет Богоматерь. Не иначе как оплакивает новый город. Ясное дело — этот болотный, дикий край… Заплакала же нынче не случайно — возвещает скорую беду всему государству, всему народу. Слухи ширились, возбуждали горожан. Граф Головкин, государственный канцлер, явившийся на место происшествия, не мог разогнать людей, еле выбрался из ропщущей толпы. Немедленно послал гонца Петру, который находился в это время на строительстве Ладожского канала. Весть обеспокоила Петра, он слишком любил Петербург, свое детище, знал, сколько кругом недовольных, и понимал, как непрочна еще жизнь молодого города. Бросив все дела, вскочил в двуколку, гнал всю ночь, утром был в городе и сразу же направился в церковь. Священники повели его к плачущему образу Девы Марии. Икона как икона, никаких слез Петр не обнаружил, но все кругом твердили, что уже несколько раз из глаз Богоматери появлялись и текли слезы. Петр молча долго осматривал святую икону, затем, никак не выразив своего мнения, попросил священников снять икону и вместе с ней отправиться во дворец.
Приехав во дворец, в присутствии придворных и духовенства Петр тщательно исследовал икону, покрытую красками и лаком. Наконец, он высмотрел в углах глаз Божией Матери крохотные отверстия. Они были искусно затемнены, так что не сразу их можно было заметить. Показав их священникам, Петр повернул икону, уверенно оторвал оклад, снял заднюю накладку. Изнутри, возле глаз, открылись вырезанные углубления, где еще оставалось немного масла, оно удерживалось этой накладкой…
— Вот в чем секрет! — торжествующе воскликнул Петр. — Вот почему она льет слезы!
Он заставил всех присутствующих осмотреть найденное устройство и объяснил, что происходит: масло, залитое в выемки, пока прохладно, остается густым, нагреваясь, оно растекается. Во время службы пламя свечей разогревает лик, масло разжижается и сочится из отверстий.
Растолковав это, Петр попросил каждого пойти и огласить, что они обнаружили, чтобы рассеять всякие опасные толкования вымышленного чуда.
— Сей же сделанный, хитро сделанный, никакой не чудотворный образ оставляю я для Кунсткамеры, — заключил он.
Внешне Петр оставался довольным, не допытывался, кто мог пуститься на такое мошенничество, но втайне организовал следствие и не успокоился, пока не сыскал виновников.
— Настоящий атеист! — воскликнул Антон Осипович.
— Ну при чем же тут атеизм, дорогуша? — сказал профессор. — Он же не религию разоблачил, а мошенников. Религия от этого ущерба не потерпела.
— Не побоялся икону расковырять! — сказал Гераскин. — Надо же… А если бы не обнаружил ничего? Льются слезы, и все. Чудеса-то для верующего человека вещь обязательная. Христос чудеса творил, так ведь?
— Чудо — это нарушение законов физики, — сказал профессор. — Вера в Бога — одно, а в чудеса — другое. Поверить в то, что могут быть нарушены законы природы, может только невежественный человек.
— Ой не скажите, профессор, — сказал Дремов, — а если чудо не разрушает законы? Вот, например, поднялся человек в воздух. Или пошел по морю. Это единичный случай, закон тяготения на все остальное продолжает действовать.
— Все равно немыслимо такое нарушение.
— Э-э-э нет, я думаю, что не нарушение тут, а преодоление. Такие, допустим, силы в человеке появляются, что он преодолевает тяготение.
— Фу, Сергей, вы же образованный человек… Я вообще не понимаю, каково назначение чуда. Чтобы поверили? Выходит, Господь Бог нарушает логику законов природы, только чтобы заявить о своем присутствии? Мелковато.
Дремов вздохнул.
— …А я признаюсь, братцы, завидую тем, кто верит. У меня бабка была, как она смерть легко встретила. За три дня объявила точно, когда помрет, приготовилась, белье чистое надела, светилась вся, благостная, торжественная, как будто куда-то переезжала, в хоромы. — Он вдруг тоненько, дробно засмеялся, лицо его дрогнуло.
— Бойся не бойся, а такая жизнь дерьмовая пошла, что и смерти не стоит, — упрямо сказал Гераскин. — Пить нельзя, любить нельзя, поорать и то не рекомендуется. И шут с ним. Когда ни помирать, все равно день терять, — и запел:
Я здесь в больнице помираю,И труп мой фельдшер уж купил,Тебе червонец посылаю,Что он за труп мне заплатил.
Учитель беззвучно засмеялся. От неслышного его смеха стало спокойнее, и разговоры о смерти показались не такими страшными. Никакая философия, никакая воля не устоят перед страхом в тот момент, когда это случается. Прошло у кого месяц, у кого больше, а пережитое в тот смертный инфарктный час, весь тот липкий ужас — как? уже? неужели уже? — не уходил. Он остается в сердце, которое слышало, как трещат и рвутся его мышцы. Оно вопит, истошный гибельный вой сердца взывает к нам, а мы ничем не можем помочь ему. Каждый из нас отныне знал, как это произойдет. На полуоборванной веревке над пропастью покачивались, старались не шевелиться, прислушивались, как трутся, трещат волокна. Сверху нас осторожно, медленно подтягивали. Успеют ли?
Здоровье вернулось, и мы чувствовали его как никогда раньше.
Спустя некоторое время учитель рассказал еще одну историю…
— …У церкви на Петербургской стороне росла высокая старая ольха. Однажды разнесся слух, что в сентябре месяце произойдет такое большое наводнение, что вода скроет эту ольху. Пророчествовал какой-то мужик, истово, клятвенно заверял в гибельности водошествия. Ему поверили, потому что новый город страдал от наводнений. Народ ходил, смотрел ольху, ахал; примеривались, получалось, что если верх ольхи вода скроет, то весь город затопит до крыши. Беспокойство разрасталось и дошло до того, что стали семьями покидать дома, собирали пожитки, уезжали в окрестности, куда повыше, на Дудергофские горы, в Красное Село. Народ-то был весь пришлый, нездешний, на слухи и страхи падкий. Вскоре Петру донесли про суматоху в городе. Новая столица имела множество недругов, они пользовались любым поводом ославить выбранное Петром место. Паника в городе ширилась, надо было как-то успокоить горожан. Но как именно? Поучительно проследить, как действовал Петр. Первое, с чего начал он: приказал срубить ольху. Для чего? Полагаю, чтобы убрать наглядность, то, что служило как бы документом и меркой. Далее учинил розыск. Опрашивали одного за другим — кто от кого слышал. По цепочкам добрались до первоисточника. Мужик оказался переселенцем с южных краев. Недовольный болотной сыростью, холодиной здешних гиблых мест, он затеял это пророчество. Итак, виновник разыскан. Казалось бы, наказать примерно, и делу конец. Однако, обычно скорый на расправу, Петр, тут не спешит. Заключает мужика под стражу до назначенного срока наводнения. Горожанам это известно, все ждут. Но уже по-другому, как зрители. Сентябрь кончился, наводнения нет, еще неделя проходит — нет. Тогда оглашают приказ — чтобы от каждого дома явились в такой-то день и час к тому месту, где недавно стояла ольха. Там соорудили помост. Возвели на него лжепророка, прочли увещевание и дали ему пятьдесят ударов кнутом.
Наказание вызвало всеобщее одобрение, такова уж человеческая природа — все рады были свалить на него вину за свои страхи и легковерие.
Антон Осипович оглядел всех с видом победителя.
— Государственный ум! Верно? Пустяк, но и в пустяке видно.
— Мм-да-а, рисковый парень, — сказал Гераскин, — наводнение-то могло ведь случиться.
— Конечно, могло. Но мужик предсказывал не от знаний, — сказал профессор, — он использовал российскую склонность ко всякого рода суевериям. Приметы, ворожба, гадания, знамения. Сколько у нас такой языческой древности сохраняется!
— Петра попрекают, — продолжал учитель. — Лефорту, мол, он приказал обрезать рукава и полы зипунов у стрельцов. Петр сам ответил тогдашним своим хулителям и будущим, мол, старики по невежеству думают, что без бороды не войдут в царство небесное, хотя оно открыто для всех хороших людей: и с бородами, и без бород, с париками или плешивым.
Страх лишиться бороды ведь тоже из категории суеверия, вовсе не на обычаи старины Петр ополчался, длинные бороды не были связаны с религиозными представлениями. Причем тут предпочтение западному облику — азиаты, татары, случается, тоже без бород ходят.
У Петра, по-моему, было предубеждение ко всякого рода пророчествам. Другое дело — научные предсказания. К ним Петр относился серьезно. В 1705 году астрономы сообщили ему, что ожидается на территории Средней России солнечное затмение. Петр обеспокоился. Год был тяжелый. Война со шведами шла неровно. Фельдмаршал Шереметев потерпел конфузию при Мур-Мызе. В Астрахани восстали стрельцы и солдаты. А тут еще солнце погаснет. Ясное дело, воспримут как плохую примету, сразу найдутся толкователи, хорошего не предскажут, набрешут всяких бед: поражение от шведов, мор, глад. Знамение не срубишь, как ольху. Надо по-другому задачу решать. По словам Молочкова, задавал он эту задачу своим ученикам: как бы они поступили на месте его? Он сделал паузу, как бы приглашая и нас подумать, но не стал дожидаться.
