Константин Шильдкрет - Гораздо тихий государь
Не раз запорожцы ходили с челобитного к гетману, грозили бунтом. Больной Хмельницкий беспомощно разводил руками, клялся в преданности казачеству и обещал потребовать объяснения от Москвы. Но время шло, а умирающий гетман не принимал никаких мер к ограждению Украины от насилий и неправды царевых людей.
Только — ближайший сподвижник гетмана, писарь Иван Выговский, не мог примириться с обманом и решил вернуть Украине утраченную волю.
В июле Богдан Хмельницкий скончался.
Выговский решил воспользоваться удобным для его замысла случаем и в тот же день, 27 июля, написал путивльскому воеводе Зюзину смиренную цидулу:
Если хочешь знать, кто теперь выбран в гетманы, то, я думаю, ты знаешь, как еще при жизни покойного гетмана вся старшина избрала сына его, пана Юрия, который и теперь гетманом пребывает, а вперед как будет, — не знаю. А я после таких трудов великих рад бы отдохнуть и никакого урядничества и начальства не желаю.
— Ось, бери от нас, простесеньких хлопцев, писульку, — сказал он сотскому. — Та и на який бис нам их булава… Да не треба нам той булавы, да не того… не треба нам и царя московского!
В Чигирин, на раду, прибыл посол Зюзина, подьячий Тюлькин. Выговский принял посла в курене.
— Сидай, пан мой дражайший.
Подьячий недовольно пробормотал сквозь зубы.
— Раду, выходит, у вас собирают, пан?
— Та выходит, будто и раду, — безразлично ответил Выговский, выколачивая о каблук сафьянового сапога пепел из люльки. — Геть! — прикрикнул он тут же на дремавшего у двери сотского и, будто про себя, прибавил со вздохом: — Ось яки человики теперь пошли… Не могут самого пана подьячего от який-нибудь стервы отличить. Так и прут в курень, не подумавши.
Сотский спокойно повернул голову, но не двинулся с места.
— Ну, что вы зробите з ним! — прикидываясь возмущенным, стукнул писарь о стол кулаком. — Та кому ж я кажу — геть, голопупая дура!
Он повернулся в сторону подьячего и распустил губы в улыбке.
— То не ты голопупая дура, а он голопупый!.. То я не на тебя брешу, а на того сучьего сына, пан ласковый!
Заметив, что посол начинает понимать его отношение к себе, Выговский вскочил с лавки.
— А воеводе так и кажи: царскому величеству я верен во всем, служу великому государю и войско запорожское держу в крепости.
Он обсосал усы и елейным голоском продолжал:
— Как гетмана похороним, то у нас будет и рада о новом гетмане, и мне Богдан Хмельницкий перед кончиною, нехай ему на тим свити легенько икнется, приказывал опекуном быть над хлопцем его, пан Юрием. А я приказ его помню и сироту не спокину.
Подьячий просидел у писаря до позднего вечера. Хозяин усердно потчевал его локшиной, варениками и настоенной на тютюне горилкою, но на расспросы о том, кого казаки склонны избрать гетманом, отделывался шутками.
Посол пил много, однако почти не хмелел. Только когда Выговский, рассердившись, подсыпал в горилку горсть перцу и пороху, подьячий обалдел и свалился под лавку.
— Тьфу! — плюнул Выговский в лицо послу. — Весь курень опоганил духом москальским!
И, раскурив люльку, вышел из куреня.
* * *Со всех концов Запорожья потянулось казачество в Субботово хоронить Богдана Хмельницкого.
Сторонники Выговского использовали удобный случай и всюду, где только можно было, собирали летучие сходки. Гневно потрясая кулаками, они, не стесняясь, проклинали тот час, когда Хмельницкий отдался под московского царя и слезно молили казаков одуматься и избрать гетманом Выговского, который только и может освободить их от москальского ига.
— Только пан писарь и остался верным вольнице запорожской! Только под ним славное низовое товарищество пошлет к бисову батькови москальских бояр с ихним кобылячьим царем.
Великой радостью входили проникновенные эти слова в казацкие души.
— Выговского!.. Геть царевых воров-урядников с вольной Украины!
Торжественно и с большими почестями похоронили казаки Хмельницкого, но на поминках не задержались — нужно было торопиться в Чигирин на раду.
Выговский долго отказывался принять гетманскую булаву и сдался лишь после того, как казаки объявили, что, кроме него, никого не изберут.
Выплюнув на ладонь люльку, Выговский низко поклонился раде.
— А так — так и так, будь по-вашему, паны-молодцы! Да помните же… Булава моя будет добрым на ласку, а злым на каранье.
И, будто без умысла, повернувшись в сторону московской дороги, угрожающе потряс булавой.
Воинственный гул толпы воодушевил его.
— А не сгибла родная Украина!
— А не сгибла!.. Слава батькови-гетману!.. Слава молодечеству низовому! — ураганом пронеслось над площадью и рассыпалось по широкой степи…
* * *Вскоре, однако, казаки стали замечать, что Выговский через меру якшается с поляками, дает им многие льготы и даже приглашает к себе на службу советниками и полковниками. Больше всего не нравилось запорожцам, что гетман держится с поляками не как с басурманами, а как с равными.
Ко всему этому, вскоре на Украине прошел слух, будто польский король сулит пожаловать Выговского сенатором и наградить многими землями, если он перейдет с войском запорожским в подданство Польше.
Первым выступил против гетмана полковник Григорий Лесницкий. Он собрал на своем полковницком дворе в Миргороде великую раду сотников и атаманов и без долгих рассуждений обратился к ним:
— Имеете ли вы веру ко мне, православному запорожцу?
— Имеем! — дружно ответила рада.
Тогда полковник, стерев пятерней пот с пылающего лица, прерывисто прокричал:
— А Иван Выговский не Иван, а Иоганн-басурман!
И, не дав опомниться собравшимся, чувствуя в себе приток бешеной злобы, стукнул в грудь кулаком.
— Перенял гетман католическую богомерзкую веру! Обетовал королю обасурманить нас всех, христиан православных… А чуяли вы измену такую, панове казаки?
Осатаневшая толпа потрясла воздух отчаянным воплем.
— Смерть изменнику! Смерть христопродавцу!..
Полковник властно топнул ногой.
— А и прислал еще к нам московский царь воеводу своего, Трубецкого, с наказом, чтобы войска запорожского было только десять тысяч, да и те должны быть в Запорожье. — Он пытливо оглядел сразу пришибленно замолчавших людей. — Чуете ль молвь мою, панове?
— Бей по головушке, бей до краю, пан-полковник, бей до краю, пан-полковник, бей без утайки! — ответил один из атаманов.
— И по-моему без утайки, — подхватил Лесницкий, неожиданно смягчаясь и снижая голос до шёпота. — Так слухайте.
Он похлопал себя по карману и перекрестился.
— Получили мы писульку от крымского хана. А пишет хан дюже ласково нам, чтобы ему поддались, а лучше поддаться, пишет, крымскому хану. Московский царь всех вас невольниками вечными сделает, в кандалы закует, жен и детей ваших в лаптях лычных водить станет, — а хан крымский в атласе, аксамите и сапогах турских будет водить.
Рада терпеливо выслушала полковника и, точно сговорившись, без слов, пошла прочь с полковницкого двора.
Только с улицы уже какой-то атаман крикнул с ненавистью:
— Лучше сойтись всем добрым молодцам-запорожцам к батьке Днепру, да и утопнуть, чем некрещеным татарам поддаться!
* * *Великая смута пошла среди запорожцев. Не стало на Украине из начальных людей никого, кому могло бы довериться казачество.
Затосковали казаки, стали уходить по одному в широкие степи, собирались в диком поле, и, отдав последнее целование родной земле, двигались к Волге, к волжским казацким ватагам.
А Выговский, узнав о том, что говорил на раде Лесницкий, приехал в Корсунь, отдал полковникам булаву.
— Берите!.. Не хочу быть у вас гетманом. Царь прежние вольности у нас отнимает, и я в неволе быть не хочу.
Полковники, посовещавшись, вернули гетману булаву.
— За вольности будем вместе стоять, на то и челобитную нынче же отправим царю.
Выговский гадливо сплюнул через плечо.
— Вы, полковники, должны мне присягать, а я государю не присягал, присягал Хмельницкий.
Из толпы, пробивая локтями дорогу, выступил полтавский полковник Мартын Пушкарь. Вперив взор в гетмана, он вызывающе бросил ему:
— Все войско запорожское присягало великому государю, а ты чему присягал? Сабле? Пищали?
Толпа зашумела, и из общего шума вырвался чей-то насмешливый голос:
— Ты лучше сбрехни, Мартын, много ль золотых отвалили тебе москали за то, что прихвостнем у них служишь?
Воспользовавшись этими словами, Выговский достал из кармана горсть московских денег и бросил их в лицо Пушкарю.
— Хочет нам царь московский платить жалованье, а то разве гроши?… То харкотина, а не гроши.
Мартын простер руки к иконе, стоявшей рядом на столе.
