Дмитрий Петровский - Повесть о полках Богунском и Таращанском
Батько любил кавалерийский обхват. А уже под Глевахой стало ясно, откуда бьет дальнобойка.
— Вон за этим узлиссям[28], папаша, — показал пальцем подскакавший разведчик, придерживая тряпкой рану, из которой лилась на снег кровь.
Батько приподнялся на стременах и выхватил саблю.
— В атаку!
Почти месяц не видели таращанцы крови, и кровь разведчика Неструга, прискакавшего на белом окровавленном коне с донесением, кровь, обильно лившаяся по боку коня на белый влажный снег, разозлила не только заволновавшегося батька Боженко, но и всех эскадронцев. Молча и гневно мчались всадники к лесу.
Обскакав лес под выстрелами, батько скомандовал:
— Долой с коней, ложись! — и свистнул команду подскакавшей артиллерии.
Враг держался в лесу, надо было его выбить оттуда. Скорострельные пушки «гочкис» забросали лес гранатами. Лес заполнился эхом разрывов и криками подпеченного огнем врага. По ту сторону леса была железная дорога, и по линии на Васильков прогуливался красный бронепоезд, тоже бомбивший лес. Пулеметчики расположились по флангу и в свою очередь строчили по лесу. Лес простреливался насквозь. Там поднялась невообразимая суматоха, и петлюровцы пошли на вылазку.
— Сдана! — закричали они.
— Гей, невелика ж слава! — отвечал батько, вымчавшись на них впереди эскадрона.
Туто-то он их и встретил. Недосеченных пулеметами рубанули эскадроны, выхватившиеся разом на коней. А с другой стороны леса и по лесу понеслось: «Ура!» Та батальон, шедший вслед броневику, выбросившись из эшелона, пошел на поддержку батькиного фланга, ломая фланг Петлюры.
Построенный по треугольнику маневр петлюровцев был смят. Сложная операция — тем более рискованная, что мало разведанная местность оказалась сплошной засадой, — была закончена. Но ни Боженко, ни бойцы ещё не были удовлетворены. Распаленные коварством и сопротивлением врага, они рвались в бой. А подъехавшая кухня как раз своими запахами разбивала их азарт и боевое вдохновение.
— И на черта ты тут зъявывся, — ругали эскадронцы кашевара. — Корми пехоту до поту, а мы в Василькове сметаной поснидаем[29].
Батько, услышавший те похвальные речи эскадронцев, хоть и сам голодный, сглотнул слюну — «при том проклятом аромате борща, что хоть кого свалит», — как выразился остряк Левентуха, — и повел эскадрон на Васильков.
Надо было поспешить, тем более что и солнце уже скатывалось на запад, пылая алым огнем и как бы спеша водрузиться своим пламенным стягам в той стороне и призывая туда бойцов. Надо было до ночи помочь бронепоезду и пехоте закрепить Васильков:
От Глевахи до Василькова было километров девять с гаком. А Васильков, видно, не сдавался: с двумя бронепоездами вел поединок Богуш.
Наконец, закрепившись на закруглении у будаевского поворота, он взял под боковой обстрел железнодорожный профиль — дугу на Васильков — и свалил один бронепоезд.
На полном ходу слетел «Мазепа» под откос. А другой бронепоезд, «Сичевик», увидевши, с какой удобной позиции бьет красный «Гром», «поджавши хвост, как собака, — как говорил потом Богуш, — потянул хвоста аж до Фастова».
Батько Боженко как раз и подошел к Василькову в этот момент.
Таращанцы разлютовались и рубили сичевиков без пощады. Попробовали было сичевики сдаваться, да не берут таращанцы.
— Быйтесь, сукины сыны, бо мы вас бильше не беремо, хай вас сатана визьме! Гады прокляти! — кричал батько, проделывая саблей настоящие фокусы.
«И где только научился он такие выкрутасы саблей выделывать?» — думал, глядя на него, Савка Буланый.
И падали сичевики и галичане, кровавя снег, и проклинали, умирая, Петлюру.
— Га! Ото победа, що клянут сичевики своего Юду! — кричал батько. — Ну, нет на вас от моего сердца жалю, бо люблю я свободу, а вы ж ее предатели, собачьи сыны!
Так сражались таращанцы до ночи, голодные и злые, забывшие про борщ и сметану, которых думали поесть б Василькове, не ожидая такого великого боя. Так и уснули, не поевши, — наморились в бою,
«ПИШЛИ ЛЯХИ НА ТРИ ШЛЯХИ»
А в это время «Гром» гремел уже и по Фастову, преследуя «Сичевика», пятившегося задом. Надо было подавать туда опаздывающие молнии сабель.
И, немного отдохнув, таращанцы двинулись на Фастов. Разгромленный снарядами Богуша, Фастов был оставлен петлюровцами, не принявшими боя. Петлюровцы удирали по трем шляхам.
«Пишли ляхи на три шляхи», — острили таращанцы. Пошли петлюровцы на Паволочь, на Скраглевку, на Триполье и на Берники.
Семь часов сопротивлялись под Скраглевкой сичевики первому батальону, но сломили им хребет таращанцы, показав и в этом бою чудеса храбрости.
Эта храбрость бойцов и решила бой, который мог бы затянуться и на ночь.
Паника овладела петлюровцами. Они видели всюду свою гибель. Их охватило чувство страха перед неистощимой, стремительной, победоносной силой красных войск. И бежали они без оглядки.
Батько Боженко считал стремительность условием успеха. И, раз начав движение, не ослаблял его до полного разгрома врага. Бойцы не считались с усталостью и, отказываясь от сна и еды, не прекращали преследования до победы. Этим выделялись таращанцы изо всех частей, кроме лишь богунцев, стойкость и храбрость которых, воспитанные отважным Щорсом, ни в чем не уступали таращанцам.
Фастов был взят совместными действиями обоих знаменитых полков — Богунского и Таращанского. Из Фастова богунцы пошли по направлению Житомира — на Ходорков, на соединение с Ходорковским партизанским отрядом Шамеса, а таращанцы — налево, в направлении Таращи, куда многим из них, естественно, хотелось завернуть. И это в особенности создавало настроение нетерпеливого неистовства. Все, что стояло на пути к Тараще, сметали они с силой рвущегося вихря. Однако батько сдерживал этот порыв к своей хате у бойцов и категорически заявлял, что до тех пор, пока не будет ликвидирован неприятель на основном направлении — к Виннице, он не отклонится к Тараще.
— У вас нету никаких понятиев, бойцы, что перед нами великий поход, аж до Черной Горы, до Карпат. Наша родина — вся украинская земля, да и весь свитовый народ, который при нашей помощи должен освободиться и хочет освободиться. А таращанские дивчата, хоть, може, и заскучали по парубкам, та немае чести для бойца милуваться до победы. А ну ж, визьмить мени Паволочь, Попельню та Вчерайше. А один батальон для заслону пойдет на Белую Церковь, набыть морду тому Зеленому, щоб не брехав, запроданец, атаманчик, що таращанцы за дивчатами заскучали.
— Верно, батько, дивчата пидождуть, — отвечали таращанцы, возбужденные речью батька, всегда подчеркивавшего интернациональный смысл похода.
Батько отучал молодых бойцов от взгляда на родину, ограничивавшего ее пределы не только «ридною Украиной», а зачастую даже родным селом или местечком.
— «Абы мени у Капустянци слобода, — передразнивал батько домолюбов. — А за Капустянкою хоч не росты капуста, хоч тоби и борщ без капусты!» То таки слобода, а то таки слобода!
И эта незамысловатая, но остроумная агитация батька, задевавшая боевое самолюбие бойцов, расширяла их политические взгляды и достигала наилучших результатов.
— Ведется борьба классов, товарищи. Ще не выздох той класс, пид яким вже ноги ломляться, и не выстоить вин на тих цыплячьих нижках, бо воны у него тилько об землю дряпаются, а наши дубовые ноги выстоять, бо воны с земли ростуть. Бо нас матка земля ростыла, окропленная нашим потом та кровью спокон веку. На ту золотопогонну кумэдию велыкий витер дме, не так той витер, як великого ума сыла — нашего пролетарского люду.
И хоть батьку и самому хотелось установить в своей Тараще советский порядок, а может, и погостевать денек-два да повидаться со стариками-сверстниками, с которыми когда-то в детстве пас он батрачонком коней на таращанских заводях, — сурово осуждал он тех, кто рвался «до дому». Второму батальону Кабулы, который сам был белоцерковцем, поручил он идти на Белую Церковь и сказал ему при расставании:
— Ото ж твое испытание, сынок: какой из тебя коммунист. Не за чорными бровами твоей милой — бо я в тому не сумлеваюсь, что в Белой Церкви подмаргивал ты тым чорным бровам до походу, — не за тыми чорными броаами, сынок, поручаю я тебе это дело, а штоб гада Зеленого ты мне доставил на аркане, — и быть тому, как я сказал. Слыхал? Иначе я и ие отец тебе больше.
— Слыхал, отец, притяну тебе того Зеленого змея на аркане.
И пошел Кабула на Белую Церковь, а батько — на Попельню и Вчерайше.
АРТИЛЛЕРИЙСКИЙ КУМ
В этот день по требованию батька добавил ему Щорс новую тяжелую батарею — гаубичную. Она прибыла прямо из Киева и выгрузилась на Попельне под прикрытием сопровождавшего ее богушевского броневика.
