Человек с той стороны - Ури Орлев
Мы дошли до первой «станции» и сели на доски. Но разговаривать не стали. Только пан Юзек сказал, что вонючие испарения его душат. Тут действительно было трудно дышать, особенно с непривычки. Мы сидели и прислушивались к тому, что происходило над нами наверху, на улице. Сейчас мы находились под той частью гетто, которая была очищена от евреев в ходе предыдущей большой депортации и передана полякам. Пан Юзек спросил, какое расстояние нам еще осталось пройти. Я помнил, что Антон как-то сказал мне, что отсюда до улицы Лешно примерно три километра. А от Лешно уже начиналось нынешнее гетто.
На второй или третьей «станции» я заметил, что в каналах непривычно много воды. Я сказал об этом пану Юзеку, и он высказал предположение, что немцы, возможно, решили постепенно затопить канализацию, чтобы евреи не смогли выбраться по ней из гетто.
Оказавшись под территорией гетто, мы перестали слышать шум автомашин и трамваев. Наверху царила тишина. Даже выстрелов не было. Пан Юзек глянул на часы и сказал, что уже половина одиннадцатого. Я сказал, что осталось идти час-полтора. Это потому, что мы шли медленно. С Антоном мы проходили всю эту дорогу меньше чем за два часа, даже с грузом на спине. Но мы с ним были уже натренированы.
И вдруг мы услышали наверху странный шум. Это не был шум от автомашин. Он приближался и нарастал. Мы стояли и слушали. А потом пан Юзек сказал:
— Это танк!
Я уже рассказывал ему о танках и броневиках, которые вошли в гетто. Но теперь пан Юзек сам, собственными ушами, услышал грохот танка. Он прошел буквально над нашими головами. А потом послышался шум второго. Или, может быть, это был броневик, потому что звук был немного иной. А потом еще. И еще. И снова наступила тишина.
Мы двинулись дальше, и пан Юзек вдруг сказал с какой- то странной радостью в голосе:
— Они воспринимают нас всерьез! Они посылают против нас танки! Они воспринимают наше восстание всерьез!
Он радовался, хотя, как и я, знал, что евреи не могут победить. Они могли только проиграть. И с приходом танков проиграть быстрее, чем без них.
А потом мы услышали над собой четкий стук солдатских сапог. Мы были уже под Лешно, а над нами шли в гетто немецкие солдаты. Шли с песней, в ногу, как на параде. Они промаршировали над нашими головами, и тут раздались два сильных взрыва. Пан Юзек на мгновение испугался, а потом начал смеяться как безумный, потому что наверху послышались крики. Крики раненых и проклятия по-немецки. И беспорядочные выстрелы. Стреляли из винтовок и пулеметов, а может, и из автоматов. Потом выстрелы затихли, и мы опять услышали перестук сапог, но теперь уже не в ногу и без песен. И откуда-то издали донесся вой сирен скорой помощи.
Мы опять сели отдохнуть. Прежде чем сесть, пан Юзек взял у меня фонарь и осветил доску. На ней была цифра семь.
— Сколько всего этих «станций»? — спросил он.
— Четырнадцать, — сказал я, — и Антон говорил, что это число остановок на пути страданий Иисуса.
И тут пан Юзек вдруг сказал странную вещь. Он спросил:
— Как ты думаешь, Мариан, что делал бы Иисус, если бы оказался сейчас в Варшаве? Решил бы вернуться и присоединиться к восставшим?
Я не знал, что ответить, а он продолжал спрашивать:
— Он пришел бы, зная, что его распнут вторично, как ты думаешь?
Мы сидели в темноте, чтобы сберечь батарейки фонарика, и пары канализации разъедали нам глаза. Я опять не знал, что ответить, и тогда он задал мне третий вопрос:
— По-твоему, Иисус смог бы простить немцев?
На этот раз я мог ответить, и я даже помню, что ему сказал. Такое действительно нельзя простить, и, по-моему, даже Иисус не смог бы. Но был еще один вопрос, который многие люди повторяли во время войны: «Где Бог и как Он позволяет, чтобы происходило такое?»
И я задал пану Юзеку этот вопрос.
— Мариан, — сказал он, — многие евреи тоже спрашивают: где же Бог? Но Бог не действует, как люди. Это люди считают, что за преступлением обязательно последует наказание и всякий грех влечет за собой воздаяние. Так им говорят их понимание и их логика.
— Что же, убийцы вообще не будут наказаны? — спросил я.
— Нет. Они будут наказаны, — ответил он, — но не так, как это представляют себе люди.
— А как можно наказать иначе?
— А ты представь на минуту, что второе поколение — их дети — в конце концов узнают, что их родители были палачами и убийцами. Может, это и будет частью божьего наказания.
На мой взгляд, это не выглядело наказанием. А может, их дети вообще никогда ничего не узнают. По-моему, наказание должно быть ощутимым. Например, если бы разрушили их страну. Конечно, при этом опять погибнут дети и вообще многие люди, совершенно не виновные в том, что происходило сейчас в Варшаве. Но то наказание, которое упомянул пан Юзек, показалось мне просто смехотворным в сравнении с тем, что сотворили немцы с евреями и с нами.
Впрочем, сейчас меня больше тревожил сам пан Юзек. Он тяжело дышал. И все чаще спотыкался. Я сидел и думал, можно ли уже вставать или дать ему еще отдохнуть. И тут где-то неподалеку за нами прогремел сильный взрыв, и взрывная волна швырнула нас обоих прямо в канал. К счастью, в последнюю минуту мне удалось поднять фонарь выше уровня зловонной жижи.
— Ты в порядке, Мариан?
Я был в порядке. Он тоже. Мы оба выбрались из потока.
— Это было в туннеле за нами, — тревожно сказал он.
— Да, ну и что?
— Мы должны вернуться и глянуть, что там случилось.
Я промолчал. Но я и сам думал о том же. Ведь если взрыв произошел в том туннеле, который мы только что прошли, а не в каком-то его боковом ответвлении, то у меня не было дороги обратно.
Пан Юзек пытался счистить с себя грязь. Я посветил ему. Но он только махнул рукой и сказал:
— Неважно. Пошли.
Он явно надеялся, что нам только показалось и что на самом деле взрыв был не вблизи и не точно за нами, а где-то в другом месте — могут же звук и взрывная волна ощущаться внутри иначе, чем снаружи. И я бы, пожалуй, тоже махнул рукой, если бы он не потребовал, чтобы
