Александр Дюма - Семейство Борджа (сборник)
В замке Розайт Мария задержалась ровно столько времени, сколько нужно было, чтобы позавтракать, и тотчас же пустилась в путь, поскольку лорд Линдсей объявил ей, что хочет сегодня же к вечеру прибыть к месту назначения. И действительно, когда солнце садилось, Мария увидела позлащенные последними его лучами высокие башни замка Лохливен, который стоит на острове посреди озера, носящего то же название.
Разумеется, в замке уже ждали царственную узницу, потому что оруженосец лорда, как только они подъехали к берегу, развернул знамя, которое до того он держал в чехле, и стал им размахивать над головой, а сам Линдсей затрубил в небольшой охотничий рог, висевший у него на поясе. Тотчас же от замка отчалила лодка с четырьмя гребцами и вскоре подплыла к берегу; Мария молча поднялась в нее и села на корме, а лорд Линдсей и его оруженосец стояли напротив, но поскольку ни у королевы, ни у ее провожатого не было ни малейшей охоты разговаривать, у нее оказалось достаточно времени, чтобы рассмотреть свое будущее жилище.
Само расположение делало замок, а верней сказать крепость, Лохливен достаточно мрачным местом, а его архитектура, особенно в тот час, когда он предстал взору королевы, придавала ему еще больше угрюмости. То было, насколько позволял судить поднимающийся над озером туман, одно из тех массивных сооружений XII в., которые построены так прочно, что кажутся каменными доспехами великана; по мере приближения к замку Мария начала различать контуры двух круглых угловых башен, придававших ему суровый вид государственной тюрьмы; купа старых деревьев, окруженных высокой оградой, а верней, крепостной стеной, возвышались над ее северным фасом и казались вытесанными из камня, завершая ансамбль этой унылой обители, меж тем как взор, оторвавшись от нее и переходя от островка к островку, на западе, севере и востоке терялся среди бескрайной равнины Кинросс, а на юге наталкивался на кружевные вершины гор Бен-Ломонд, отроги которых цепью холмов подступали к берегу озера.
В воротах замка Марию ждали три человека: леди Дуглас, ее сын Уильям Дуглас и двенадцатилетний мальчик по прозвищу малыш Дуглас, который не был ни сыном, ни братом обитателей замка, а всего-навсего дальним родственником. Приветствия, какими обменялись королева и хозяева, были, как можно понять, весьма краткими, после чего Марию проводили в ее покои, которые располагались на втором этаже окнами на озеро, и вскоре оставили с Мэри Сейтон, единственной из четырех Марий, кому позволили сопровождать ее.
И тем не менее, несмотря на всю скоротечность встречи и краткость и осмотрительность слов, которыми обменялись королева и ее тюремщики, у Марии было вполне достаточно времени при том, что она знала и прежде, чтобы составить достаточно полное представление о новых людях, вмешавшихся в ее жизнь.
Леди Лохливен, жене лорда Дугласа, о котором мы уже сказали несколько слов в начале нашего повествования, было между пятьюдесятью пятью и шестьюдесятью, и в молодости она была достаточно красива, чтобы привлечь к себе взор короля Иакова V, от которого у нее был сын, тот самый Мерри, что уже весьма часто появлялся в этой истории; хоть он и был незаконнорожденным, все к нему относились как к брату королевы. Было такое время, правда недолгое, когда нынешняя леди Лохливен надеялась стать супругой короля, ибо он очень любил ее, и этот брак был вполне возможен, потому что фамилия Map, из которой она происходила, принадлежала к самым древним и самым благородным в Шотландии. Но, к сожалению, до Иакова дошли то ли клевета, то ли злые сплетни, распространявшиеся среди молодых людей, что, дескать, у прекрасной фаворитки короля есть, кроме него, еще один возлюбленный, которого она избрала, надо полагать, из чистого любопытства среди простонародья. И будто бы этот то ли Портерфелд, то ли Портерфилд является настоящим отцом младенца, который уже получил имя Джеймс Стюарт и был отдан королем, признавшим его своим сыном, на воспитание в монастырь Сент-Эндрю. Эти слухи, неизвестно, достоверные или лживые, удержали Иакова V в тот миг, когда он, благодарный той, что подарила ему сына, был готов возвысить ее до сана королевы; поэтому, вместо того чтобы самому жениться, он предложил ей выбрать себе мужа среди придворных вельмож; ее выбор пал на лорда Уильяма Дугласа, а поскольку она была очень красива, да к тому же и король благословлял этот брак, избранник не стал противиться. И все-таки, невзирая на покровительство, которое Иаков V оказывал ей до самой своей смерти, леди Дуглас никогда не забывала, что ей недоставало совсем немногого, чтобы стать королевой, и ненавидела ту, кто, по ее мнению, узурпировала этот высокий сан, естественно перенеся враждебность, которую она питала к матери, на Марию, что стало очевидно во время краткого обмена приветствиями. Впрочем, состарившись, леди Дуглас, то ли раскаиваясь в былых прегрешениях, то ли из лицемерия, стала ревнительницей добродетели и пуританкой, соединив природную крутость характера с суровостью новой религии, в которую она перешла.
Уильяму Дугласу, старшему сыну лорда Лохливена, являвшемуся по матери сводным братом Мерри, было лет тридцать пять – тридцать шесть; то был человек атлетического сложения с жесткими и резкими чертами лица, рыжий, как все представители младшей ветви этого рода, и унаследовавший от предков ненависть, которую Дугласы уже больше века питали к Стюартам и которая проявлялась в их участии во многих заговорах, мятежах и убийствах. В зависимости от благосклонности или враждебности судьбы к Мерри Уильям Дуглас явственно ощущал, падает или нет на него свет звезды брата, и, понимая, что живет как бы заемной жизнью, был душой и телом предан тому, от кого зависело его величие или унижение. Поэтому падение Марии, неизбежно приводящее к возвышению Мерри, крайне радовало его, и лорды не могли сделать лучшего выбора, доверив сторожить королеву-узницу инстинктивной злобе леди Дуглас и расчетливой ненависти ее сына.
Что же касается малыша Дугласа, это был двенадцатилетний мальчик, осиротевший несколько месяцев назад, которого Лохливены взяли к себе, принуждая всевозможными строгостями оплачивать получаемый им хлеб. В результате этого в мальчике, гордом и злопамятном, как все Дугласы, и к тому же понимающем, что хотя он и беден, но по происхождению ничуть не ниже своих надменных родичей, первоначальная благодарность мало-помалу сменилась жестокой и глубокой ненавистью. Есть такая поговорка, что у Дугласов возраст любви проходит, но возраст ненависти – никогда. И вот, сознавая свое бессилие и отчужденность, мальчик совершенно не по-детски замкнулся в себе и, внешне приниженный и покорный, нетерпеливо ждал, когда вырастет и сможет покинуть Лохливен, а вероятно, даже и отомстить за унизительное покровительство, которое оказывали ему хозяева замка. Впрочем, это чувство распространялось не на всех членов семейства: насколько глубоко он ненавидел в душе Уильяма и его мать, настолько же сильно любил Джорджа, младшего сына леди Лохливен, о котором мы еще не сказали ни слова, потому что он находился в отлучке, когда в замок прибыла королева, и у нас не было случая представить его.
Джордж, которому в то время шел двадцать шестой год, был вторым сыном лорда Лохливена, но по странной случайности – а бурная молодость его матери могла навести сэра Уильяма на мысль, что это не случайность, – у него отсутствовали все фамильные внешние черты, характерные для Дугласов. У них были круглые румяные лица, большие уши и рыжие волосы, а беднягу Джорджа природа, напротив, одарила бледным лицом, голубыми глазами и черными волосами, что стало с самого появления его на свет причиной полного равнодушия к нему отца и ненависти старшего брата. Что же до матери, то она либо впрямь чистосердечно, как и лорд Уильям, удивлялась таким несходством младшего сына с породой Дугласов, либо, зная подлинную причину, в душе корила себя, но в любом случае никогда, по крайней мере явно, не выказывала к нему пылкой любви; в результате Джордж, с малых лет преследуемый непостижимым для него роком, рос, словно одичавшее дерево, крепкое и полное жизненных соков, но лишенное ухода и никем не замечаемое. Лет с пятнадцати все свыклись с его беспричинными долгими отлучками, хотя это вполне объяснимо всеобщим к нему безразличием; лишь иногда он появлялся в замке, подобный перелетным птицам, которые всегда возвращаются на одно и то же место, недолго отдыхают, а затем вновь снимаются, и никто не знает, куда они направляют свой полет.
Одинаковое чувство обездоленности соединило малыша Дугласа и Джорджа: Джордж, видя, как все измываются над мальчиком, исполнился к нему сочувствия, и малыш Дуглас, ощутив, что в здешней атмосфере равнодушия есть человек, который любит его, всем сердцем потянулся к Джорджу. И вот каково было следствие этой мужской, мужественной любви: однажды мальчик совершил какой-то проступок, и Уильям замахнулся на него арапником, намереваясь ударить; Джордж, сидевший в печальной задумчивости на камне, вскочил, вырвал из рук брата арапник и отбросил его. В ту же секунду Уильям Дуглас схватился за шпагу, Джордж тоже, и братья, уже лет двадцать питавшие, словно закоренелые враги, ненависть друг к другу, сошлись бы в смертельном поединке, если бы малыш Дуглас не поднял арапник и, упав на колени, не протянул его Уильяму со словами:
