Владимир Липовецкий - Ковчег детей, или Невероятная одиссея
Евгения Иткина:
— Американцы собрали совет, в который вошли воспитатели и дети от каждой группы. Нам объявили, что колония переходит на самообслуживание. Выделяются дежурные, на обязанности которых — убирать комнаты, следить за порядком, приносить пищу и раздавать ее, мыть посуду. Несколько человек ежедневно работают и на кухне.
В назначенный день было приказано убрать территорию колонии от мусора и вычистить уличную уборную: мальчики — свою половину, а девочки — свою. Пока эта работа не будет сделана, питания никто не получит.
Этот жесткий приказ возымел свое действие. С тех пор соблюдалась чистота. А я благодаря такой психологической ломке на всю жизнь утеряла боязнь «черной работы».
Что говорить, жизнь наша переменилась. И благодаря нашим покровителям-американцам появилась надежда скорого возвращения в Петроград.
Когда мы ложились спать, то начинались вечерние беседы. Каждый по очереди говорил о своем доме, о том дне и часе, когда приедет, как встретится с родителями и о чем будет рассказывать.
Иван Семенов:
— С первой же встречи Альфред Альфредович Сван произвел на нас очень хорошее впечатление: и обликом своим, и манерой обращения с нами, колонистами. А для меня самого знакомство с ним стало знаменательным, так как отразилось на всей дальнейшей жизни, помогло мне стать музыкантом.
Однажды, гуляя со мной, Сван спросил, увлекаюсь ли я музыкой. Я ответил, что очень. И могу играть по слуху на мандолине, гитаре и балалайке.
Вдруг, неожиданно для меня, Сван стал напевать русскую песню. Тогда я невольно начал ему подпевать вторым голосом с различными украшающими подголосками, имитируя и бас, и аккомпанемент. Альфреду Альфредовичу это понравилось. И он посоветовал мне заняться музыкой.
В дальнейшем, при каждой новой встрече, мы возвращались к нашей любимой теме. Я получил много полезных сведений о музыкальном искусстве.
И вот у меня появилась мысль, а не является ли Сван профессиональным музыкантом. «Да, — ответил он, — я композитор»…
Виталий Запольский:
— Когда было подписано соглашение с американцами, прямо сказка началась! В тот же день к нам пришли два повара из местного населения. Были наняты два десятка портных. Они принесли свои машинки, и весь наш дом превратился в швейное предприятие.
Американцы доставили целые рулоны ситца, бязи и полотна. Нам стали шить платья, юбки, рубашки, кальсоны… Доставили и сукно. Мы, мальчики, были под влиянием моды моряков и требовали, чтобы женщины нам шили брюки клеш.
Обеспечили колонистов и теплой зимней одеждой.
О питании и говорить нечего. Нам сразу же дали суп с жирным мясом, котлеты с гречневой кашей. А на третье — ананасные консервы. На следующий день — какао, потом сгущенное молоко. И все время на третье что-нибудь вкусненькое.
Нам очень полюбились два представителя Красного Креста. Мистер Уэлч — спортивного сложения блондин, тип английского юноши. Второй — мистер Коллис, худощавый, высокий брюнет, похожий на южноамериканца. У него был физический недостаток — одна нога короче другой. И он волочил ее немножко. Вот почему мы его очень жалели.
Они нам сказали, в первый же день сказали:
— Мы вас будем учить английскому языку, а вы нас — русскому.
Мы очень быстро подружились. В наших спальнях были широкие постели на двоих — два тюфячка и две подушки. И лежали на них соответственно двое мальчишек. И вот подходит кто-нибудь из американцев, бухается между нами посередине, обнимает за шею… И начинается задушевная беседа. Такие они простые парни были!
А еще помню, как они влюбились в одну и ту же женщину, нашу воспитательницу. Все колонисты разделились на две группы. Одни болели за Уэлча, другие — за Коллиса. Мы говорили: «Ой, она пошла с Уэлчем. Бедный, бедный Коллис…» Если же было наоборот, то точно так же переживала другая партия.
Зоя и Валентина Яковлевы:
— Американцы нам подарили струнный оркестр. В свободное от учебы время мы танцевали. Танцы были старинные — вальс, краковяк, мазурка, полька… Любили также танго, падеспань и падепатинер. Танцевали все — и колонисты, и воспитатели, и американцы… Да и местные жители.
На танцах действовала летучая почта. У каждого была уже первая любовь. Все это заполняло жизнь. И хоть как-то уменьшало чувство тоски по дому.
* * *Дав слово доставить петроградских детей домой и передать их из рук в руки родителям, миссионеры Американского Красного Креста взяли на себя сверхтрудную задачу.
Волею судьбы они оказались в огромной, почти необъятной стране с суровым климатом и суровыми нравами.
Россия напоминала гигантское красно-белое лоскутное покрывало, где линия фронта менялась день ото дня и нередко проходила по соседней улице, а то и внутри семьи.
Стояла глубокая зима. Холодное сибирское солнце медленно и лениво катилось по небосклону, словно снежный шар. Бездорожье и стужа, тиф и недостаток еды, а главное, отсутствие какой бы то ни было связи с Петроградом заставляли воспитателей (а в основном это были женщины) находиться на грани отчаяния.
Волонтеры поняли сразу — от них требуются не слова, а горячая пища и теплая одежда.
Сам Господь послал их в наиболее трудное для колонии время.
Первые волонтеры, которых увидели колонисты — Грегори Уэлч, Чарльз Коллис и Альфред Сван, — не были гражданами Соединенных Штатов. Но они явились детям под знаком Американского Красного Креста. И уже одного этого было достаточно.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
СОН
Ночью Райли Аллену приснился странный сон.
…Большое снежное поле. Небо и земля неразличимо слиты в серый цвет. Метель намела сугробы, и Райли стоит на одном из них, возвышаясь над толпой.
Толпа — это дети. Всего лишь дети. Их лица обращены к нему и к факелу, который Райли держит в протянутой руке. Пламя факела повторяется в широко открытых детских глазах. Их сотни. И сотни отраженных искорок мечутся со всех сторон, быстро перемещаясь, но и, вместе с тем, все плотнее окружая сугроб.
Стоит тишина. Ни единого голоса, ни единого слова. И это удивительно. Среди детей наверняка много сорванцов. Но они молчат, принадлежа сейчас чему-то более важному, чем очередная шалость. Единственный звук — потрескивание наста под переминающимися ногами.
Молчит и Райли. Но он и дети отлично понимают друг друга, знают, зачем собрались вместе.
Вдруг какая-то сила разворачивает Райли на месте, спиной к толпе, дав нужное направление ему и факелу. Он спускается с сугроба и уверенно идет вперед, не оглядываясь. Он знает, что-то ему подсказывает — дети идут следом, не отставая ни на шаг. Как и знает, что не собьется с пути. Та же сила придает ему уверенность.
Сначала они движутся по равнине, по стылой, спящей земле — туда, где видна темная полоса леса. И вот их уже окружают многорукие ели. Заснеженные деревья смыкаются и сужают им путь. Так что идти приходится растянувшейся колонной.
Пламя факела на мгновение выхватывает из темноты ствол дерева, а то задерживается на провисших под тяжестью снега ветках, окрашивая их в розовый цвет.
Розовое с серебром. В другой раз это заставило бы остановиться и поднять голову. Но детям не до красоты. Они сосредоточены на движении. И единственное, что они видят, — дрожащий огненный язычок, задающий, как маяк, направление.
Райли Аллен первым замечает открывшуюся просеку. Посреди нее тускло блестит железная колея. Он делает факелом круговое движение, тем самым показывая, что колонне следует повернуть направо.
И вот дети уже стоят вдоль насыпи, следя за действиями своего вожака. Райли же, воткнув факел в снег, приседает на корточки, приблизив ухо к холодному металлу. И вскоре различает легкую вибрацию рельса, дрожащего едва уловимо, как струна. Его радует и увлекает эта мелодия движения, которая все усиливается и нарастает.
Райли встает во весь рост и, снова взяв в руки факел, поднимает его как можно выше. На этот раз он предназначен машинисту локомотива.
Райли испытывает странное чувство. Факел стал продолжением его руки, и кажется, что одним усилием воли возможно добавить или ослабить пламя. Но это не только его воля. Кто-то присутствует рядом, и весь сценарий задуман и написан этим незримым существом.
Наверное, что-то подобное чувствуют и дети, которые неотрывно следят за человеком с факелом. И Райли передается их сердцебиение, их ожидание чуда.
Но вот внимание всех привлекает неожиданный звук. Какой-то зверь, пыхтя, выбирается из леса. Судя по дыханию, он огромен. Его пока не видно, а клубы пара, которые вырываются из ноздрей, опережают его, цепляясь за верхушки сосен.
И все же локомотив возникает из-за поворота неожиданно. И, кажется, его пронесет мимо, так мощно и неодолимо он нарастает, ведя за собой нескончаемую вереницу зеленых вагонов, длинную и гибкую, как хвост дракона.
