Юрий Галинский - Лихолетье Руси. Сбросить проклятое Иго!
— Нечистая сила прихватила, яко тать в ночи… — покачал головой молодой монах из Серпухова.
— Бывало с ним такое? — спросил Гордей.
— Не припомню, — вытирая рукой потный лоб, сказал Любим Гон.
— Степанида, женка твоя, сказывала, — вмешался Клепа, — когда он мальцом был, напугал его леший.
— Верно, Егор, годков до восьми случалась с ним падучая, а потом прошло.
— А теперь, вишь, снова взялось! — удивился Митрошка.
— Есть с чего, — вздохнул Любим. — Много горюшка ему, бедолаге, досталось.
— Плач сынка вроде бы ему почудился, — сказал Гордей.
— Может, и вправду мается неприкаянная душа дитяти да тревожит его?
Все замолчали, снова прислушались. В лесу по-прежнему не слышно было ни одного необычного звука.
— Почудилось… — заметил кто-то.
— Такое сколько хошь бывает. Со мной не раз случалось, — затараторил Митрошка. — Помер как-то в Серпухове боярин, забыл, как и звали. Намедни здоров был, а тут вдруг преставился. Я еще кафтан ему шил, да все угодить никак не мог. То не так, се не этак — ахти как намучился. Не берет кафтан боярин, хоть плачь. А тут помер… У меня даже на сердце отлегло, даром что грех сие: Божья тварь душу отдала. Прости меня, Господи, Божьей тварью боярина назвал… В ту ж ночь, как захоронили боярина, — продолжал таинственным голосом лесовик, — только спать я лег, скрипнула дверь, заходит кто-то. Гляжу: боярин пожаловал!.. Идет к лавке моей, страшный такой, руки вытянул, вот-вот схватит… «Где мой кафтан, давай его сюды!» — говорит. Во мне все захолодело. Ну, думаю, смертушка моя пришла. Кафтан-то, как хозяин преставился, я сыну боярскому Епишке Ползуну продал… — Митрошка перевел дух, покосился на станичников, которые настороженно внимали его сказу, и удовлетворенно хмыкнул.
— Не приведи Господи! — вздохнул кто-то из лесовиков.
— Погоди, не сбивай! Что дале было? — нетерпеливо спросил атаман.
— И тут осенила меня благодать! — поднявшись на ноги, выкрикнул Митрошка. — Сотворил знамение крестное!..
— Ну?! — подались к нему все. — И что же?
— Фью… Как взвоет боярин дурным голосом. Куда только делся!..
— Вишь ты! Наш Митрофан завсегда сухим из воды выйдет! — загомонили лесовики. — Давай еще сказывай!
— И не такое со мной бывало, — разошелся швец. — Иду я как-то по Твери, темнеть уже стало…
Станичники приготовились слушать его очередные россказни, но в это время зашелестели кусты, а из-за них появился Сенька.
— Слышь, мужики! — с трудом переводя дух от волнения и бега, выкрикнул он. — Тут по соседству в лесу сироты, душ тридцать!
Беглецы были из-под Тарусы, некоторые даже знали Гонов, встречались на городском торжище и в церкви. Вначале сироты косились на вооруженных лесовиков, но, когда Любим рассказал, что те освободили Гонов из полона, успокоились. Тут же зарезали телку, сварили суп, поджарили на углях мясо.
— Куда же вы теперь? — поинтересовался седой тарусец с измученным лицом.
— Ордынцев бить! — ответил Василько. Тарусцы недоверчиво переглянулись.
— Что так смотрите? — неодобрительно бросил Гордей. — Правду сказал молодец. Задумали мы людей наших, что в полон вражий попали, вызволять.
— Вишь ты! — насмешливо буркнул кто-то из крестьян. — Ужо вам в малолюдстве такое осилить. Побьют вас, и только.
— Их силище, а вас горсть! Ха-ха!.. — затрясся в смешке кряжистый мужик.
— Видать, головы носить на плечах надоело или в полон хотите?.. — покачал головой юркий, с острым взглядом темных глаз тарусец.
— Кругом бессчетно татар ходит!
— Даже тут от них спасения нет, а раньше в лесе не показывались.
— Кого им бояться? — вздохнул старик. — Как побили княжью дружину и ополченье, кто им теперь мешать может?
Многие из беглецов, как и другие крестьяне из окрестных деревень, тоже были в ополчении, которое по призыву князя Константина собралось в Тарусе. После поражения уцелевшие разбрелись по лесам. Ордынцы, разделившись на небольшие отряды-чамбулы, охотились за людьми, забирались в самые глухие места, искали поселения, вылавливали беглецов в чащах и топях. Что ни день, на дорогах, ведущих к Дикому полю, слышались стоны пленников, ревел угоняемый скот.
— Двух моих сынов в сече убили, дочку в полон угнали, а старуху с внучонками саблями порубали… — молвил седой тарусец и, понурив голову на грудь, прикрыл лицо широкой ладонью — не хотел, чтобы чужие люди видели катящиеся по его морщинистым щекам слезы.
— И раньше случалось такое, — вмешался Федор. — Когда-то на Пьяне Арапша побил нас, я едва ноги унес. А после на Воже и на поле Куликовом с ними мы лихо управились.
— Нельзя давать врагу воли! Нельзя!.. — поддержал его атаман.
— Не час в лесу хорониться, коли гибнет все! Ордынцам только дай волю — саранчой землю нашу объедят!..
— На всякую беду страха не напасешься! — с жаром продолжал Гордей. — Коли станут все по чащам и топям отсиживаться, изведет нас ворог лютый. Поэтому и решили мы собрать лесную станицу вольную. Не для разбою, для битвы с ордынцами. С Батыги-хана житья от них нет. При нем, да при деде его, Чингисхане, весь Божий свет Орда повоевала, и не было такой силы, чтобы ее остановить.
Атаман перевел дух и продолжал уж спокойнее:
— А ныне уже не то. Ордынские ханы и беки в великом достатке живут, а люд простой как придется. Нет между ними былого согласия, нет и силы той…
— Ты нас, как мальцов, уговариваешь, чтоб не боялись! — буркнул бородатый тарусец.
— Не о тебе речь! — сердито блеснул глазами Гордей. — Ты свое уже отвоевал — с бабой на печи, да и другие, видать, тоже!
— Понапрасну ты так, атаман, — с укором покачал головой старый тарусец. — Да разве я, к примеру, о жизни своей тревожусь! Пошто она мне теперь?.. — И тихо добавил: — Да и раньше не боялся. Вместе с князем Иваном Костантиновичем Тарусским на поле Куликово ходил. А ныне с сыном его покойным в ополченцах с крымцами бился…
— Выходит, погиб князь тарусский… — огорченно вздохнул Василько. — Ну и храбро же он стоял! Я рядом с ним был, с порубежниками своими оборонял его с левой руки. Когда гляжу: упал он на землю. Я туда! Хотел с коня соскочить, помочь, а меня сзади ошеломили…
— Убили Костянтина Иваныча, — подтвердил остроглазый тарусец. — Тогда же и убили. Сказывали: встал, а у него кровь изо рта хлещет. Снова упал и тут уже помер.
— А князев брат, Володимир?
— Живой! Отбился от татар и ускакал, как увидел, что князя с коня сшибли. А за ним дружинники. Тут уж ордынцы всей силой на нас кинулись. Окружили, порубали, в полон похватали.
— Они вои лихие, коли супротивников мало! — заметил кто-то.
— Где нам, пешим, с рогатинами и топорами, устоять было, ежели они, враги-то, все с саблями, копьями, луками, на лошадях, по три-четыре на одного нашего, — мрачно молвил остроглазый тарусец.
— Ну, не сразу, Юшка, они нас побили, — уточнил его брат-близнец.
— Не покинули б нас дружинники князевы — может, все бы по-другому обернулось.
— Вишь ты! — воскликнул Василько. — А ведь Володимира храбрым воем на Тарусчине считали…
— Не побеги он — не побили бы нас крымцы, — упрямо повторил Юшка. — А боярин Андрей Иваныч Курной славно бился, царствие ему небесное.
— Неужто преставился?! — оживился Любим Гон.
— Туда ему, лиходею, дорога! — буркнул уже оправившийся от припадка падучей Фрол.
— Нет, добрые люди, нельзя баить так! — осуждающе произнес седой тарусец. — Погиб боярин в сече, стоял за землю отчую до самого смертного часа.
— Верно, Ваула! — поддержал его Юшка. — Как увидел Андрей Иваныч, что Володимир побег, так уже разъярился, так уж кричал ему и дружине, чтоб воротились… Да куда там, и след их простыл.
— И проклял их! — добавил его брат-близнец.
— Гляди ты!.. — недоверчиво протянул Любим.
— Боярин славно сражался. Без щита, рука на перевязи… С ним трое сынов его были.
— Все три полегли за Тарусу, — добавил старик.
Воцарилось молчание. Лесовики, узнав подробности битвы, в которой принимали участие сидящие перед ними тарусцы, перестали недружелюбно коситься на них.
— А мы на помощь вам шли, да вот не успели, — словно оправдываясь, заметил Гордей.
— Оно и лучше, что не успели, не то не сидеть бы вам тут с нами, — едко усмехнулся остроглазый тарусец и резко добавил: — А ежели б и остались живыми, не звали бы нас на гиблое дело дюжиной людишек тьму ордынцев побить!
— Кто знает, может, не такое оно гиблое, — возразил брату Юшка.
— Сие осмыслить надо, чтоб с огня да в полымя не попасть, — не согласился с ним бородатый.
— Опасаетесь от баб своих оторваться? — поддел тарусцев Василько.
— Чего нам опасаться?! — повысил голос остроглазый. — Мы отвоевали свое, теперь вы сами спробуйте!
