Фриц Маутнер - Ипатия
Заложив руки за спину, Кирилл ходил по комнате, диктуя двум писцам одновременно донесение о событиях этой ночи. Три или четыре монаха, забрызганные кровью и грязью, стояли в глубине комнаты. Кирилл произнес: «… с факелами в руках иудейская чернь напала на богомольцев, собравшихся в Александровской церкви…», потом он повернулся и оказался лицом к лицу с наместником. Его испуг, если он действительно испугался, длился меньше секунды. Затем жестокое лицо приняло насмешливое, почти веселое выражение. Он выпрямился, сделал приветливый жест и спокойно сказал:
– Вы видите, господа, важное посещение. Попрошу вас оставить меня наедине с его светлостью. Но не расходитесь. Через полчаса я буду продолжать диктовку. Архиерей Гиеракс будет продолжать собирать сведения. Соседнюю комнату я попрошу также освободить. Его светлость, вероятно, не желает быть подслушанным.
Они остались вдвоем. Орест бросил шляпу и плащ на ближайший стол, подошел к архиепископу и тихо сказал:
– Знаете ли вы, что меня распирает желание устроить короткий процесс и казнить вас за устройство этой бойни?
– Охотно вам верю, князь. Но это было бы бестактно. Ведь с тем же основанием я могу подать знак своим монахам, и вы никогда не выйдете из этого дома.
– Я не боюсь ничего. Я солдат!
– А я монах!
Орест яростно бросился в кресло. Кирилл снова заложил руки за спину и продолжал свою прогулку по комнате.
– К чему резкие слова, князь, – сказал он через мгновение. – Мы оба достаточно опытны, чтобы надеяться решить нашу вражду словами. Без сомнения, ваша светлость могли бы осадить мой дворец и приказать убить меня. Сознаюсь, я не подумал об этой возможности. И я был прав, так как вы этого не сделали и не сделаете. А если бы так случилось, что вышло бы из этого? Революция александрийских христиан, в которой вы простились бы с жизнью. Ваша светлость не в чести среди простого народа.
– Оставим эти разговоры о важностях, – сказал Орест. – Император не может смотреть спокойно, как избивают тысячи лучших его граждан и разрушают сотни домов. Кровь этой ночи всецело на вашей совести, владыка!
– С тем же основанием утверждаю я, князь, что Александрией плохо управляют, что правительство разжигает ненависть к иудеям и не в силах затем справиться с чернью. Так сообщаю я в Константинополь.
– Доказано, что вражда к иудеям проповедовалась в церквях!
– Наш долг – обличать заблуждение неверующих. К убийству и воровству не призывал ни один священник. Чернь неправильно поняла нас.
– Старая песенка!
– Хотите, чтобы я был откровенен? Ваша светлость – солдат, я – монах; но в то же время мы – государственные люди, политики, а не глупые писаки. Нельзя накачать в жилы иудеев выпущенную у них кровь, а что касается нескольких разгромленных лавок, то, правда же, дело не в них. Сделанного не воротишь. А вашей светлости известно, как относятся в Константинополе к совершившимся фактам. Там поохают, прибавят к истории мятежной Александрии еще несколько страниц и, в конце концов, попросят нас не ухудшать положения своими пререканиями. Право же, константинопольским заправилам нет дела до нескольких убитых иудеев. Вашей светлости это известно не хуже меня. Не сможем ли мы исполнить желание двора, и ввиду выдающихся обстоятельств сделать что-нибудь сообща?
Перед лицом этой беспощадной силы наместник почувствовал, как пропадает его воля и даже гнев. Пренебрежительным движением он разрешил архиепископу продолжать. Кирилл разгладил длинные полы своей черной одежды и сел против наместника на край стола.
– Итак, поговорим. Весь ваш спор происходит от того, что ваша светлость считает себя по праву законным правителем Египетской провинции, а я полагаю, что положение дел даровало мне некоторую долю самостоятельности. Прошу вас помнить, что я говорю не о фактах, а о наших взглядах на них. Ваша светлость являетесь, безусловно, полным представителем императора в Египте, и в качестве такового обладаете всеми его правами. Это ясно! Вопрос лишь в том, является ли император теперь таким же повелителем страны, как раньше? Я сомневаюсь. Вы знаете, что в своих дворцах на берегах Золотого Рога император всемогущ. Он может целовать самых хорошеньких танцовщиц, может платить за лучшие блюда и награждать себя титулами, какие только взбредут ему на ум. Он даже может издавать законы, конечно, если почувствует охоту к такому скучному занятию! Но будут ли выполняться эти законы? В Британии, в Галлии, в западной Африке, везде, где не владычит церковь, восстают против него мятежные царьки, а если случится, что какой-нибудь римский полководец случайно одержит там победу, то на следующий день он сам начинает предписывать императору свои законы. В Испании, в Германии, в Италии ваш цезарь – пустая тень. Германские медведи пьют крепкое вино из белых черепов или золотых чаш и называют это своей новой религией. А в восточной половине государства, где еще нет собственных царьков, сила его величества выражается в том, что каждый может делать, что хочет. Будете ли вы спорить с этим?
Орест подумал о впечатлениях сегодняшней ночи. Он молчал. Кирилл продолжал дальше:
– Вашей светлости придется отдать мне справедливость. Одна из величайших революций в истории совершилась незаметно. С ужасающим грохотом несколько столетий тому назад были уничтожены цари и «на вечные времена» основана республика. Это была новая форма, которую через несколько столетий похоронили императоры. Эта идея про держалась целых четыре века, несмотря на то, что на трон всходили временами не только сумасшедшие, но и настоящие философы. Как это вы еще не успели заметить, что время империи прошло, прошло, говорю я. Теперь миром правит новая форма. Правда, мир еще сам не знает этого. Правит церковь! Император – только утопия. А вы являетесь наместником его величества императора!
Орест вскочил и хотел заговорить. Кирилл дружески положил руку ему на плечо и сказал:
– Ваша светлость, это не поможет, к миру мы придем только благодаря откровенности. Ваша светлость собирались убить меня. За это я говорю вам правду.
– Ну что же, Кирилл, – сказал, наконец, Орест, – в том, что вы говорите, много правды, и я знаю, что старое государство гибнет и что никто из нас не верит в него. Но оно неоднократно переживало такие эпохи упадка. Придет деятельный цезарь, явится мудрый первый министр, и наша старая империя возродит былую мощь.
– Ваша светлость говорите так, но не верите во все это, как, впрочем, вы сами и сказали. Нет, старое государство гибнет потому, что погибла идея. Новая идея – это власть церкви, и мы победим, ибо мы служим новой идее. Так много говорится о новой вере! Мы верим исключительно в нашу силу.
– А если это все и так, Кирилл, зачем говорите вы мне все это, и чего вы от меня хотите?
Кирилл взял одно из кресел и уселся поудобнее.
– Милый Орест, я не только хочу жить с вами в мире, но я хотел бы, чтобы вы служили мне. Чтобы возвыситься, новая власть церкви должна была заключить союз с чернью. Или, вернее, чернь возвысилась, и церковь поэтому стала во главе ее. Все равно, без этой сволочи не обойтись. Но мы нуждаемся в чиновничестве, нам нужны такие люди, как вы, Орест. Вы привыкли служить. Сейчас вы служите слабому, беспомощному, изнеженному императору. Разве не приятнее будет служить церкви? Ведь вы христианин?
– Оставьте в покое религию. Ему же придется мне повиноваться. Соборам, на которых председательствуют придворные кастраты, называющие себя церковью? Или грязным монахам с гор? Или, может быть, вам?
Кирилл откинулся в своем кресле и закрыл глаза. Затем он сказал:
– Единственному, тому, который станет повелителем церкви. Повелителю мира.
Затем, вскочив, он быстрыми шагами подошел к окну, выходившему на темный двор. И как бы говоря сам с собой, он продолжал:
– Римское государство стояло твердо, пока все его слуги, начиная с императора, верили в его вечность, заботились об его вечности и каждый, как бы ни было мало его дело, готов был отдать за него жизнь. Это делаем теперь мы, слуги церкви. Я хочу денег, власти, мести! Но этого всего я хочу не для себя, а для архиепископов Александрии! Вы должны видеть меня, каков я есть! В мире может быть несколько императоров. Во главе церкви может стать только один! Патриарх Константинопольский считает им себя, но придворный угодник императрицы не годится для этого! Епископ Рима может быть им, но я не допущу этого. Рим владычествовал достаточно долго, долой Рим! От нас, из Египта, из Александрии вышло новое учение, у нас же должна остаться власть. Моисей вынес Ветхий завет из области наших жрецов. В Египет бежала мать Бога с нашим Спасителем! В Египте родился символ веры, которому поклоняется теперь мир. В Европе считают уже гением того, кто ломает себе голову над египетскими загадками. Они тупы, бесцветны, как их кожа, и непостоянные, как их ветер. Они поклонялись героям, пока мы не подарили им единого Бога. Все, что поддерживает церковь, родилось под нашим пламенным солнцем. Августин и Антоний были африканцами, великий Афанасий – александрийцем. Нам принадлежит мир! Мне!!!
