Леонид Жариков - Червонные сабли
- Никак нет.
- А отвечаете, как опытный военный, - заметил Байда и мельком взглянул на Макошина.
- Люблю дисциплину, - слегка нахмурившись, ответил офицер, и было неясно, досадовал он на свою оплошность или хотел изобразить обиду: почему, мол, не доверяют ему.
- К какой партии принадлежите? - продолжал допрос Байда.
- К партии «ии»...
- Что это означает?
- Испуганный интеллигент... - усмехнулся Каретников.
- Кто же испугал вас?
- Я могу быть откровенным?
- Хотите сказать: не повредит ли вам признание?
- Вот именно.
- Вам ничто не повредит больше, чем служба у Врангеля.
- Я русский и ненавижу ту Россию, которой правили цари. Они стыдились народа. Какой-нибудь плюгавый купчишка, обогатившись, покупал себе французский фрак, немецкие часы и начинал презирать собственный народ. Впрочем, вас, вероятно, не интересуют мои взгляды...
- Почему вы сражаетесь против рабоче-крестьянской власти? - спросил комиссар.
- До войны я жил в собственном доме в Калуге... - Офицер тоскливо глядел в окно. - Я вообще не одобряю войны. Дико и глупо брату идти против брата.
В комнату вошла сотрудница штаба с бумагами. Каретников встал, подчеркивая уважение к женщине.
- Сидите, - с некоторым раздражением сказал Байда.
Однако офицер продолжал стоять, пока женщина не вышла.
- Значит, вы не кадровый военный и были мобилизованы?
- Так точно.
- Почему так быстро получили высокий чин?
Каретников с усмешкой пожал плечами:
- У нас это делается просто: сегодня фельдфебель - завтра генерал. Нас еще называют «химическими офицерами».
- Почему?
- Быстро производят: не успеваем приобретать новые погоны - рисуем их чернилами.
- Кто же вас мобилизовал, если в Калуге белых никогда не было? - спросил Макошин.
Вопрос застал офицера врасплох. Все же он справился с собой:
- Я тогда был в Ростове у родных...
- Чем вы занимались до революции? - спросил Байда.
- Учился в гимназии, пробовал работать в театре...
- Значит, ты считаешь рабочих и крестьян братьями? - не выдержал Папаша, которого раздражал ложный аристократизм пленного.
Макошина тоже преследовала мысль, что офицер играет в благородство.
- Да, конечно, - ответил Каретников.
- Почему же воюешь против братьев?
- Принуждают.
- А если бы заставили убить мать, убил бы?
- Нет.
- А братьев можно?
Штабс-капитана коробила грубоватая прямота «бородача», в котором он без труда узнал «полковника», что так легко одурачил их всех. Но нужно было выдержать до конца тон раскаяния, и он продолжал несчастным голосом:
- Я понимаю, что мое положение безвыходное. Но если бы меня отпустили, я бы дал честное слово больше не воевать.
- И что бы стали делать? - спросил Байда.
- Поступил бы на сцену и служил искусству. Я в прошлом артист.
- Это заметно, - сказал Папаша.
Байда рисовал на бумаге кружочки, думая о чем-то своем.
- Уверяю вас: я безвреден на будущее, - говорил Каретников. - Мне трудно убедить вас, но скажу: если отпустите, не пожалеете. Брошу армию и порву с позорным прошлым. - Каретников помолчал и, хмурясь, добавил: - Что касается военных сведений, мог бы сообщить интересные факты, касающиеся тактики и стратегии главкома.
- Врангеля? - настороженно спросил Макошин.
- Так точно.
- Вы с ним знакомы?
- Одно время был близок к главковерху, как штабист, разумеется...
- Хорошо. У вас будет возможность рассказать об этом в штабе фронта.
Допрос Каретникова на этом закончился. Байда приказал часовому ввести второго.
Шатохин шагнул через порог с гордо поднятой головой. Кривая усмешка застыла на его тонких губах.
Присутствующие не обратили внимания на его вызывающий вид. Папаша прочищал трубку, Макошин вовсе ушел. Один Байда в упор смотрел на юнца.
- Кто вы?
- Поглядите и увидите, - с насмешливым превосходством сказал Шатохин.
- Прошу отвечать на вопросы, - одернул комиссар офицерика.
Вид у него был ощипанный: одна шпора позвякивала, другой вовсе не было. Китель с нарисованными на погонах звездочками был порван.
- Я офицер русской освободительной армии.
- Чернильный... - заметил Папаша.
- Кого вы освобождаете? - спросил Байда.
Шатохин ответил с апломбом:
- Россию.
- От чего?
- Не от «чего», а от «кого», - поправил Шатохин. - Если вы знакомы с грамматикой, то должны знать, что по отношению к предмету одушевленному, каковыми являются люди, ставится вопрос «кто» и «кого».
- А я думаю о другом, - мрачно сказал Байда. - Почему на вас военная форма, если вам еще нужно бегать в школу.
Любые муки готов был вывести Шатохин за то, чтобы к нему относились, как к офицеру. Сейчас он готов был лопнуть от обиды и ненависти.
- Вы хорошо знаете, почему я стал офицером... Из-за любви к вам.
- А мы не нуждаемся в вашей любви, молодой человек.
- Я не «молодой человек»! - закричал Шатохин. - И вообще прошу не затягивать допрос: отвечать больше не буду.
Всем надоела перепалка с мальчишкой. Папаша поднялся и подошел к нему.
- Сопляк ты, и больше никто! Ломаешься, как пряник копеечный. Снять бы с тебя штаны да выпороть...
Папаша вернулся к столу и сказал комиссару:
- Надо его отдать Леньке. Слыхал я, что у них давние счеты. Нехай выяснят...
6
Папаша как в воду смотрел. Ленька ходил под окнами во дворе и ждал, когда кадет «освободится», чтобы поговорить с ним по душам.
- Устинов, зайди в штаб! - позвал вестовой.
- Знаешь этого хлыща? - спросил Папаша и кивнул на Шатохина.
- Знаю, товарищ командир. Это сын помещика из-под Юзовки. Фамилия - Шатохин.
Пленный метнул на Леньку взгляд, полный удивления. Потом вспомнил, что, кажется, этот юнец сидел в автомобиле рядом с бородатым «полковником».
- Узнаешь земляка? - спросил Папаша у Шатохина.
- Не имею чести знать... Первый раз вижу.
- И в последний, - добавил Ленька угрожающе.
Комиссар Байда что-то сказал Папаше и ушел. А командир обратился к Леньке:
- Вот что, забирай-ка этого стрючка, чтобы не болтался у нас под ногами. Делай с ним, что хочешь! Можешь посадить его на забор, и нехай кукарекает до утра. Или отправь его в Могилевскую губернию...
- Аминь, - добавил кто-то из разведчиков, и все поднялись.
Ленька вынул маузер.
- Пошли, господинчик...
На ступеньках встретилась Оксана. Со страхом она поглядела на пленного и шепотом спросила:
- Куда ты его ведешь, Леня?
- Иду с ним в «гуску» играть... А ну шагай веселей! - ткнул пленному в спину дулом маузера.
Шатохин заложил руки в карманы и пошел.
- Иди, иди... Ишь притворился: «Не имею чести знать». А помнишь, как расстреливал меня на Маныче?
Кадет замедлил шаг, хотел что-то сказать, но промолчал, зашагал быстрее. А Ленька говорил ему в спину:
- Зато я хорошо помню... И твои подлые бумажки помню, которые нам, как мишени, прикалывали на грудь твои бандиты. Я до сих пор ношу на плече метку от твоей пули...
- Врешь, скотина, - сказал Шатохин, не оборачиваясь. - Во всяком случае, если бы знал, то делился бы вернее.
- Не беспокойся, я сегодня тоже не промахнусь... - отпарировал Ленька. - Кадет - на палку надет...
Хотелось высказать врагу все, что накопилось в душе. Не имеет права жить на земле такой паразит. Правильно говорил Сиротка, что всякий буржуй за свое благополучие мать родную погубит. Буржуй никогда не насытится своим богатством: всех бы он раздел, обманул, ограбил, лишь бы увеличить доход. Истреблять надо таких! Стирать с лица земли!
- «Не помню». «Не имею чести»! - Ленька передразнивал пленного. - Забыл, как в Шатохинском твои бандиты убили шахтера Барабанова?
Шатохин замедлил шаг, обернулся и сказал глухим голосом:
- Мели, Емеля, твоя неделя...
- Я тебе покажу Емелю!.. Отца родного вспомнишь, святых помянешь...
- Знать тебя не знаю, - огрызался кадет.
- Знаешь... И Ваську знаешь, который тебя за ногу с лошади сдернул на речке Кальмиус.
Дорога спускалась в балку с обрывистыми каменистыми стенами. Ленька приказал пленному идти к скале, где из трещин росли выгоревшие на солнце кустики травы.
- Стой! - скомандовал Ленька, поднимая маузер. - Повернись лицом!
Шатохин не шевелился, уперся лбом в скалу и молчал, потом резко обернулся, и Ленька не узнал его: белые губы были сжаты, лицо перекосилось.
- Стреляй, подлец!
- Не спеши... Помолись своему буржуйскому богу...
- Стреляй, мерзавец!.. Ты потому храбришься, что в руках у тебя оружие, а у меня ничего нет. А если бы ты встретился мне в бою, тогда бы драпал от меня пуще зайца.
- Что ты сказал?
- То, что слышал. Ты кухаркин отпрыск, хамло неумытое. Не строй из себя героя. Твой отец был мужланом, и в тебе самом течет рабская кровь. Это даже по харе твоей видно. Ты, поди, и стрелять не умеешь...
