Кэтлин Гир - Предательство. Утраченная история жизни Иисуса Христа

Кир взял за повод вторую лошадь и направился к воротам следом за Варнавой. Заратан быстро пошел за ними.

Калай в последний раз оглядела освещенные дома, предаваясь воспоминаниям о тех временах, когда жила в семье. В глубине души, в самом глухом ее тайнике, она услышала голос младшего брата, смех матери…

— Калай, — позвал ее Кир. — Уходим.

— Да, уже иду, — сказала она, вставая.

Глава 25

— Хозяин! Хозяин, прости, но тебе надо вставать.

Почувствовав руку на своем плече, я с трудом открываю глаза и вижу Тита. Краткий миг восторга…

«Мне это снится. Нет, точно, мне это снится».

— Что случилось?

Я сбрасываю одеяло и вскакиваю, тяжело дыша.

— Только что прибыл посыльный. Первосвященник Каиафа вызывает тебя к себе домой на экстренное собрание Совета семидесяти одного.

За всю историю такое экстренное собрание было проведено лишь однажды. Сто лет назад. Первосвященник Шимон бен Шетах собрал его тогда, и в результате за один день восемьдесят ведьм были казнены через повешение. Чрезвычайное собрание Совета назначалось лишь по вопросам государственной важности, тогда, когда требовалось спасать народ Израиля.[69]

— Зачем? Что случилось?

— Равви арестовали.

Покрывшись холодным потом и едва не дрожа, я стягиваю через голову ночную рубашку и спешно надеваю свое самое лучшее одеяние из крашенного в синий цвет льна.

— Кто арестовал Иешуа? Синедрион или римляне?

— Римляне. По всей вероятности, равви послал Иуду Сикария, чтобы известить префекта, где его можно найти, префект послал декурию во главе с трибуном, чтобы арестовать равви за государственную измену, но перед этим…

— Измену?! — кричу я, не веря своим ушам. — Невозможно. Подстрекательство — ладно, но не измена.

— Обвинение гласит — «государственная измена», хозяин. Перед тем как послать солдат, префект известил Каиафу. Первосвященник умолял префекта позволить нескольким стражникам Храма отправиться вместе с римскими солдатами и уговорил его. Посыльный сказал, что Каиафе также разрешили забрать равви к себе домой на одну ночь. Не знаю, как Пилат согласился на это.

— Префект предпочитает, чтобы мы сами возились с обеспечением ночлега арестованных. Он хочет избежать проблем с ограничениями в еде и прочим, что связано с содержанием заключенных-евреев. Префект назначил время суда?

— В первом часу утра.

Я торопливо засовываю ноги в сандалии, а тем временем Тит невозмутимо идет к двери спальни, снимает с крючка мой гиматий и приносит его мне, разворачивая.

Я принимаюсь затягивать ремешки сандалий.

— Кто-нибудь еще арестован? Марьям?

Если Иешуа арестовали за государственную измену, то его апостолы и верные последователи должны быть арестованы по такому же обвинению. Префект никогда не позволит подобным людям спокойно ходить по земле и вести тайную деятельность против Рима.

Тит качает головой.

— Ни на кого другого ордеры на арест не были выписаны. Но сам арест прошел не без проблем.

— В смысле?

— Кифа, по всей видимости, испугался, когда один из стражников Храма попытался тронуть равви, и махнул мечом. Отрубил ухо человеку.

— Значит, они арестовали Кифу, — говорю я, спешно натягивая гиматий.

— Нет. Его не арестовали.

Я трясу головой, словно плохо расслышал его слова.

— Без сомнения, ты ошибаешься. Он же напал на стражника Храма, находившегося при исполнении своих обязанностей. Они были просто обязаны его арестовать.

— Посыльный сказал, что у храмовой стражи и декурии был строгий приказ: не арестовывать никого, кроме равви. И Кифе они ничего не сделали.

— Даже не задержали для допроса?

— Нет.

Это меня просто поражает. Если они действительно опасаются, что Иешуа организует заговор против Рима, то, арестовывая его одного, они ничего не добьются. Его последователи наверняка имеют четкие указания: продолжать проповедовать его учение. В особенности в том случае, если его казнят.

— Значит…

Я непонимающе гляжу на Тита, еще не до конца проснувшись.

— Значит, утром перед судом префекта предстанет только Иешуа?

— Посыльный сказал именно так.

— Но это же полная бессмыслица! — восклицаю я, торопливо пробегая мимо Тита, чтобы схватить гребень и навести хоть какой-то порядок на голове.

Я должен выглядеть подобающим образом.

— Седлай лошадь, — говорю я Титу. — Я сейчас выйду.

Тит кланяется и уходит.

Я причесываюсь и ополаскиваю лицо водой, и тут меня пробирает дрожь. Обвинение в государственной измене! Можно было ожидать чего угодно, но только не этого. То, что делал Иешуа в последние дни, римляне могли бы истолковать как подстрекательство к измене, но тогда в ордере на арест фигурировало бы именно слово «подстрекательство». Какие же свидетельства должны иметься у префекта, чтобы он мог подтвердить обвинение в государственной измене? Кроме всего прочего, эта информация должна быть совершенно новой. В течение последних дней римляне имели множество возможностей арестовать Иешуа, когда он открыто проповедовал в Храме. Но они этого не сделали. Тут происходит что-то другое, чего я либо не знаю, либо не понимаю.[70]

Пробежав по комнатам моего дома, я выбегаю на улицу и вскакиваю на лошадь.

Глава 26

14 нисана 3771 года

Мой дом находится на другом конце города от дворца первосвященника на горе Сион, и мне приходится во весь опор скакать по извилистым улочкам Ерушалаима, чтобы добраться туда. Проехав последний поворот, я вижу перед собой изящные бастионы дворца, сложенные из громадных, искусно обтесанных камней. Все окна дворца светятся, там, наверное, горят сотни масляных светильников.

Я придерживаю свою Молнию, заставляя ее перейти с галопа на рысь, проезжаю сквозь ворота и пересекаю огромный внутренний двор, вымощенный камнем. Быстро соскакиваю с лошади и привязываю ее к расположенной у стены длинной коновязи, где уже стоят десятки других лошадей. Широкими шагами иду к массивной входной двери.

Посреди внутреннего двора у костра сидят несколько мужчин. Они разговаривают и смеются. Все в форме храмовой стражи, кроме одного рослого человека.

Я едва не спотыкаюсь, узнав в нем Кифу. Он сидит здесь с храмовыми стражниками после всего того, что случилось этой ночью?[71]

Я не останавливаюсь, чтобы поговорить с ним. Он тоже не смотрит в мою сторону. Я взбегаю по ступеням к массивным дубовым дверям, где пылают зажженные факелы и стоят двое охранников.

Интересно. Какой-то час назад Кифа отрубил мечом ухо одному из стражников, посланных, чтобы арестовать Иешу а. А теперь он сидит здесь, нимало не опасаясь возмездия, улыбаясь и болтая с его приятелями.

Послав девушку-служанку за кувшином воды, я поднимаю руку, приветствуя стоящего у дверей охранника.

— Пожалуйста, входи, — говорит он.

— Благодарю тебя, Александр, — отвечаю я, проходя внутрь.

Один из слуг Каиафы, пожилой мужчина почтенного вида, не знаю его по имени, тут же идет навстречу мне. На нем светло-зеленая льняная туника, перетянутая плетеным кожаным шнуром.

— Они в зале Совета, господин. Пожалуйста, сюда.

Я позволяю ему провести себя по коридору, хотя и сам хорошо знаю дорогу, не хуже любого другого члена Совета семидесяти одного. Роскошь дворца Каиафы ошеломляет меня всякий раз, когда я в нем бываю. Все здесь представляет собой уменьшенную копию отделки Храма: потрясающие мозаики со сложнейшим узором, перемежающиеся изображениями животных и растений — львов, быков, пальм, — венков роз и херувимов. Стоящие через равные промежутки роскошные, инкрустированные драгоценными камнями резные деревянные панели высотой в десять локтей, на которых вырезаны имена двенадцати колен Израилевых. Канделябры из оливкового дерева с множеством масляных светильников, отделанные чистейшим золотом. Они ослепительно сверкают в сиянии светильников. Перед самой дверью в зал Совета, в юго-восточном углу, стоит огромная чаша, именуемая «расплавленным морем». Она наполнена водой и покоится на спинах четырех бронзовых быков, смотрящих на четыре стороны.